Уайнер так долго боролась с авторитетными «судьями» поп-культуры, отмахивавшимися от ее работ, – вполне естественно, что это вошло у нее в привычку. Понадобилось десятилетие написания бестселлеров и неукротимая готовность к борьбе с теми, кто рвался их обесценить, прежде чем Уайнер сама прочувствовала собственную значимость. Одно дело спорить о своем уровне, другое – самой в него по-настоящему верить. Опыт Уайнер показывает: одна из особенностей непокорности состоит в том, чтобы неустанно, громогласно, настойчиво расшатывать устоявшиеся взгляды, пока женщины сами не убедятся в значимости этой борьбы.
Глава десятая. Слишком голая: Лина Данэм
Неважно, как вы узнали о Лине Данэм: наверняка это было связано с чем-то необычным. Со странной фотографией в соцсети, на которой она представлена в невыигрышном свете. А может, она была в одежде, которая ей заметно не идет. Рассказывала о том, как ее изнасиловали. Играла персонажей, у которых случился неудачный секс в общественном месте.
Данэм критиковали за однообразные шоу, за привилегии, за чересчур обтягивающие наряды и за плоские шутки – она не только не унималась, но добавляла еще. В результате она превратилась в любимую боксерскую грушу всего интернета, армия троллей караулит каждое ее движение. Эмили Нуссбаум, телевизионный критик из New Yorker, назвала ее «всеобщим центром притяжения»[364]. Кажется, она по определению не может ничего сделать правильно – и при этом является одной из самых влиятельных женщин в Голливуде.
Многие бунтарские выходки Данэм вызывают бурную реакцию, но ничто не распаляет публику так, как ее готовность обнажаться. Есть даже целый блог под девизом «Лина Данэм, оденься». В статье «14 топлес-снимков татуированной беспардонной Данэм» ее называют «королевой обнаженки». Говард Стерн сказал: «Маленькая толстенькая девочка смахивает на Джону Хилла, но при этом все раздевается и раздевается… Это уже похоже на изнасилование, я не хочу этого видеть». Джоан Риверс заметила: «Вы будто заявляете людям: все в порядке! Толстейте, сколько влезет! Получайте диабет! Мы все умрем». В 2013 году в The Atlantic опубликовали список «Идеи, которые себя изжили». Среди прочего там были: «зомби», «Бруклин» и «Лина Данэм на вашем телеэкране»[365].
Посыл везде одинаков: обнаженная Данэм – это не то зрелище, которое нам хотелось бы созерцать удовольствия ради. В действительности это означает, что существует негласное представление о том, какое тело можно демонстрировать обнаженным, а какое следует оставлять одетым.
Но истинная причина всеобщего негодования не в том, что тело Данэм нагое, а в том, что оно голое. Эти слова на первый взгляд являются синонимами, но у них есть отличия. Голышом – это грубо, без претензий, нагота – это то же самое, но уже утонченное, гладкое, пропорциональное, радующее глаз. Голое тело становится обнаженным, пройдя через восприятие художника, а в западной культуре это почти всегда восприятие мужское. Мало того, что Данэм прекрасно отдает себе отчет в том, в каком виде ее снимают, – она еще и наотрез отказывается следовать идеологии стройности, которая клеймит позором всех, кто не поддерживает свое тело в форме. Данэм оказывается «слишком голой», когда отказывается превращаться в обнаженную и демонстрирует свое тело без прикрас.
Данэм сама себе хозяйка, она создает в поп-культуре новый взгляд на неодетое тело. Она доказывает, что женское тело ценно даже тогда, когда оно не подогнано под мужские вкусы. При этом буря эмоций, возникающая вокруг Данэм и ее работ, красноречиво свидетельствует: мало что злит, сбивает с толку и отталкивает публику сильнее, чем предположение, будто демонстрировать женское тело можно не только для того, чтобы усладить мужской взор.
Слово naked, «голый», имеет англосаксонское происхождение, тогда как nude, «нагой», происходит из французского языка. В наше время эти понятия нередко смешивают, но, как объяснил в 1954 году арт-историк Кеннет Кларк, голое тело – «не более чем отправная точка для нагого». Люди сколько угодно могут утверждать, что голое тело – одно из прекраснейших явлений в мире, это не совсем так: Кларк настаивает, что это тигр или пейзаж обретают художественную ценность, когда их изображают как можно более достоверно, а голое тело «не вызывает эмпатии, а разрушает иллюзии и отталкивает». Иными словами, голость уродлива: «Нас раздражают морщинки, складки и прочие мелкие несовершенства», – пишет Кларк. Вот почему художник не воспроизводит голое тело, а «совершенствует» его [366].
