Квартира оказалась не больше моего номера в гостинице. Кондиционера тут не было, и царила страшная жара. Казалось, в помещении можно было готовить без применения плиты или микроволновки. Впрочем, в одном углу имелась крохотная кухня с двухконфорочной плитой и раковиной. В другом – душевая кабина. Посредине – матрац. Окно выходило на глухую стену. Чем-то обстановка напомнила мне барак в Сольске, где проживала мать Харитоновой. Только там душевой кабины не имелось – впрочем, французы, известное дело, помешаны на чистоте.
Флешки лежали под матрацем.
Алена отдала их мне.
Я сунул в карман.
– Вы увидите Андрея – то есть, как вы говорите, Влада? – с надеждой спросила она.
– Надеюсь, что нет.
– Сможете передать ему письмо или записку?
– Напишете ему сами. Сейчас это просто. Электронное письмо на СИЗО «Матросская Тишина». Его туда снова перевели из Сольска. И зовут его, напоминаю, Соснихин Владимир.
Она кивнула. Интересно бы мне было прочитать то письмо. Что она там напишет? «Я ненавижу тебя и проклинаю»? Или: «Прощаю тебя за все, только будь со мной»? Неисповедимы извивы женской души, трудно разобраться в них, а тем более предсказать.
Мы с Аленой распрощались, я надеялся, навсегда.
Я скатился по лестнице. Навстречу мне попалась женщина в парандже. На улице уже темнело. Я подумал, что хорошо бы, чтобы билет на Москву из аэропорта Ниццы нашелся на завтра.
Алена Румянцева.
В то же самое время
Когда, наконец, ушел этот красивый и подлый парень из России – Павел, – она распахнула окно настежь, сорвала с себя всю одежду и навзничь рухнула на матрац. Это не помогало, все равно в квартире была душегубка. Но это можно было перенести, это стало почти привычным. А вот моральные страдания… До самого сегодняшнего вечера у нее была надежда. И она крепла – когда Андрей продолжил отвечать ей и говорил, что видел ее в парке Шато. Вот-вот они увидятся, мечтала она, и он ей все объяснит, и дальше все будет хорошо.
И тут явился Павел, все растоптал и доказал, что хорошо больше не будет никогда.
Сначала еще теплилась надежда, что частный сыщик специально все придумал, что он просто троллит ее. Но гость из Москвы рассказывал о таких вещах, о которых знали только она – и Андрей.
И вся история ее последних лет представала перед ней в своей откровенной, неприглядной и ужасающей наготе.
Итак, полтора года назад с ней знакомится человек, которого она знала как Андрея. Но он не Андрей Шаев – капитан полиции. Он – Влад Соснихин, делец из города Сольска. Кто знает, может, он и познакомился с ней специально? Вычислил все, высчитал, чтобы спустя время подсунуть Алену своему другу-недругу Ворсятову? Или эта замечательная идея пришла ему в голову потом, в ходе их отношений?
По-любому, именно Влад-Андрей порекомендовал ее губернатору как мастера.
Он разыгрывал сцены ревности – в то время как знал, что она стала спать с Михаилом. Сам добивался того.
Она ему рассказала про сейф – а ему только того и надо было. Он не спеша и аккуратно подводил ее к идее ограбления.
Уверял, что они с ней, только вдвоем, уедут в теплые края, будут жить вместе в особняке, заведут ребеночка.
А на деле ему нужно было совсем иное. Он подсунул ей фальшивый паспорт. Чтобы ее задержали в ночь ограбления прямо на границе. Чтобы обнаружили у нее флешки. И она, конечно, раскололась бы, когда ее стали допрашивать в российской полиции. Да, ограбили, да сообщник – Андрей Шаев. И полисмены добросовестно искали бы Андрея Шаева, не подозревая, что ее подельник – не кто иной, как Влад Соснихин.
Значит, Андрей (Влад!) просто использовал ее, чтобы сбить со следа и сделать достоянием полиции ту информацию на флешках, что он ей вручил. Все, чтобы ударить по своему недругу Ворсятову как можно больней. По всем фронтам: и обокрасть, и подставить.
Но ей (благодаря брату из Черногрязска) удалось из ловушки упорхнуть (здесь она, несмотря на свое неизбывное горе, почувствовала удовлетворение и радость). Она сбежала – и Влад не знал, куда.
Именно поэтому он пытал мужа, Зюзина. (При мысли о супруге Алена залилась слезами еще горше.) Затем, чтобы выяснить, где она, пытался похитить Зою.
И если все так, как описывал Павел (а сердце подсказывало Алене, что все, увы, обстоит именно так), то слава богу, что Соснихина остановили. И посадили. И ему угрожает срок.
Алена лежала и долго плакала, пока в буквальном смысле не выплакала все слезы. Тогда она потащилась в душ. Тепловатые струи со слабеньким напором давали хоть какое-то облегчение от жары.
Павел сказал ей, что она может вернуться домой, в Москву. Но нет, она не вернется.
Пусть здесь ей плохо – но на Родине, она была уверена, будет еще хуже. Особенно пока там в силе и власти такие люди, как Ворсятов и Соснихин.
