– Я скажу Михайловне, чтобы она пришла. Она поможет.
Не хватало мне еще одной языкатой старушенции. Чем она мне поможет?
– А кто это?
– Это… как бы тебе сказать… Наша местная знахарка. К ней едут отовсюду, издалека. У них вся семья такая: мать ее была знахаркой, бабка тоже. Даже когда с этим вели борьбу – еще при Союзе, ее не трогали. Даже партийные начальники ездили к ней тайком.
– Тамара Семеновна, дорогая, вы же медик, а верите в такие глупости?
– Ты не понимаешь! Она может помочь по-настоящему. Я позову ее.
– Если это вас успокоит…
Она так волнуется, так убеждает меня, ладно уж. Если это придаст ей уверенности и подарит чувство выполненного долга… Я ведь не обязана верить. Просто сделаю вид. А пока почищу оружие, потому как кто знает, когда оно понадобится? Я не хочу, чтобы в самый ответственный момент у меня разорвало ствол.
На этой женщине нет никаких побрякушек, даже самого завалящего звоночка, бус или пера. Аккуратная темная юбка в мелкий цветочек в широких сборках. Такая же кофта с рукавами немного ниже локтя – я сама люблю рукава такой длины. На голове белая косынка, ее кончики повязаны вверху. Полная старая женщина со спокойным смуглым лицом, крепкими руками и внимательным взглядом серых глаз. Сколько ей может быть лет? Спросите что-нибудь полегче!
– Заходи, Михайловна, в дом, – моя хозяйка отодвигает занавеску с двери. – Никто не помешает, хлопцы в кухоньке чинят плиту, так что долго не явятся, потому что там уже ничего не сделаешь. Вот это и есть моя гостья.
– Можно и здесь немного посидеть, хороший вечер.
Чем ты ее поишь? Тем, что я дала? – Голос у нее совсем не старческий. Какой-то глубокий и одновременно тихий. Но впечатление такое, что, когда она говорит, даже сверчки затихают.
– Да. И завариваю, как ты говорила. Только у нее неспокойный характер, все куда-то рвется.
– Потому что ей и вправду нужно идти – очень далеко. Но не сейчас.
Этого только не хватало! Вольдек растрепал о времени нашего отъезда. Почему мои мысли как-то путаются? В этой стране я теряю квалификацию. Все время опаздываю.
– Ты пойдешь со мной, – женщина встает. – Идем, милая.
Почему я иду за ней? Это может оказаться ловушкой, чтобы разделить нас с Вольдеком. Я без оружия, Вольдек сразу не сориентируется. Но зачем это нужно? Нет, у меня таки паранойя. Черт, я все равно смогу позаботиться о себе!
– Не думай о нем на ночь глядя. Плохая примета.
Как она узнала, о чем я думаю? Или я уже совсем спятила и сама с собой разговариваю?
– Но это же просто… образ. Мифология.
– Это ты так думаешь.
Так и есть, я так думаю. Я плохая христианка. Я верю в Осириса и Баст, уважаю Одина. Но вот существование кого-то другого всегда казалось мне сомнительным. Если Бог такой добрый и всемогущий, почему он позволил убить Стивена? Ведь он был просто кроха. Я тогда больше заслуживала смерти. И я перестала разговаривать с Богом.
Мы молча заходим во двор. Она ведет меня в небольшой домик между деревьями – там она, вероятно, проделывает все свои колдовские штучки, потому что кирпичный дом мы только что миновали.
– Заходи.
Я оказываюсь в небольшой чистой комнате. Круглый стол посередине, книги на полках, многочисленные ящички, баночки, какие-то горшочки – и все это создает здесь необыкновенно свежий запах. У свечей в подсвечнике тоже аккуратный вид.
– Вижу, тебе понравилось.
– Да. Люблю, когда чисто.
– Присядь сюда.
Она пододвинула мне стул. Да, во времена инквизиции эту бабку сожгли бы на медленном огне. Дикие были времена.
– Твои мысли затемнены. Ненависть. Я чувствую ее. А сейчас закрой глаза, дай мне свои ладони. Сиди тихо.
Я и так сижу тихо. Если бы даже и хотела, то не смогла бы сдвинуться с места. Какая-то слабость охватила мое тело. Мне не хочется этому сопротивляться.
– Ты страдаешь, потому что ищешь утраченное. Ты тоскуешь, потому что пытаешься взять на себя ответственность за мирское зло и за то конкретное зло, которое причинили тебе. Ты должна понять, что ничего не могла поделать – ни на горячей дороге, ни в большом туманном городе, – твоей вины там не было. Это судьба. Ты цепляешься за прошлое, чтобы почувствовать рядом тех, кто должен уйти. Их души живут в тебе, а твоя собственная душа… у нее нет простора, она как птица в клетке. Отпусти их. Твоя душа должна вырасти, а она так и осталась душой испуганного одиннадцатилетнего ребенка.
Это невозможно. Это какая-то мистификация. Но зачем? И как?.. Я хочу уйти отсюда. Мне слишком больно. Но я хочу слушать ее. Не знаю. Мне это снится. Я сама себе снюсь.
– Твоя ненависть дает тебе силы. Бог позволит тебе наказать виновных. Тогда ты найдешь то, что искала. Tы – воин, ты рождена для этого, ты обращаешься к другим богам, но все они – воплощение одного. Молись им, если тебе хочется. Бог тот, которого ты можешь принять сердцем.
Это невозможно. Ее голова склоняется на грудь. Она умерла?
