Из-за Лоренс, которая оставалась в больнице на обследовании из-за всех ее спазмов и бессонных ночей, он больше об этом не думал. До того тревожного телефонного звонка, который двадцать минут назад поступил в жандармерию. Таинственное послание неизвестного абонента, длившееся всего несколько секунд… Едва установив адрес, Марк бросился в путь.
Он указал рукой на конец лонжера, закрытый плющом:
— Пройдись вокруг дома и посмотри, что за ним. А я иду внутрь.
Выразив согласие, жандарм-стажер неловко и без особого воодушевления засеменил в направлении лужайки.
Марк приблизился к входной двери и отметил, что она приоткрыта. По идее, он должен был позвонить, но, учитывая ситуацию, решил послать процессуальные формальности ко всем чертям.
Он легонько толкнул дверь плечом, держа обеими руками свой «зиг-зауэр». Комната была залита смешанным светом голландской люстры и электрических свечей. Единственное, о чем Марк мог сейчас думать, — это о вызове, который привел его сюда. В голове у него крутилось множество версий, но ни одна не представлялась ему удовлетворительной и логичной. Что могло произойти? Он думал о заметном недоверии и беспокойстве мадам Вассер, о странном поведении ее мужа, о том непонятном типе, который работал у них и который якобы забыл в комнате половину своих вещей…
Марк предпочел не афишировать свое присутствие и двинулся в комнату, пытаясь быстро освоиться с обстановкой. Он не чувствовал ничьего присутствия, не слышал ни единого шума.
Слева от него открытая дверь выходила в кухню. Войдя, он оставался там ровно столько времени, чтобы убедиться, что в помещении никого нет. Под одним из ботинков хрустнул кусочек керамики. Но Марк не обратил на это особого внимания.
Вернувшись в гостиную, он обошел кругом кушетку и направился ко второй приоткрытой двери, находящейся напротив двери в кухню. Толкнул ее. По легкому запаху пороха в воздухе он понял, что здесь недавно стреляли. Тотчас же все его чувства обострились. Он провел рукой по стенке, пока не нащупал выключатель.
Ему понадобилось не более секунды, чтобы понять, что находится в библиотеке. На второй секунде он заметил пару туфель, торчащих из-за кресла, стоящего посреди комнаты. В венах забурлил адреналин. Марк поспешил к лежащему телу.
Едва увидев расслабленное лицо Вассера, Марк подумал о Лоренс, о том, что она рассказывала ему об этом человеке, о ее предчувствии, о том беспокойстве, которое он в свое время почти не принял всерьез.
Присев перед ним на корточки, он постарался осмотреть его, действуя профессионально и не позволяя личным чувствам повлиять на его выводы. Бежевый джемпер Вассера был испачкан кровью — широкое пятно на уровне бедра пропитало шерсть и отпечаталось на полу из утоптанной земли.
Марк приложил пальцы к основанию шеи. Через несколько секунд, которые показались ему вечностью, он наконец почувствовал пульс, но спросил себя, не его ли это собственное сердцебиение отдается в ушах.
Он снова приложил пальцы и закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Что-то он все равно чувствовал. В этом он не сомневался… Пульс был очень слабым и ненормально замедленным.
— Черт! Что здесь произошло?
Приподняв голову, Марк заметил в дверном проеме стажера — его растерянную толстощекую физиономию и широко открытые глаза.
— Он жив! — крикнул Марк. — Не стой там! Удостоверься, что «Скорая помощь» уже выехала. Скажи им поторапливаться!
— Сделаю… сейчас… — забормотал молодой человек, выскакивая из комнаты.
Вассер был жив, но надолго ли? Марк знал, что должен как можно сильнее зажать рану, чтобы избежать слишком большой потери крови. Не теряя времени на то, чтобы задрать джемпер, он оперся обеими руками на то место, где предположительно находилось входное отверстие.
Что еще можно сделать? Держать тело в тепле… Лейтенант посмотрел вокруг себя и, заметив на кресле большой пестрый плед, набросил его на Вассера, накрыв его почти целиком.
Рана в живот и брюшную полость… Марк сделал над собой усилие, чтобы вспомнить технику первой помощи, которую уже несколько лет не применял на практике. Переложив Вассера на спину, он согнул ему ноги, чтобы заставить расслабиться мышцы брюшной полости. Пистолет он положил так, чтобы в случае необходимости тот оказался под рукой.
— Если бы я знал…
Напарник вернулся на удивление быстро. Он немного пришел в себя и поспешно присел рядом с ним.
— «Скорая» выехала. Группа усиления, кстати, тоже, — задыхаясь, произнес он.
— Очень хорошо.
Марк чувствовал под руками теплую кровь. На него волной нахлынуло чувство вины. Он не мог не понимать, что на нем лежит часть ответственности, чтобы этот человек остался жив. Но сейчас он не должен об этом думать. Сперва нужно обшарить все комнаты в этой хибаре и отыскать жену этого бедняги.
— Оставайся с ним, мне нужно идти.
Юноша посмотрел на него с обалдевшим видом.
— Что?
