Все, чем вы занимаетесь, чувствуя себя умным, но при этом не напрягаясь, относится к мидкульту. Журнал Time — это мидкульт, равно как и «Игра престолов». Мидкульт – это «Портландия» и «Аббатство Даунтон». Мидкульт – это Национальное общественное радио, где крутят Led Zeppelin, «Старика и море» и документальные фильмы Дэвида Аттенборо о природе. Макдональд описывает мидкульт как некое явление, «которое хвалят критики и которое популярно не столько в массах, сколько среди образованных людей».
Эта иерархия вкусов является образующей для западного общества; она сформирована и отшлифована до состояния незыблемости. Конечно, сложность лучше простоты, и разумеется, свое желание развлечься человек должен воспринимать как эдакий грешок, из-за которого его могут заподозрить в плохом вкусе и счесть недостаточно умным и вообще не соответствующим своему классу.
Между масскультом, мидкультом и высокой культурой есть множество отличий в степени сложности, в нюансах, аллюзиях, в новаторстве и экспериментах, но есть и категория элитарности: одно из направлений считается более ценным, чем другие. Не надо считать совпадением то, что исследования такого рода проводят мужчины: Макдональд и другие. Таким образом они поддерживают сложившуюся иерархию, чтобы принизить культуру развлечений, адептами которой в основном являются женщины. Если мы будем определять свою значимость и свой класс по потребляемым продуктам и обозначим то, что потребляют женщины, как нечто низшее, мы обесценим место женщин в мире в целом.
Вот почему таким животрепещущим вопросом является статус мидкульта: он борется за то, чтобы отделиться от массовой культуры и встать на одну стезю с авангардом, неважно, по внешним ли признакам, или по содержанию, или по аудитории. Вот почему романисты вроде Джонатана Франзена лезут на стенку, когда на их произведения падает выбор таких организаций – представителей мидкульта, – как «Книжный клуб» Опры Уинфри.
В «Поправках» действуют сложные, противоречивые персонажи, книга изысканно, прекрасно написана. Но поскольку ни по форме, ни по содержанию ее нельзя назвать новаторской, то она вызывает ту реакцию, которую принято относить к мидкульту или масскульту. Франзен не желал, чтобы его детище оказалось в одном ряду с произведениями мидкульта и масскульта, которыми был полон реестр «Клуба» в 2001 году. «Она выбрала несколько хороших книг, – говорит он на Powells.com, – но заодно набрала слезливых примитивных книжек, от которых меня передергивает». Он мог смириться с выбором «Возлюбленной», но решительно отмежевался от «Она доведена до отчаяния» Уолли Лэмба [325].
Франзен заявил корреспонденту, что «Поправки» будут «чересчур трудны для такой аудитории»; он убрал логотип «Книжного клуба Опры» с обложки, чтобы книгу не продавали в гипермаркетах Walmart или Costco, специализирующихся на масскультуре; он не пожелал участвовать в шоу Опры, чтобы не выбиться из рядов представителей «высокохудожественной литературы», к которым себя причисляет[326]. И хотя впоследствии Франзен смягчил свои формулировки («Ошибкой, большой ошибкой было употреблять слово «высокохудожественная», – говорил он в интервью The New York Times), вопрос о вкусах явно оказался для него болезненным. Намеренно или нет, но он провозгласил, что состав читателей вместе с коммерческим успехом повлияет на ценность его творения [327].
Франзен решил не приходить на шоу Опры (как-никак, телевидение являлось тем самым пропагандистом масскульта, против которого он ополчился в 1996 году в эссе для Harper’s), но «Поправки» остались в списке клуба, и издатель выпустил еще 500 000 дополнительных экземпляров. Франзену полагалось 1,5 миллиона долларов роялти. Как он ни роптал о потере читателей, приобрел он сотни тысяч [328]. Критиковали его повсюду: даже академик Харольд Блум, один из факелоносцев литературной элиты, заявил, что «почел бы за честь» быть приглашенным Опрой.
«Недостойно с его [Франзена] стороны искать выгоду и там, и тут, – сказал Блум. – Получить всю выгоду, но так, чтобы не пострадали его высокие эстетические запросы»[329].
Критики осудили Франзена повсюду, и в масскульте, и в мидкульте, в том числе и в The Philadelphia Inquirer, где за него взялась молодая журналистка Дженнифер Уайнер. К 2001 году она уже несколько лет работала на эту газету, охватывая темы от поп-культуры до последних культурных событий в Филадельфии. Но переживания Франзена из-за «Книжного клуба» Опры вывели ее из себя. «Можно ли проявить бо́льшую неблагодарность, снобизм и сексизм и причинить больший вред [издателю] Фаррару? – писала она. – Будущие работы Франзена попадут именно к той аудитории, к которой он рвется, – умной, мужской и весьма малочисленной»[330]. Уайнер ошиблась в своем прогнозе: как-никак, антиреклама – это хорошая реклама; но гнев, вызванный его высказыванием и сознанием собственной элитарности, не утихал еще долго.
