– Я это знаю. Я виновата в смерти мамы и Стивена. И все это знают. Не о чем говорить, Мицуко, я вам не мешаю. Живите как хотите, а я сейчас уеду. Возьму только кое-что из вещей. Не о чем спорить, он никогда не простит мне того, что случилось. Да и я сама себе не прощу.
Мне так тяжело сохранять спокойствие… чересчур больно. Потому что я вынуждена, опять вынуждена делать вид, что жива.
– Ты совсем спятила, – она безвольно опускает руки. – Да с чего ты взяла, что он обвиняет тебя? Керстин, он тебя страшно любит и боится потерять. Он позвонил мне, как только прилетел. Его голос… Ты убила его тем, что оттолкнула. Он обвиняет себя – в том, что женился опять, в том, что нашел в себе силы как-то утолить боль… В том, что не защитил тебя – ни тогда, на дороге, ни в Лондоне. Но ты видишь только себя, собственные страдания. Зачем ты это делаешь, Керстин? Ваш дом… Он иногда приходит туда… и после твоего отъезда… Керстин, этому пора положить конец и начинать как-то жить, потому что…
– Мама, вот ты где!
К нам бежит мальчик лет восьми в яркой майке и джинсах. Немного азиатское лицо, на котором – неожиданно – такие знакомые глаза. Глазa Стивена!
– Познакомься, Саймон, это твоя сестра Керстин.
– Керстин, я видел твой портрет у папы на столе.
Мой мир распался, как карточный домик. Я почти не помню, как дошла до дома, поднялась в свою комнату… Щелкнула задвижка, закрывая меня от всего мира.
Я взорвалась слезами. Я закрылась – от всех, от папы – в комнате своего горя, своей вины. «Ты должна понять, что ничего не могла поделать – ни там, на горячей дороге, ни тогда, в большом туманном городе». Но сейчас – что я сейчас должна делать?
– Керстин, детка, открой, пожалуйста.
Что ему нужно? Пусть катится к своей… азиатке.
– Дорогая, прошу тебя!
Хорошо, папа, ты сам этого хотел. Я открою.
– У вас хороший сын.
Что я еще могу сказать ему? Что люблю его? Что мне так недоставало его все эти годы?
– Да. Но он не заменил мне Стивена. И не заменит тебя. Просто он тоже мой сын. В моем сердце на всех хватило места.
Не надо оправдываться, па. Какая теперь разница? Слишком поздно!
– Я должна ехать.
– Да. Я… Собственно, я зашел посмотреть, как ты… Тебе нужно отдохнуть… Да…
Он не уходит. Я не хочу, чтобы он уходил. Но я не знаю, что говорить. Жаль. Где моя сумка? Надо уезжать. Ничего уже не изменится. Надо просто дожить наши жизни так, как они идут. Черт! Сумка открылась, на пол посыпалась разная дребедень. Я пробую собрать все – это из косметички, ой! Проклятое лезвие! Прямо в палец. Лезвие, которым я затачиваю карандаш, как папуас. Кровь так и хлещет – порез глубокий. Я плачу. Мне больно – и я плачу. Я не могу остановиться, потому что у меня болит раненый палец, болит моя жизнь, с которой я не знаю что делать – теперь.
– Боже мой, Керстин, чем ты порезалась? Лезвие? Откуда здесь лезвие? Я сейчас перевяжу, не плачь, моя девочка, не плачь. Папа с тобой. Не плачь, черт, да где же здесь… Вот, сейчас.
Он бинтует мне палец широким бинтом, руки его дрожат. Па, когда ты стрелял, руки у тебя не дрожали. Я тоже не плакала, когда меня поджаривали Кен с профессором на пару. Господи, как больно!
– Ну вот, видишь? – Я только чувствую, как пахнет его рубашка. И его голос – точно такой, как тогда, давно, когда я падала и разбивала коленку. – Ну вот, уже не больно, правда же? Не плачь, моя принцесса, папа с тобой…
– Па, что случилось? – На пороге стоит мальчик. У него синие глаза Стивена. – Керстин, почему ты плачешь?
– Все в порядке, Саймон. Просто Керстин поранила палец.
– Керстин, тебе очень больно? Не плачь, скоро пройдет. Я никогда не плачу.
Нет, мне уже не больно. Совсем не больно.
20
– Ты все-таки хочешь лететь завтра?
– Да, папа. Я должна увидеть Эрика. Он нужен мне. Может быть, я ему тоже еще нужна…
-Да.
Мы молчим. Словно тяжелый камень упал с моей души. Камень, давивший столько лет. Мы будто вынырнули из страшного сна, в котором были и не могли проснуться. Мицуко была права. Надо жить дальше. По крайней мере, попробовать.
– Вы не видели Саймона? – Мицуко заглядывает к нам в беседку. – Уже пора обедать. Поискали бы его.
– Я здесь, мамочка.
Мальчик выглядывает из кроны дерева, которое растет рядом с беседкой. Он все слышал! Ну, погоди же!
– Ты подслушивал? Пожалуйста, мистер Бартон, идемте со мной.
О бедняга, сейчас Мицуко прочитает тебе лекцию на этические темы.
– Так странно… – я смотрю на папу. – У меня есть брат. Я даже не знала.
– Я не знал, знаешь ли ты, а специально тебе сообщать… Я боялся, что ты… Я знаю, как болезненно ты восприняла мою женитьбу. Но я не мог больше оставаться один. Мицуко знала Нину… Мы как-то… привязались друг к другу. А потом она забеременела… Мы уже немолоды, но решили, что должны… родить этого ребенка. Так, словно вымолили у судьбы – вернуть мне сына. Словно…
– Не надо, па. Это не Стивен. Мы оба это знаем.
– А ты? Как ты к нему относишься?
