– На его взгляд, мой протест был недостаточно громким и слишком запоздалым. Принципиальность, конечно, соблюдать хорошо и благородно, но она чаще всего не приводит ни к каким результатам. Вы со мной не согласны? Ультиматумами людей не проймешь.
– А почему вообще, как вы думаете, возникла ситуация, когда члены комиссии выступили против Генри Льюиса?
– Думаю, что если бы вы спросили кого-нибудь, то вам привели бы причины, не имеющие ничего общего с цветом его кожи. За исключением Клио. Я отдаю должное этой женщине за то, что она была, во всяком случае, искренна. Остальные прибегают к эвфемизмам типа: «Он и его жена чуждаются общества», или «У нас не было возможности как следует узнать его», или «Он, возможно, будет приводить в клуб не совсем приятных для нас гостей»… Иные начнут разглагольствовать о традициях. Так или иначе это все жалкий камуфляж единственной проблемы. Генри – черный. Они – белые. Они не хотят видеть черных на своих теннисных кортах. Как бы это ни бесило меня, Клио – и только она одна – вела себя честно из всей собравшейся там компании.
– Как это назвать? Коллективная паранойя?
– Я не социолог и не психиатр. Но я ясно увидел перед собой группу супербогатых личностей, не желающих допускать в свой круг кого-то со стороны. Они руководствуются ошибочным мнением, что, отгородившись от зла, которым якобы пропитан окружающий мир, сохранят в неприкосновенности свой малый мирок, свой привычный образ жизни, будут развлекаться, встречаться на званых обедах и обмениваться новостями, кто на ком женится и кто покупает дом – где и какой.
Проблема в том, что все их старания обречены на провал, хотя они уверены в обратном. Никакие деньги не уберегут никого от житейских неприятностей и бед, от болезней, разводов, от тоски, наконец.
Посмотрите на здешнее молодое поколение. Юнцы слишком много пьют, тратят родительские деньги на наркотики, а затем мчатся навстречу гибели за рулем «Порше», подаренного папочкой и мамочкой к шестнадцатилетию своего отпрыска. Никто уже не стремится достичь чего-нибудь в жизни. А если они не развлекаются, то не знают, куда себя девать. Двое ребят, которых я знал, покончили с собой в прошлом году. А где искать корни всего этого?
Джордж сделал паузу, порылся в карманах шорт, отыскал мятый платок, вытер вспотевший лоб.
– Никто не задается подобным вопросом и пальцем пошевелить не хочет, хотя и копать глубоко не нужно. Ответ лежит на поверхности. Самоизоляция, которая приходит с большими деньгами. А они еще страшатся проникновения в свою среду чужаков – будь то черные, евреи или латиносы… – тех, кто более удачлив, талантлив, обаятелен и образован, чем они сами. Жители Саутгемптона образовали свое маленькое государство и выдвинули своих лидеров. Другим сюда нет доступа.
Внезапно, как бы вспомнив, по какому поводу затеялся весь этот разговор, он вернулся к личности Клио.
– Как раз Клио Пратт я и имел в виду, говоря о лидерах.
В памяти Фрэнсис всплыла фраза, вышитая на коврике в гардеробной Клио: «Слишком стройных, как и слишком богатых – не бывает». Вот принцип, по которому жила Клио и живет люд, населяющий Саутгемптон. Клио добивалась и того, и другого и на это только не жалела усилий.
– Инакомыслящему одиночке трудно противостоять этой среде, – продолжал Джордж: – Их цементирует то, что они все схожи. Каждый видит в своих друзьях и приятелях отражение самого себя. Это укрепляет его веру в собственную значимость и правоту. Я не в силах здесь что-то изменить. Я опасаюсь проповедовать свои взгляды. Я плыву по течению, меня несет в общем потоке, я лишь барахтаюсь иногда как могу. Но с лицемерной маской на физиономии принимать все, что тут творится, я тоже не в состоянии. Поэтому я покидаю эти места… с тяжелым чувством, но хотя бы с чистой совестью.
Джордж откинулся в кресле, явно опустошенный этим неожиданно выплеснувшимся диалогом.
Фрэнсис выждала некоторое время, прежде чем заговорить. После такой исповеди требовалось помолчать и подумать.
Затем она осторожно спросила:
– Вы были в «Фейр-Лаун» в прошлую субботу?
– Да. Я приехал, чтобы очистить свой письменный стол. С тех пор я там не был.
– Вы виделись с Клио в то утро?
– Нет. Но я был в здании, когда раздался крик.
– Чем вы были заняты в тот момент?
– Заполнял какие-то бумаги у конторки неподалеку от дамского туалета… за углом и чуть дальше по коридору. Для такого заведения, как «Фейр-Лаун», отставка члена приемной комиссии и добровольный отказ от членства в клубе – события, чреватые скандалом и разными сложностями. Поэтому на опрометчивого смельчака, решившегося на такой шаг, наваливается уйма бумажной работы. Я должен был во многом отчитаться, сочинить приемлемые дипломатические объяснения. У меня голова шла кругом. Я надеялся разобраться со всем этим до того, как хлынет толпа после завершения турнира. Мне не хотелось ни с кем встречаться, ни появляться там еще раз.
– Кто-нибудь вам помогал?