Представьте гладкий мрамор нагих скульптур, плавные округлости Венеры Милосской: ее пропорции отличаются от тех, которые на пике популярности сейчас, но в глазах современников ее тело было самим совершенством. О портрете можно судить по его соответствию идеальным пропорциям: насколько удачно трансформируется голая фигура в создание, радующее глаз. Кларк противопоставляет Венеру Милосскую Адаму и Еве на картине Ганса Мемлинга, датируемой 1485 годом. Ева на ней изображена с продолговатым животом и маленькими грудями: «Основой схематического изображения женской фигуры по-прежнему является овал с двумя сферами сверху, но здесь овал неимоверно вытянут, а сферы удручающе малы». То же самое можно сказать о фотографиях Данэм: живот даже она сама называет «пузом», а груди «мелковаты». Из-за несоответствия «подобающим» пропорциям и Ева на картине, и Данэм на снимках не подпадают под стандарты наготы [367]. Они просто голые – какой стыд!
В «Познании плоти» ученая-богослов Маргарет Р. Майлс исследует эволюцию изображения женской наготы в западном искусстве и подмечает, что момент, когда тело стало изменяться и доводиться до совершенства, одновременно стал моментом, когда оно утратило индивидуальность [368]. Или, как считает арт-критик Джон Бергер, «быть голым – это быть самим собой. Быть обнаженным – это выставляться на всеобщее обозрение и не узнавать себя»[369]. Процесс такого представления идет от субъекта к объекту, и почти без исключения при помощи кисточек, рук или мужских взглядов.
Нагота присутствует в традициях христианской живописи. Эти произведения полны символического смысла: они значительны, прекрасны, наставительны, соответствуют рамкам приличий и морали. Американские представления о наготе проистекают из пуританской идеологии, считавшей плоть, выставленную напоказ, вратами к греху. Это особенно заметно по кодексу Хейса, принятому в 1930 году по инициативе Уилла Х. Хейса и глав нескольких кинокомпаний и устанавливающему цензуру со стороны правительства. Если студии ограничивались самоцензурой, они могли держать правительство в стороне (пока оно не заинтересовалось заодно их монопольными правами). Кодекс Хейса содержал 13 пунктов того, что полностью запрещено к показу (включая обсценную лексику и незаконный оборот наркотиков), и 31 пункт того, что нужно показывать с осторожностью: брачные отношения, флаг, сцены первого секса героев, соблазнение, сочувствие к преступникам и многое другое.
В основном кодекс был призван сдерживать изображение насилия и секса, но почти все налагаемые им ограничения касались того, что могло угрожать патриархальному белому традиционному американскому обществу. Первое время кодекс существовал скорее для вида, но в начале 30-х годов перечень того, что нельзя или нежелательно, созданный Уиллом Хейсом и его заместителем Джозефом Брином, стал моральным императивом кинематографиста [370].
Возьмите отношение кодекса к наготе или даже полуобнаженной натуре, «признанное поборниками закона и морали»: «Обнаженное или полуобнаженное тело может быть прекрасно, – соглашается кодекс, – но это не делает его изображение в фильме моральным». Аморальность нагого тела связана с эффектом, производимым на «незрелую публику», но дело еще и в одобрении той модели поведения, при которой женщина, снимая с себя одежду, утрачивает контроль над собственной сексуальностью [371].
Ограничения, налагаемые кодексом, постепенно ослаблялись в 50–60-е годы, отчасти под нажимом Верховного суда, выступившего против цензуры фильмов в 1952 году, отчасти по инициативе самих киностудий, боровшихся за аудиторию: люди в пригородах все чаще предпочитали коротать время в комфортной обстановке перед телевизором. В результате откровенный «взрослый» контент постепенно (очень-очень медленно) начал проникать на экраны: в 1963 году в фильме «Обещания! Обещания!» Джейн Мэнсфилд появляется обнаженной, хотя область паха не попадает к кадр. С тех пор имитация секса и обнаженные груди фактически стали стандартом для возрастного ограничения R.
Что никак не отменяет того факта, что почти полвека изображение обнаженной натуры считалось аморальным. Этот подход постепенно смягчался, но лишь до определенного предела, и особенно снисходительно относились к изображению женской наготы. Конечно, бывают фильмы, где женщине приходится раздеваться по сюжету, но, как правило, это делается ради зрелищности. К тому же нагота могла подчеркивать зависимость или еще какую-нибудь слабость. В пыточном порножанре 2000-х («Туристы», «Хостел» и др.) частичная обнаженность сочеталась с направленным на женщин насилием, и таким образом подчеркивалась их уязвимость. Если женщина-героиня проявляла независимость и силу, сцена «ню» нужна была, чтобы сделать ее более пассивной: пусть не забывает, что ее роль второстепенна.
Телевизионная сеть в США регулируется Федеральной комиссией по связи (сокращенно