Как же, черт возьми, Эрике удалось попасть в колледж Смита? Ответ знала вдова директора последней школы, в которой училась девочка. Тон свидетельства был едким и небеспристрастным, однако факты, похоже, соответствовали истине. Каким-то образом Лоренс Шоукросс сумел разглядеть за болезненной и нескладной внешностью, за острыми чертами лица, за еще неразвитым умом блестящие возможности этого ребенка и взял его под свою опеку. Несмотря на то что Марджори Шоукросс протестовала как могла, в сентябре 1942-го пятнадцатилетняя Эрика Давенпорт поселилась у них в доме. Война продолжалась тайно — если бы стало известно, что жена отнюдь не желала такого пополнения семьи, Лоренс рисковал потерять и работу, и репутацию, и пенсию. Миссис Шоукросс скрепя сердце притворялась, что чрезвычайно рада возможности помочь талантливому ребенку. Эрика смогла лучше одеваться, ее научили следить за собой, прилично вести себя за столом, пользоваться салфеткой и столовыми приборами, четко и правильно говорить — словом, всему тому, что Лоренс Шоукросс считал жизненно необходимым для Эрики, чтобы занять подобающее ей место в обществе.
Учитель и ученица стали любовниками в 1944 году — так, во всяком случае, утверждала Марджори Шоукросс. Поморщив лоб, Кармайн рассудил, что Эрика, конечно, могла завести себе любовника, однако едва ли им был Лоренс Шоукросс. Наверняка среди массы полезных сведений, которыми снабдил новоиспеченный профессор Хиггинс свою воспитанницу, было и то, что только глупая птица гадит в собственном гнезде. И Эрика, верящая своему спасителю как богу, безусловно, осознала справедливость этого совета.
Из хорошей ученицы Эрика превратилась в отличницу, однако после войны домой возвратились миллионы военнослужащих, и ни малейшего шанса поступить в престижный университет у Эрики не было. Оставались еще женские колледжи, но перспективы выглядели не радужными: одаренных студенток в 1945-м было пруд пруди. И тут внезапно умирает Лоренс Шоукросс. Врач, лечивший его от гипертонии, назвал причиной смерти апоплексический удар. Заявления миссис Шоукросс, что ее мужа убила Эрика, были восприняты как бред убитой горем женщины, хотя завещание давало некоторый повод задуматься — впрочем, весьма незначительный. Основная часть наследства доставалась вдове, однако пятьдесят тысяч долларов выделялись Эрике Давенпорт на обучение и сопутствующие расходы.
Эрика поступила в колледж Смита и выбрала в качестве основной специальности экономику. Особенно успешно проявила себя в изучении математики, английской литературы и… русского языка. Ого! Неужто в Смите преподают русский?
Кармайн вернулся к детским годам Эрики, ругая себя за невнимательность, однако при повторном прочтении ничего особенного не обнаружилось. Он внимательно изучил историю семьи — Давенпорты никогда не были Давенскими, в этом можно было не сомневаться. В списке школ, в которых училась Эрика, также ничего подозрительного. А кто же тот таинственный возлюбленный в выпускном классе? Кармайн усердно зашелестел страницами, потом ему пришла в голову идея получше, и он вызвал Делию.
— На печатное слово у тебя глаз поострее, — сказал он, вручая ей пачку документов за годы, которые Эрика провела у Шоукроссов. — Посмотри, не упоминается ли что-нибудь связанное с русскими.
Делия ушла, и Кармайн остался наедине со своими мыслями. ФБР знало, что Эрика изучала русский язык, и уже только из-за этого она возглавила список подозреваемых на роль Улисса. Почему никто не сказал ему, Кармайну?
— Потому, — пробормотал он в пустоту, — что ты — жалкий провинциал, тупой коп-итальяшка в карликовом городишке, где живут одни ненормальные! В следующий раз отправлю сучонка в нокаут, даже если мне придется отрастить крылья!
— Ну, Кармайн, — сказала Делия, возвратившись, — ты к нему несправедлив. Он ведь дал тебе досье.
— Просто он уверен, что я не умею читать. Куда мне, тупице!
— Это его проблема. — Наведя порядок на столе капитана, Делия села и протянула ему бумаги. — Намек на что-то в этом роде можно заподозрить лишь только в свидетельстве одного из опрошенных… — Она хихикнула. — Представь себе, молочника! Вот уж кто глуп как пробка. Тебе тоже показалось, что он втрескался в Эрику? Читал его болтовню о ее любовных похождениях? Кстати, все это, видимо, полнейшая чушь, потому никто даже примечания не сделал. И зачем они вымарывают некоторые слова? Все равно любой догадается!
— Продолжай, Делия!
— А, да, конечно. Так вот, один из ее парней якобы говорил какую-то тарабарщину. Вот, цитирую: «Лопочет ей что-то, прям как со своими дружками, быстро так, ни слова не разберешь». Возможно, у парня была просто плохая дикция и быстрая речь, но раз он так говорил с Эрикой, значит, она его понимала и что-то ему отвечала.
— Русский друг в 1944-м? Иммигрант?
— А вдруг? Судя по тому, что я знаю о докторе Давенпорт, она любит напустить тумана. Говорить на иностранном языке как раз по ней.