– Там была юная девица за конторкой. В ее обязанности входит отвечать на телефонные звонки. Директор клуба через нее передал мне документацию и таким образом вежливо самоустранился.
– Что вы делали, когда раздался крик?
– То, что, по моему разумению, сделал бы всякий. Побежал туда, откуда он послышался. В туалете увидел кричащую женщину, затем Клио на полу в открытой кабинке. Я пытался привести ее в чувство, хлопал по щекам, но бесполезно. Проверил пульс – его не было. Джек Ван Фюрст появился там сразу вслед за мной. Он побежал звонить 911. Я остался при Клио, но к ней больше не прикасался. Когда прибыла полиция, я рассказал им то, что и вам сейчас.
– Кому еще вы рассказывали о происшедшем?
– Только полиции. Честно говоря, у меня появилось столько своих личных проблем, что я почти ни с кем не вижусь.
– А с Генри Льюисом?
– Я говорил с ним после того, как ему было отказано в приеме, но ничего хорошего это никому из нас не принесло. Наоборот. Я неоднократно пытался опять вызвать его на разговор, но жена Генри каждый раз сообщала мне через дверь, что его либо нет, либо он слишком занят. Достичь взаимопонимания с ним не удалось, а раз так, я махнул рукой. А теперь пришло время и мне уехать.
– Куда вы собрались?
– Думаю податься на юг, на отмели Северной Каролины. Рассчитываю купить там домик на побережье. Поживу у океана, порыбачу. Это моя страсть. Таковы ближайшие планы. Дальше вперед не заглядываю. Жене останется квартира на Манхэттене.
– И вы расстаетесь со всем этим без сожаления? – Фрэнсис оглянулась по сторонам.
– «Это», как вы выразились, не стоит того, чтоб о нем жалеть и брать с собой…
– В новую жизнь? – улыбнулась Фрэнсис.
– Слишком сильно сказано, но… пожалуй, что так. – Он тоже улыбнулся слегка застенчиво.
Она встала, протянула ему руку. Он задержал ее руку в своей чуть дольше, чем принято между людьми, которые еще как следует не успели познакомиться.
– Спасибо, что уделили мне время.
– Желаю удачи в вашем расследовании.
Отъехав немного от дома Уэлча, Фрэнсис остановила машину у обочины. Беседа с Уэлчем, его исповедь странно подействовали на нее. Почему-то ей стало душно на этой продуваемой теплым, напоенным цветочными ароматами ветерком улице, среди этих домов за высокими оградами. В ней проснулось желание бежать отсюда, бросив все, оборвав все нити и привязанности, желание, сходное с тем, какое овладело Уэлчем в переломный момент его жизни.
Может, Малкольм был прав? Может, ей и вправду следует держаться в стороне, а не копаться в личной жизни людей, чьи пути пересеклись с дорожкой, по которой следовала Клио к своему трагическому и в чем-то грязному, вызывающему чувство брезгливости концу.
Фрэнсис обожала отца и не любила мачеху. Но эти двое, две души, слившиеся воедино, жили в своем, отдельном от Фрэнсис и, в общем-то, чуждом ей мире. Сдирать с него покровы, обнажать его сущность – не кощунственно ли для дочери?
Казалось, что Ричард не сдвигался с того самого места, где они расстались двадцать четыре часа назад. На нем был тот же черный костюм, та же белая рубашка и серый галстук – все то, во что одела его Блэр для похорон Клио. Еще резче обозначились под глазами, испещренными красными прожилками, темные мешки. При ярком солнечном свете кожа на лице казалась мертвенно-серой.
Лили, присевшая на кушетке неподалеку, держала на коленях поднос с сандвичем, салатом и сыром на тарелочке. Очевидно, она, расставшись с надеждой убедить его что-нибудь поесть, все же упорно отказывалась унести поднос обратно на кухню.
– Прости, что я вчера не возвратилась сюда, – начала Фрэнсис мягко, чтобы не потревожить отца.
Ричард не проявил никакого видимого интереса к ее появлению, словно он ее не услышал или даже не заметил, что кто-то еще находится в комнате. Фрэнсис переглянулась с Лили. Та поджала губы и передернула плечами. Она тоже выглядела изможденной.
– Я хотела вернуться, но со столькими людьми мне пришлось встретиться и переговорить, что все затянулось допоздна. Расследование этого требует.
Отец не пошевелился.
– Блэр оставалась здесь с тобой? Ведь так? Молчание.
– Блэр уехала совсем поздно, – сообщила Лили.
– Я беседовала с Льюисами, с Генри и Луизой. – Фрэнсис встала прямо перед ним.
Отец смотрел невидящим взглядом, как бы сквозь нее, не шевелясь и никак не реагируя на ее слова.
– Луизу ты знаешь. Ребенком она часто играла с Блэр.
– У них был домик на чердаке, – вдруг произнес Ричард, делая большие паузы между словами.
– Ну да, помню. Из желтого картона. Того же цвета, что и такси.
Она надеялась, что воспоминание вызовет у него улыбку, но никакой реакции вообще не последовало. Все же она решилась:
– Мне нужно спросить у тебя кое-что. Мне не хочется задавать этот вопрос, но придется. Почему Клио была так настроена против приема Льюисов в клуб?
Ричард молчал. Лили поднялась с места и удалилась, забрав с собой поднос и предупредив, что в случае нужды ее можно вызвать с кухни.