— Я принесла одежду! — крикнула она через дверь.
— Да, иду, — дверь чуть-чуть приоткрылась, и из нее высунулась мокрая рука.
Через пару минут Исаак впустил ее. Он стоял возле ванны, заворачивая рукава голубой рубашки, старые рабочие брюки отца висели на его костлявом теле как на вешалке. Лицо юноши покраснело и сияло, грязь и щетина исчезли. Хотя скулы и нижняя челюсть выступали еще более отчетливо, он все же не утратил своей красоты. Кристине хотелось увлечь его обратно на чердак, лечь вместе с ним в чуланчике и позволить ему любить ее, чтобы она позабыла обо всем на свете. Но вдруг она заметила нечто странное на его руке.
— Что это?
Исаак повернул запястье и взглянул на отметины на внутренней стороне предплечья, затем опустил руку и стал выливать воду из ванны.
— Это номер.
— Позволь мне посмотреть.
Он показал ей руку.
— В лагере заключенных нумеруют.
Кристина пробежала пальцами по цифрам: 1071504.
— Почему он не сошел во время мытья?
— Это татуировка. Она останется навсегда.
Кристина взглянула в его лицо, и глаза ее наполнились слезами.
— Это ничего не значит, — заверил Исаак. — Совершенно неважно. Во мне это ничего не изменило.
Она взяла его руку и обвила ее вокруг своей талии, чувствуя, как от его кожи исходит тепло, как напряженные твердые мускулы его живота прижимаются к ее животу. Исаак привлек ее ближе и коснулся ее лица, провел ладонью по волосам, скулам, губам. Потом он поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, приникнув к нему так крепко, что он едва мог дышать. Из груди юноши вырвался глубокий стон. Он положил руку на грудь Кристины и стал нежно сжимать ее через блузку. Она задохнулась от вожделения и затрепетала — годы страха и разлуки растворились в страстном желании. За ее закрытыми веками скопились слезы, и пылкий зов плоти, подобный возвращению души, внезапно пробудил ее выжженное невзгодами пустое тело. Наконец Исаак оторвался от ее губ и взглянул на нее влажными глазами.
— Я так скучал по тебе, — произнес он.
— Я тоже скучала.
— Я люблю тебя. Всегда любил и всегда буду любить.
Он поцеловал ее снова, его раскрытые губы были влажны, а рука мяла ее грудь почти до боли. Она положила руки ему на шею и притиснулась ртом к его рту, по лону ее разлилось сладкое тепло. Но она заставила себя отстраниться.
— Нельзя, — Кристина потрясла головой. — Тебе надо вернуться наверх, пока мои не пришли.
— Ты права, — тяжело дыша, проговорил он. — Прости.
— Не извиняйся. Просто пообещай, что никогда больше меня не покинешь.
— Я расстался с тобой не по своей воле.
— Знаю, — она положила голову ему на грудь. — Но пообещай мне: что бы ни случилось, мы больше никому не позволим разлучить нас.
— Мне лучше пойти наверх.
— Обещай, — она не отрывала от него глаз.
— Не проси меня. Ты же знаешь: мы больше не хозяева своей судьбы.
Проводив Исаака на чердак, Кристина вернулась на кухню и все там прибрала, вытерла капли и лужицы с кафельного пола. Робу Исаака она сожгла в печке, стараясь не опалить руки, когда заталкивала скомканную и грязную полосатую ткань в огонь; отвратительное зловоние ударило ей в нос, напомнив смрад смерти. Кристину затошнило, и она, зажимая рукой рот, бросилась открывать окно. Только бы соседи не учуяли мерзкого запаха. Вытерев насухо кастрюли и ванну, она убедилась, что огонь поглотил каждый клочок гнусной робы, и вышла в огород сажать горох и редис.
Кристина уложила семена в почву, присыпала землей, прошлась по грядкам тяпкой, потом утоптала их маленькими шажками, воткнула палку в грунт в конце каждого ряда посадок и отправилась за водой. Жестяная лейка была спрятана за дровяным сараем, позади поленницы около дождевой бочки под желобом, отводившим воду с крыши. Кристина зачерпнула лейкой стоялую воду из бочки и пошла в огород поливать утрамбованную землю.
Когда она в третий раз возвращалась к грядкам с лейкой в руках и собиралась открыть ворота, то услышала пугающие звуки и замерла. Незнакомые мужские голоса доносились с улицы, и они приближались. Завидев на вершине холма фуражки и черную униформу эсэсовцев, девушка развернулась и побежала назад к дровяному сараю, поставила на землю лейку и взяла несколько бревен, не замечая царапин от жесткой коры на голых руках. Поглядывая через плечо, она увидела голубоглазого гауптшарфюрера и мясистого группенфюрера, с которыми столкнулась по пути из дома Исаака. Они расхаживали по улице, шаря глазами по окнам и крышам. Сделав четыре-пять шагов, эсэсовцы останавливались и указывали куда-то одетыми в черные перчатки руками. Группенфюрер что-то заносил в блокнот, и они шли дальше.
Кристина поспешила к главному крыльцу, из охапки дров в ее руках вывалилось два полена. Она оставила это без внимания и, прижимая остальные чурки к груди, дошла до двери и скрылась за нею. В доме она прислонилась к стене и с колотящимся сердцем стала ждать. Затем поднялась в гостиную, свалила деревяшки около печки и выглянула наружу из-за занавесок. К ее облегчению, улица была пуста.