И да, она, конечно, соврала. Она видела, какая информация содержится на тех флешках, которые она только что отдала Павлу. Она просмотрела их немедленно, в тот же день, как попала во Францию и смогла чуть-чуть отдышаться. Сведения, содержащиеся там, были настолько явственны и прозрачны, что даже она, простая маникюрша, понимала, что эта информация, если ее обнародовать, способна раздавить не только Ворсятова, но и нескольких человек из правительства, если не весь кабинет. И она, разумеется, оказавшись в Ницце, сделала с тех файлов копии. И даже не пожалела денег, завела ячейку и положила их в банк.
Сейчас – пока нет, слишком свежи и болезненны воспоминания от всего, что случилось, но когда-нибудь – да, когда-нибудь – она придумает, как и для чего она использует ту информацию, что попала ей в руки.
Павел Синичкин
Один прямой билет на завтра на Москву нашелся.
Самолет улетал в четыре дня, поэтому утро, выписавшись из гостиницы, я посвятил тому, чтобы купить подарки дорогим мне людям.
Известному гурману Ходасевичу я приобрел коллекцию вонючих сыров – придется сдавать свою сумку в багаж, в салон с такой вонью не пустят.
Римке (она любит крепкий алкоголь) взял бутылку кальвадоса.
И почему-то мне показалось нужным купить игрушку никогда не виданному мною Артемке, сыночку Зои. Ему я выбрал столь любимую им плюшевую сердитую птичку.
Алена Румянцева.
Прошло полгода
Когда рана, нанесенная ей Андреем-Владом, слегка затянулась и боль отчасти утихла, Алене стало очень жалко Зюзина. И грусть эта не проходила. Муж, конечно, спустил свою собственную жизнь в унитаз, во многом своими собственными руками. Но все-таки убили его из-за нее. Убил ее, Аленин, любовник Андрей (то есть Влад). И поэтому она чувствовала большую, все возрастающую вину.
Но что оставалось ей делать с этой виной? Поправить ничего было нельзя. Оставалось лишь выпросить у Господа прощения. И она молилась и просила – но своими словами.
Отношения Алены с церковью были сложными. Точнее, их не было вовсе. Когда-то, когда ей было лет десять – еще существовал Советский Союз, но уже перестали гнать и притеснять религию, и в Черногрязске открылась церковь, – мама отвела ее туда и окрестила. Но с тех пор в храме Алена бывала всего-то несколько раз. Можно сказать, от случая к случаю. Зайдет с подружкой, купит и поставит свечку, попросит о чем-нибудь Господа. Не исповедовалась и не причащалась она ни разу.
Да! Она знала, что, в случаях, подобных ее, следует исповедаться. Православная церковь в Ницце имелась. Но официально покаяться – это ведь целая история. Говорят, перед этим мероприятием следует поститься, потом идти в церковь, стоять в очереди, как-то по-особенному складывать руки. А потом – что говорить священнику? Как найти слова? «Я убила человека»? Но это ведь неправда. Она, слава богу, Зюзина не убивала. А как сказать? «Из-за меня погиб человек, мой муж»? Но священник переспросит: как это – из-за вас? И что прикажете ответить? Дальше пересказывать ему все? И во всем каяться? Как она встретилась с Андреем – то есть как его там на самом деле – с Соснихиным? Как влюбилась в него и изменила с ним мужу? Как познакомилась с губернатором и сначала не устояла против его домогательств, а потом стала встречаться с ним намеренно, подготавливая ограбление? И потом рассказывать, как они с Андреем, то есть с Владом, решили ограбить Ворсятова? И говорить про сам разбой? И как Влад пытал губернатора? А она стояла рядом пусть безмолвной, но соучастницей? Нет-нет-нет, все это – да хотя бы половину! – она просто не в состоянии выговорить. Никому. Даже священнику. Нет-нет, исповедь – это явно не про нее.
Но все-таки однажды в свой выходной Алена пришла к русской церкви. Храм оказался расположен на улице имени Николая Второго. Рядом был переулок, названный Цесаревич. Сам храм был похож на Василия Блаженного, только выглядел меньше, уютней, камернее. Весь он сиял изумрудно-лазурной краской, как будто недавно построен или отреставрирован.
Алена нерешительно шагнула внутрь ограды. Вдруг навстречу – батюшка. Она засмущалась и, как всегда при встрече с духовным чином, опустила глаза. Но успела заметить, что священник был молодым, высоким, красивым, с умным и каким-то светлым лицом. Проходя мимо, он вдруг радушно сказал ей по-русски: «С праздником!» – и проследовал своей дорогой.
«С праздником? – удивилась она про себя. – А какой сегодня праздник? И как он определил, что она русачка? Но последнее как раз несложно. Без ложной скромности: довольно мало, даже среди хваленых француженок, таких красивых женщин, как она. Да и с поздравлением все, наверное, просто: в церкви, что ни день, какой-нибудь праздник. Иные, вроде Пасхи, по целым неделям отмечают».
Неумело перекрестившись, она вошла (выждав, чтоб не сразу за священником) в храм. Первое, что поразило ее: там оказалось прохладно. На улице в это время даже у моря – настоящее пекло. А тут – или строили хорошо, с выдумкой, или в новейшие времена здание кондиционером оснастили – было приятно свежо.
Хоть и не по карману ей были лишние траты, Алена купила за два евро свечку. Поставила перед иконой Николая Угодника. Оказывается, мама в детстве научила его различать: он – с седой бородой, похожий на Деда Мороза (а Алена и забыла, что это помнит). Помолилась ему за себя – покровителю всех путешественников (откуда-то ведь и про это знала).