– Не знаю. Я уже слишком взрослая. Мне уже пора иметь собственных детей, а тут… Я должна привыкнуть… ко всему. К тебе, к нему, к… Мицуко. Вы – семья.
– Но мы – твоя семья, хочешь ты этого или нет. – Мицуко умеет ходить тихо. Кто-то ругал мальчишку за подслушивание! – И мы все любим тебя. Ты нужна нам. Саймон ужасно тобой гордится. Я… Керстин, пожалуйста… не бросай нас больше.
– Хорошо. Наверное, я привыкну.
Город ангелов встретил меня яркой рекламой и веселой толпой. Я чужая в этой кунсткамере. Мне невесело. Я устала. Я хочу где-то закрыться и передохнуть. У меня здесь собственный дом, но у меня есть срочное дело. Я должна завершить то, что начала.
– Вы к мистеру Джонсу? – Симпатичная молоденькая брюнетка. Чересчур короткая юбка и слишком длинные ногти. – Вам назначено? Мэм, подождите! Туда нельзя! Мистер Джонс занят.
Да знаю я, чем он занят. Небось сидит и что-то жует. Ужели мне не знать повадки мистера Джонса? Так что иди-ка ты, девочка, не раздражай меня! Массивные дубовые двери. Мистер Джонс на жизнь не жалуется.
– Я занят, кто вас пустил сю… – его крик обрывается. Он вытаращил на меня глаза, словно увидел привидение.
– Не ори, Тим, горло простудишь.
– Мистер Джонс, я ее предупреждала! Она ворвалась, я позову охрану…
– Поди прочь, Хеттер. Слышишь? И никого не впускай. Вот теперь я уж точно занят. – Тим выбирается из-за стола. – Ну, чего встала? Иди отсюда.
Секретарша перепуганно исчезла.
– Ты вернулась. – Тим констатирует очевидное. – Ты все-таки вернулась. Я знал. Я говорил ему. Ну и где тебя черти носили?! Ты можешь мне сказать, Керстин Бартон, где тебя черти носили?!
– Зачем так кричать? Я же не глухая.
– Это я кричу? Да тебя убить мало за то, что ты сделала с Эриком. Он едва с ума не сошел. Он думал, что его золотко, его красотку кто-то спер. Да кому была нужна такая злобная, холодная и опасная сучка? Господи, и теперь она является сюда как ни в чем не бывало. Ты можешь объяснить, где была?
Его лицо становится совсем красным от ярости. Тим – довольно смешной человечек с толстым пузом и коротенькими тонкими ножками. Теперь он подпрыгивает, словно его кто-то колет в задницу.
– Если ты перестанешь брызгать слюной, я кое-что объясню. Сядь на место и слушай. – Тим покорно опускается в кресло. Он знает, что спорить со мной бесполезно. – А теперь отвечай на вопросы. Как Эрик? Где он сейчас? Когда ты сможешь со мной туда поехать, если в этом еще есть нужда?
– Ах ты… Ну, ладно. Это обождет. Отвечаю. Эрик в полной депрессии – с тех пор, как ты исчезла. Скоро пять лет. Изредка снимался – и то лишь потому, что был уверен, что его принцесса этого бы хотела. Никаких женщин. Никаких вечеринок. Ни-че-го. Даже на вручение второго «Оскара» ездил вместо него я. Его звезда есть на Голливудском бульваре. Это все – для тебя. За это я тебе благодарен. Сейчас он на острове Санта-Каталина. Купил его почти весь. Никуда оттуда не выезжает – только на съемки. И мы едем туда немедленно, дрянь ты эдакая! А там я с удовольствием послушаю, что ты соврешь. Сейчас же, немедленно, ты слышишь?
Он срывается с места и выбегает за дверь.
– Я уезжаю. Если придет мисс Трейл, скажи, что я потом сам с ней свяжусь. Отмени все мои встречи на ближайшие два дня, расписание…
– Шеф, а это случайно не Керстин…
– Хеттер, если об этом узнает хоть одна живая душа, я… Тебя не возьмут на работу больше никуда – по крайней мере на этом континенте. Поняла? Не слышу!
– Да, мистер Джонс.
– Вот так. Ты меня знаешь!
Да, Тима все знают. Он умеет мстить с таким сладострастным азартом, что мало кому хочется испытать это на себе. Он тащит меня – хоть в этом нет никакой нужды – к своей машине.
– Тим, отпусти мою руку. Я не растворюсь в воздухе.
– Я в этом далеко не уверен.
Мы едем к причалу. Здесь у Тима небольшая яхта. Я не очень люблю путешествовать по воде, но сейчас мне все равно. Я не знаю… Мое сердце сжалось в болезненный комочек. Я еду к нему. Я спешила, любимый. Сквозь тысячи опасностей, сквозь десятки смертей – я спешила как могла. Я не боялась смерти. Нет. Я боялась умереть ..вдали от тебя и не почувствовать свой мир в твоих ладонях. Видишь, как все у меня нескладно выходит… Это потому, что я долго была… будто бы живой. А на самом деле – не знаю. Я умею любить тебя – как никого другого. Но я не умею сказать этого. В мозаике моего мира теперь недостает только тебя.
– Не плачь. – Тим протягивает мне стакан. Интересно, он его вымыл? – Ты такая же. Стакан чистый, вода тоже. Пей и успокойся. Если бы ты знала, как я рад тебя видеть! А Эрик… Нельзя ему это – сразу. Ты побудешь тут, я его подготовлю.
– Ладно, ты прав!
Вдали показался остров. Все ближе, ближе… Я уже вижу дом. Белый дом. Он помнил, как я рассказывала ему когда-то о замке из белого мрамора, который мне снился иногда – еще до того, как… Нет. Хватит.