Уайнер выросла в пригороде в штате Коннектикут, странная занимавшаяся самообразованием девочка, у которой было мало друзей и которая вечно чувствовала себя одиночкой: крупнее всех одноклассниц, единственная еврейка в квартале, из неполной семьи. Родители твердили ей, что она найдет компанию, когда пойдет в колледж в Принстоне, но этого не произошло: студенты оказались такими же снобами. Уайнер проводила бо́льшую часть времени в борьбе со старинными, целиком мужскими студенческими клубами. Впоследствии она вспоминала: «Думаю, мною всегда владело желание указать на что-нибудь и сказать: это неправильно! Пусть даже наживешь потом неприятности»[331].
После колледжа Уайнер работала в нескольких местных изданиях, прежде чем осесть в The Inquirer, вечерами и по выходным она писала свою книгу «Хорош в постели». Роман во многом отражал события ее собственной жизни: борьба за свое место в обществе, где культивируется худоба, развод родителей, мать, объявившая себя лесбиянкой, поиски любви, человека, который оценил бы ее. Все те домашние и сердечные заботы, которые веками обесценивали все написанное женщинами.
У Уайнер была постоянная работа в крупном издании и образование в Лиге плюща, но она так и не вошла в круг литературной элиты: жила не в Нью-Йорке, а в Филадельфии, после колледжа не торчала в литературных журналах и не получила степень магистра искусств, а трудилась в местной газете; не могла посвятить своей книге все время и писала урывками; не знала, как найти литературного агента, и рассылала рукопись десяткам издателей.
Когда «Хорош в постели» вышел в свет, Уайнер понятия не имела, что это чиклит: многие вообще не знали, что это такое. Теперь этот термин частенько применяют к произведениям массовой культуры, сосредоточенным на женщинах: любовные отношения, покупки, прочие женские дела. Происхождение этого определения можно проследить до середины 90-х, когда Крис Маза и Джеффри Дешелл опубликовали серию женских произведений. В своем эссе 2005 года Маза, объясняя происхождение термина, сказала: «Целью было показать, как отличается форма и язык женской литературы от мужской»[332].
Термин «чиклит» был выбран с сардоническим подтекстом: речь шла не о старинном образе фривольной дамочки-кокетки, эдакой «цыпочки», а об укоренившемся вредном стереотипе. Иными словами, Маза и Дешелл хотели сломать клише, показав на уровне литературы, что «цыпочки» представляют собой не то, чего от них принято ожидать. Год спустя Джеймс Уолкотт использовал этот термин, рассказывая о колонке Морин Дауд в The New York Times, но в широкое употребление он вошел после колоссального успеха «Дневника Бриджет Джонс» Хелен Филдинг, за которым последовал целый поток романов такого рода, включая «Руководство по охоте и рыбалке для девочек» Мелиссы Бэнк, «Признания шопоголика» Софи Кинселлы, «Секс в большом городе» Кэндис Бушнелл и «Хорош в постели» Дженнифер Уайнер [333].
Нельзя сказать, чтобы подобной литературы не существовало раньше – такие книги, особенно в британской литературе, характеризовали как «чтиво о покупках и сексе». Основные перипетии сюжета описывают по-разному, иногда нудно (молодая женщина рассталась с плохим парнем, или ищет хорошего парня, или рассталась с кучей хороших парней и встретила кучу плохих), иногда по-научному (конфликт между стремлением к независимости и безопасностью, которую может обеспечить партнер)[334]. Но самое точное определение дал менеджер книжного магазина в Сан-Франциско: «Это вроде порнографии: объяснить не могу, но узнаю́, когда вижу»[335].
Одним из отличительных признаков является подача таких книг на рынке: дизайн, как правило, выполнен в красных, белых, черных или же пастельных тонах, на обложке изображена женщина со спины (в полный рост или только голова), пляж, сумка с покупками, и/или туфли на шпильках. Ловкий маркетинговый ход: издатели сразу четко дают понять, какой именно это род литературы, а то и обрисовывают содержание. Это и не хлам, и не «книжный клуб» Опры, хотя многие женщины, читательницы этого клуба, и являются целевой аудиторией.
Чиклит стал настоящей литературной сенсацией, с миллионными продажами. Тем не менее его всячески стараются принизить: пока издатели допечатывают тиражи, Берил Бейнбридж, номинантка на Букеровскую премию, называет такие книги «пустословием», анонимный редактор доказывают, что они «вредят Америке», автор в