— Поддерживай ему колени в воздухе, вот так. И держи руки на ране. Я не хочу, чтобы мы его потеряли… Как ты сам чувствуешь, способен ты на такое?
Несмотря на беспокойство, которое ясно читалось на его лице, тот, казалось, был задет за живое:
— Конечно…
— Отлично. Тогда принимай смену.
Марк убрал красные от крови руки и снова взял свой полуавтоматический пистолет.
— Кстати, ты снаружи ничего не видел?
— Ничего, — ответил стажер, наклонившись над раненым.
— Дерьмо! Почему эта «Скорая» так долго не едет?
Никто, даже он сам, не расслышал конца вопроса за звуком выстрела, который заставил вздрогнуть весь дом.
11
Матильда смотрела на обе решетки: настоящую — с прутьями, которые из-за оптического обмана с того расстояния, где она находилась, казались ей не параллельными, — и чуть дальше ее тень, падающую на каменную стену в свете неоновых ламп.
Она сидела в самом темном углу погреба, у шкафчика, подтянув ноги к груди. Она чувствовала, как сквозь брюки просачивается сырость — единственная осязаемая часть мира, который еще затрагивал ее.
В течение нескольких минут ее разум блуждал между настоящим и прошлым, по своему желанию приближаясь к разным образам из ее жизни, сама же Матильда не имела никакой власти над этими умственными блужданиями. Ей было странно видеть, с какой легкостью могут быть отменены время и пространство.
По мере того как перед ней проходили эти образы, она удивлялась, что ее жизнь в конечном итоге можно свести к такому малому количеству явлений. В основном к тяготам и разочарованиям.
Погрузившись в эту смехотворную игру, она попыталась скользнуть дальше по нити своих воспоминаний, чтобы найти тот момент, когда все опрокинулось, тот воображаемый перекресток, где решается ее жизнь. Но она его не нашла. Может быть, потому, что нужно было бы отправиться в прошлое еще дальше, а на это у нее уже не хватало духу.
Она поместила безжизненное тело за решетками; старый ужасающий намордник скрывал его лицо, а точнее, посмертную маску. Матильде даже в голову не приходило, что она ответственна за все это. С большим трудом она надела на жертву орудие пытки, будто самое сильное оскорбление, символ. Чтобы окончательно заставить их всех замолчать.
Ле Бри, Франсуа, Людовик… Положить конец их вранью, их предательству, их хитрым уловкам.
Последняя неделя представала перед ней одной сплошной неразберихой. Людовик… Она сделала то, что было нужно. Другого решения не было и не могло быть.
Она сердилась на него за ту власть, которую он имел над ней. Заблуждения, в которые она впала из-за его присутствия. Но разве не он сказал ей: «Я вам никто, всего лишь случайный человек, который занимался вашим садом»? Нет, он не был для нее никем, и она удивлялась, что потратила столько времени, пытаясь ему это растолковать.
Она попыталась больше не думать о нем. У нее больше не было времени на сожаления. Посмотрев на часы, она постаралась расшифровать бестолковый язык стрелок. Вот уже больше получаса, как она спустилась в погреб. Они не замедлят прийти и внезапно появиться в доме… И, может быть, так будет даже лучше.
Матильда открыла альбом, который лежал у нее на коленях. Тот, который Франсуа намеренно оставил в кабинете на видном месте.
Камилла была такой миленькой. Ее лицо было лицом малышки, с тех пор Матильде удавалось видеть это только на фотографиях. Это не было настоящими воспоминаниями. С тем же успехом это могла быть дочь каких-то других людей. Ребенок, которого она на самом деле не знала, которого не носила в своем чреве.
Вскоре все сцены, проходившие у нее перед глазами, канули в забвение, будто никогда и не существовали. Почему все хорошее в конце концов исчезает?
Все еще держа альбом открытым, она снова подумала о замке своего детства, об огромном парке и пруде, о старых качелях, которые ее отец сделал и повесил на столетнем дубу.
Они с сестрой качались на них, сложив тонкие ножки, чтобы придать качелям больший размах, а затем взлетая высоко к небу и к листьям, которые шевелились под ветром. Внезапно эта картина стала для нее гораздо реальнее стен погреба вокруг нее.
Платьице в клетку… она почти ощутила под пальцами его жесткую ткань. А еще запахи… Запах волос, вымытых марсельским мылом, а затем прополосканных водой с уксусом, которые ее старшая сестра часами заплетала в косички перед туалетным столиком в комнате. И запах крохотных лесных земляничек, которые собирали весной и которые так пачкали белые передники, к отчаянию матери.
Ей показалось, что она слышит на нижнем этаже какой-то шум. Или, может быть, снаружи…
Шаги и разговор. Наверху.
Сюда кто-то идет.
Но все это уже не имело ни малейшего значения.
Еще несколько секунд, всего несколько… Чтобы в последний раз попробовать сладкий вкус детства… Скрыться в надежном коконе полнейшей невинности.
Наконец, когда эта маленькая девочка, которой она когда-то была, этот далекий силуэт на горизонте памяти слился с Камиллой, она приставила дуло пистолета себе к виску и, не колеблясь, не испытывая ни малейшего страха, отправилась к призракам своего прошлого.