– Я видела, – голос ее звучит устало. – Я видела то, что случилось давно. И то, что сделали недавно. Бедная девочка, тебе пришлось нелегко. Но учти: кого Бог любит, тому посылает самые тяжелые испытания.
– Я не понимаю. Никто не знал об этом. Как вы?..
– Я до сих пор не знаю, как это выходит. Но я знаю, кто ты, я ощущала все так, как ты. Только тебе для этого понадобилась вся жизнь, а мне – какой-то. миг. Ты сама создала себе ад, в котором живешь. Ты должна понять и перестать обвинять себя в том, в чем нет твоей вины. А теперь иди.
17
Самолет мягко оторвался от земли, и меня слегка вдавило в кресло – как на качелях, когда они взлетают вверх. Красавица стюардесса приветливо улыбается всем – в первом классе летят люди, которым стоит улыбаться.
– Мадам, вам принести что-нибудь выпить? – Хорошенькая стюардесса-негритянка наклоняется ко мне.
– Да. Большой стакан томатного сока. Если не соленый – немного посолите.
Почему-то у меня так и осталось пристрастие к томатному соку. Как вспомню – слюнки текут. А еще – помидоры. Да если с черным хлебом, присолить… Я помогала Семеновне делать сок и мариновать их в банках. Кое-чему научилась в кухне. Мне нравилось то, что она готовила, я тоже кое-что уже умею, хотя и не так виртуозно.
– Андрюша пусть останется у меня. – Тамара Семеновна тоже может быть упрямой. Она плохо себе представляет, какой из Фили клад – с его наклонностями. – Нет, я уже решила. Я еще проживу столько, чтобы довести его до ума. И Володя поможет. У меня своего сына не было, так что возьму сироту. А через полгода и документы не понадобится оформлять – Андрюша станет совершеннолетним. Будет ходить в вечернюю школу, как умру – все ему останется. Женится, может, еще и маленького успею понянчить.
– Тамара Семеновна, вы не представляете, что взваливаете на себя. Вы уже немолодая женщина. – Вот упрямая старушенция, что ты будешь делать!
– Голубушка, да разве сейчас война или голод? Есть хозяйство, большая пенсия. Как-нибудь проживем. А то умру – кто меня вспомнит? Вот ты уезжаешь, Михайловна говорит, что далеко. Но ты возвращайся к бабе Томе. Только я уже старая, может, и не дождусь.
– Чего там, дождетесь, Семеновна. Я вернусь, у меня здесь есть дела.
Да, я скучаю по Максу, у меня много дел. И я обещала вернуться – и Светке, и жене лейтенанта, а Макс там грустит без меня, я знаю. Но я соскучилась по Голливудскому бульвару, по своему дому в зоне М-14, я скучаю по беспечной толпе в идиотских шортах и панамах. Где еще есть столько толстяков, разодетых в яркие мятые рубашки? Я соскучилась по своей жизни. Наверное, Михайловне каким-то чудом удалось помочь мне, потому что жгучая тоска больше не посещает мои сны.
Ко времени моего отъезда я чувствовала себя совершенно здоровой. Помогли отдых и хорошее питание или подействовали травы, которые приносила для меня Михайловна, а может, и то и другое, но я давно уже не чувствовала такой уверенности в своих силах. Я не устаю больше с катастрофической быстротой. И голова больше не болит. Приятное ощущение.
– Господа, наш самолет прибывает в аэропорт Тель-Авива. Просьба ко всем: пристегните ремни безопасности. Кто не может сам, я сейчас помогу.
Самолет заходит на посадку, меня немного тошнит. Ничего, через часик опять буду в самолете – а там и в Париже. Скорей бы уже, потому что мне немного неспокойно оттого, что я одна. Я и не заметила, как привыкла к людям – наверное, потому, что они раздражали меня меньше, чем мои дорогие соотечественники. Тем, что не требовали от меня фальшивой святости. Да, док был прав: мало кто из нас подходит на роль святого.
– Удачи вам.
Стюардесса улыбается мне всем своим шоколадным личиком.
– Спасибо. Вкусный у вас сок
Аэропорт оглушил меня сухим горячим ветром пустыни и разнокалиберной толпой. Рекламные стенды, носильщики, толпа встречающих, багажные тележки, гам.
– На моё имя был оставлен билет на ближайший рейс до Парижа. Пожалуйста, посмотрите. Ясинская.
У меня нет никаких других документов, кроме документов Юлии.
– Да, есть. Но Орли не принимает самолеты, у них там возникли проблемы с террористами. Все рейсы на сегодня отменены.
Смуглый паренек неплохо говорит по-английски.
– А куда есть билеты? Хитроу принимает? – Проклятые террористы, где ни посей, там и уродились. Наверное, Валид выдал на-гора очередной миллион. А что ему – миллионом больше, миллионом меньше… Нефть нужна всем.
– Да, ближайший рейс на Лондон через двадцать минут. Вас это устроит?
– Вполне. Проследите, чтобы не пропал мой багаж.
Хорошо, что скоро я оставлю эту страну. Мне почему-то кажется, что парни из Моссада узнают меня даже в таком виде. Я, правда, могу и ошибаться.
Когда я устроилась в кресле, то вздохнула с облегчением. Даже если кто-то из этих умников все-таки выследил меня, они мне теперь не смогут повредить. Я не стала есть и пить что-либо в этом рассаднике микробов – жара такая! Англичане хоть и скучно готовят, но у них все чистое. Можно не опасаться, что съешь с рисовым пудингом вприкуску какую-то неизвестную науке бациллу.