— Молочник упоминал еще приятелей.
— Тут нет ничего необычного, Кармайн. Иммигранты, плохо владеющие английским, всегда держатся вместе. Что это за место?
— Пригород Бостона.
— Там могла быть для них работа.
— В сорок четвертом году? Тогда работы было завались.
Вполне возможно, Эрика знала русский, решил Кармайн, возвращаясь к годам, когда Эрика училась в колледже. Деньги Шоукросса пришлись очень кстати. Программа международного обмена в то время только зарождалась, однако уже тогда студентам предпоследних курсов предлагали поучиться два семестра за границей, чтобы расширить свой кругозор и образование. В 1947 году двадцатилетняя Эрика изъявила желание отправиться в Лондонскую школу экономики. Ее отпустили. Там она продолжала блистать; в отличие от многих других студентов, которых странности заграничных нравов, обычаев и быта часто выбивают из колеи, Эрика Давенпорт вписалась в новую среду безупречно. Завела друзей, ходила на вечеринки, даже имела несколько интрижек с мужчинами, считавшимися недосягаемыми.
Лето 1948 года Эрика провела, путешествуя по континенту; к досье приложили ее старый паспорт с таможенными штампами Франции, Нидерландов, скандинавских стран, Испании, Португалии, Италии и Греции. Ездила она вторым классом и без подруг, любопытствующим говорила, что одиночество идет ей на пользу. Заскочив между поездками в Лондон, показывала цветные слайды друзьям из школы экономики. Кто-то из них заметил, что, дескать, пейзаж прекрасный, но почему на снимках нет людей?
— Фотографировать людей, живущих своей обычной жизнью, будто экспонаты в кунсткамере? Я не настолько толстокожа! — с запальчивостью заявила Эрика. — Нам их одежда кажется странной, для них это — часть быта.
— Тогда заплати им за их фото, — сказал кто-то. — Ты ведь богатая американка, можешь потратить доллар.
— И низвести их тем самым на наш уровень? Отвратительно!
Вот оно как! Кармайн перевернул страницу с рассказом об этом так осторожно, словно бумага была покрыта золотом. «Когда-то давно и в твоей душе горел огонь, Эрика! Да еще какой!»
Гарвардская школа права и докторантура в Чаббе не принесли никакой новой информации; в следующих двадцати годах жизни Эрики Давенпорт привлекало внимание лишь то, насколько они были оседлыми. После тех трех месяцев лихорадочного знакомства с Европой мисс Давенпорт больше туда не возвращалась. Странно. Люди всегда стремятся воскресить восторги и радости юности, особенно когда таковые связаны с поездками в Европу. Эрика не побывала в Западной Германии, Кипр и Триест также оставила в стороне; в Бриндизи села на паром до Патр, даже не заглянув в Югославию. Неужели в 1948 году трудно было получить визу? «Холодная война» тогда еще не разгорелась.
— Делия! — крикнул Кармайн. — Я еду в «Корнукопию»!
— Как у вас с русским? — без обиняков спросил он доктора Эрику Давенпорт. — Ваш русский друг поправил вам грамматику?
— О, вы дошлый парень! — сказала она, постукивая концом золотого карандаша по столу.
— Ну, тут много ума не надо. Эти сведения содержатся в вашем досье у ФБР.
— Вот именно. Думаете, ФБР оставило этот факт без внимания? — спросила она холодно.
— ФБР — это ФБР, они сами себе хозяева. У меня свое расследование.
— Не стану отрицать, у меня был в юности русский друг, а я оказалась способной к языкам. Потом один преподаватель в колледже обучал меня русской грамматике и литературе из чистой благодарности, что нашелся кто-то, кому это интересно. Я подумывала, что, может быть, пойду на дипломатическую службу. Удовлетворены?
— Что из этого известно ФБР?
— Хитрый капитан Дельмонико! Я не упоминала про друга, но вы о нем узнали. А кто-то в ФБР прошляпил.
— Чем крупнее организация, тем больше промахов. — Кармайн склонил голову набок, вглядываясь в лицо Эрики. — Куда делся ваш пыл?
— Простите?
— Пыл. В двадцать лет в вашей душе кипели страсти.
Она улыбнулась, или, вернее, ухмыльнулась.
— С чего вы взяли?
— Уверен. Вам не удастся меня переубедить. Идеи гуманизма жгли ваш разум, как раскаленные угли. Вы собирались изменить мир. Вместо этого вы к нему приспособились.
Ее лицо заострилось и побледнело.
— Видите ли… — начала она медленно, — я нашла иной выход своим страстям, если под ними вы подразумеваете юношеские мечты. По-моему, женщинам пока не по силам менять мир. Власть принадлежит мужчинам. Они утверждают ее физически и психически. Не все сразу, капитан. Сначала мы должны получить власть — это наша главная цель в настоящий момент.
— Мы? Наша?
— Мы — чудовищный строй женщин. Кажется, так у Нокса[1].
— Нокс был женоненавистником и старым развратником.
— Да, но какой властью он обладал! Назовите мне хоть одну подобную женщину. Нет таких. Старики, завладевшие чужими умами, могут безнаказанно лишать девственности молоденьких девушек. Это воспринимается как должное.
— Вы связаны с доктором Полиной Денби и другими феминистками?