Глава девятнадцатая
В следующие два дня, как только все принимались за будничные дела на первом и втором этажах или, еще лучше, выходили работать в сад, Кристина спешила на чердак — принести Исааку краюху хлеба, вареную картошку или первые бессмертники, появившиеся в конце лета. Она прибегала к нему несколько раз за вечер, но считала за лучшее проскальзывать наверх, только если никого не было на третьем этаже. В течение дня Кристина поджидала возможности незаметно улизнуть. Когда она мыла посуду или подметала коридоры, то всегда наблюдала за членами семьи — опасалась, что родные чувствуют ее нетерпение. Девушка изо всех сил старалась держаться невозмутимо, но нервы ее были напряжены, и дышала она часто, словно маленькая мышка, крадущаяся мимо спящего голодного кота.
На третий день Кристина после завтрака выглянула из кухни, спрятав в кармане передника сваренное вкрутую яйцо, и направилась к лестнице, намереваясь пробраться на чердак. Три настойчивых удара в дверь вынудили ее остановиться. Девушка перевесилась через перила, пытаясь понять, что происходит на первом этаже.
— Откройте, фрау Бёльц! — потребовал приглушенный мужской голос.
Кристина оторопела и впилась ногтями в деревянные поручни перил. Непрошеный гость стал стучать снова, с каждым разом все громче и напористей. Глухие удары эхом отдавались в тихом коридоре, и время словно замедлилось. Мутти вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. Кристина с трудом оторвалась от перил и пошла в сторону гостиной, пряча лицо от матери.
— Кто-то стучит в дверь? — спросила мутти.
— Я… я ничего не слышала, — солгала девушка, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Раздались три очередных настырных удара и все более громкие требования открыть дверь. Мутти развязала передник и поспешила вниз по лестнице. Кристина вернулась к перилам и стала смотреть, как мать отворяет дверь. На крыльце пухлогубый группенфюрер и два вооруженных солдата перекрыли путь к выходу, словно ожидали, что в любой момент из дома кто-нибудь попытается сбежать. Кристина прижала руку ко рту и отступила назад, ее лоб и подмышки тут же взмокли от холодного пота.
— Слушаю вас, — произнесла мать ровным голосом человека, уверенного, что ему нечего скрывать.
— Из лагеря сбежал заключенный, — прорычал группенфюрер. — Мы обыскиваем все дома и амбары в городе.
В глотке у Кристины поднялась кислота. Девушка тихонько придвинулась к перилам и взглянула вниз.
— Уверяю вас, герр группенфюрер, — сказала мутти, — что мы не видели никаких заключенных.
— Все равно, — рявкнул группенфюрер, — мы должны обыскать дом.
— Но мы бы сразу же сообщили куда положено, герр группенфюрер, — возразила мутти.
— Предупреждаю вас, фрау Бёльц, один-единственный раз: не вздумайте препятствовать делам государственной важности. Попробуйте только не пустить меня в дом, и вас арестуют и посадят в тюрьму. Это понятно?
— Ja, герр группенфюрер, — мутти отступила в сторону.
Эсэсовец ввалился в переднюю, остановился у лестницы и стал свирепо пялиться вверх, словно оценивал степень вины здешних жителей по цвету стен. Затем он повел рукой, подавая солдатам знак подниматься. Те немедленно подчинились. На их гладких лицах не обнаруживалось ни следа эмоций, громоздкие автоматы были направлены вперед. Они ринулись вверх по лестнице, кованые сапоги оглушительно в унисон затопали по ступеням. Кристина хотела спрятаться, но ее словно приковало к месту. На площадке второго этажа солдаты направили на нее дула автоматов, затем решили, что она не представляет угрозы, и двинулись дальше. Когда эсэсовцы ворвались в пустую кухню, она крепче ухватилась за перила из страха, что ноги ее подкосятся.
На площадке появился группенфюрер, держа одну руку на кобуре с люгером. Увидев Кристину, он остановился.
— Guten Tag, фройляйн, — поприветствовал ее офицер, наклонив голову набок и оскалив в улыбке серые зубы, словно подкатил к ней на вечеринке или на пикнике у озера. — Кристина, не так ли? Вижу, ваша матушка полностью поправилась, — он снял руку с пистолета и положил ей на плечо. Она почувствовала через платье теплую потную ладонь. — Уверен, что хорошей немецкой девушке вроде вас нечего скрывать.
Кристина обхватила рукой холодное яйцо в кармане передника и выдавила из себя улыбку, больше похожую на судорогу, — губы, как будто сведенные спазмом, подергивались.
Эсэсовец пожал ей плечо и проследовал в кухню; полы кителя собирались в складки на жирных ягодицах. Кристина сглотнула и зажмурилась, сдерживая подступившую тошноту. Когда она открыла глаза, перед ней стояла мать, нахмурившись и с немым вопросом на лице.
Кристина не успела ничего ей сказать — группенфюрер вышел из кухни, а за ним по пятам следовали солдаты.
— Где ваш муж? — спросил он у матери.
— Он… Мы точно не знаем, — ответила