Кристина повернулась на бок, чувствуя тяжесть и скованность в плечах, словно ее тело обратилось в камень. Слезы катились по щекам, капали на белую подушку и растекались серыми пятнами. В тусклом свете буковой масляной лампы она пробежала пальцем по неровным коричневым цифрам на запястье. «Я все еще там, с тобой», — мысленно произнесла она.
Глава тридцать вторая
На следующий день после визита Кати Кристина отнесла отцу обед и, возвращаясь обратно, привычно срезала путь, свернув в мощенный булыжником переулок между пятиэтажными домами со щипцовыми крышами. Стояла необычная для июня жара, и девушка наслаждалась медленной прогулкой по узкому тенистому коридору, наполненному спокойной прохладой. Воздух был неподвижен, и развешенное между домами влажное стираное белье не шевелилось.
В середине длинного проулка из открытого окна доносились женский смех и возбужденные возгласы. Всех слов Кристина не разобрала, но слышала, что две девушки выражали бурный восторг: ами позвал одну из них уехать вместе с ним в Штаты. Это напомнило Кристине о Джейке. Возможно, стоит его разыскать. Если она придумает, как рассказать ему о Штефане, он сообщит об этом командованию и бывшего охранника арестуют.
В глубине души она завидовала девушкам, радующимся предстоящему отъезду в Америку. Она бы хотела, чтобы Мария была одной из них, а не питала ненависть к ребенку, развивающемуся в ее утробе. Кристина желала бы такой судьбы и для себя, потому что ее все еще мучили кошмары о грязных бараках и умирающих узниках, и временами она терла цифры на своем запястье, сдирая до крови кожу. В такие дни Германия казалась ей страной, в которой не осталось ничего, кроме искалеченных войной людей, раскуроченных зданий, лишившихся отцов голодных детей и пустых домов, в которых раньше жили еврейские семьи, — и тогда она подумывала о том, чтобы найти Джейка и упросить его увезти ее с собой.
Теперь же, когда девушка узнала, что люди, подобные Штефану, все еще разгуливают на свободе, ей начало казаться, что весь ужас, который она изо всех сил старалась оставить позади, не имеет конца.
Не могло быть и речи о том, чтобы бросить семью и уехать в США, но во время этой неспешной прогулки Кристина дала волю фантазии и стала воображать, как садится на корабль. Начнет ли она скучать по дому уже в тот момент или предвкушение путешествия и приключений затмит сожаления? Интересно было бы увидеть Америку, и она смогла бы помогать родным, высылая деньги… Но все же она не готова покинуть близких и выйти замуж за человека, которого едва знает. Когда Кристина представила, как прощается с матерью, душа у нее заныла. Но мысль о том, чтобы провести жизнь не с Исааком, а с другим мужчиной, пробралась в ее сознание и угнездилась там, как тайная сердечная рана.
Вдруг позади послышались быстрые гулкие шаги. Кристина обернулась, но было слишком поздно: кто-то схватил ее сзади и с силой толкнул к стене. Нападавший вцепился ей в запястье и вывернул руку за спину.
— Помнишь меня, жидовская любовница? — выдохнул ей в ухо мужской голос.
Незнакомец грубо прижался к ней всем телом. Кристина стала извиваться, что есть мочи пытаясь отпихнуть его. Бесполезно. Обидчик был почти в два раза тяжелее девушки и пригвоздил ее к стене, как булыжник мотылька. Кристина едва дышала.
— Что вам надо? — задыхаясь, выдавила она.
— Чтобы ты держала рот на замке, — прорычал мужчина.
Это был Штефан.
Кристина изловчилась и ударила его пяткой по голени.
— С чего это я стану молчать?
Он еще выше завернул ей руку. Запястье и локоть пронзила острая боль.
— Потому что я не один, — прошипел Штефан. — Нас много. Если не будешь благоразумной, горько поплатишься. Я знаю, где работают твои отец и братья. На развалинах опасно. Мало ли что может случиться.
Лицо Кристины исказилось, она крепко зажмурилась.
— И держись подальше от Кати, — продолжал бывший эсэсовец. — Мы знаем, как тебя найти. Ты меченая, не забывай об этом.
Он вонзил ноготь большого пальца в ее запястье, впиваясь все глубже и глубже. Кристина была уверена, что Штефан поранил ей кожу. Затем, издав нечленораздельный звук, он придавил свой таз к ее ягодицам и схватил за грудь.
— Какая досада, что такую породистую немецкую девку испортил еврей, — прошептал Штефан, еще раз пихнул ее и отошел.
Кристина почувствовала, что он удаляется. Она ждала, прижавшись лбом к крашеной штукатурке, пока не услышала, как злодей торопливо идет по переулку, и лишь тогда осмелилась оглядеться и приложила руку к лицу. Крови не было, но оцарапанную щеку жгло. Красный след от ногтя бывшего эсесовца разделил номер на запястье пополам.
Кристина попыталась понять, не видел ли кто-нибудь, что произошло. Окна близлежащих домов были раскрыты, но из них не таращились ошарашенные лица, не выглядывали любопытные дети. В переулке стояла кладбищенская тишина.
Девушка осмотрелась и, надеясь, что Штефан не вернется, направилась к просвету в противоположном конце каменного коридора. Через несколько шагов у нее перехватило дыхание. Кристина остановилась и прошлась пальцами по вискам. В глазах набухали гневные слезы. Нет уж, им ее не запугать. Девушка сжала зубы и ударила себя кулаками в бока. Длинными размеренными шагами она вышла из переулка на яркую просторную улицу.
По пути домой она почувствовала, как в мозгу скручивается запутанный клубок, заставляющий ее подозревать каждого мужчину в городе и видеть ловушку в любом закоулке. Брат Ханны рассказывал, что охранники Дахау бросились прятаться в лес, отец — о том, что эсэсовцы переодевались в форму солдат вермахта: Как узнать, кто есть кто?
Глава тридцать третья
На следующий день, в воскресенье, небо было гладким и прозрачным, будто сверху, от горизонта до горизонта, висело гигантское стекло или язык исполинского прозрачного ледника. Благоухала сирень, и редкий ветерок разносил запах свежевскопанной земли.
Во время войны пастора церкви, в которую ходила Кристина, арестовали; прихожане боялись собираться из страха, что их объявят предателями, а здание пострадало от взрыва, ослабившего фасад и разрушившего колокольню. Мутти говорила, что снаряд по чистой случайности не уничтожил всю кирху — упал поблизости, взметнув вверх колоссальный столб земли и травы, и оставил на лужайке глубокую воронку. После этого стена обвалилась, и древние камни дождем посыпались на улицу. Но своды и все другие стены остались невредимы.
На рыночной площади в ознаменование первого за пять лет дня, когда служба проводилась в частично восстановленном соборе Святого Михаила, с древней высокой колокольни из песчаника звонили колокола. Праздничный перезвон единственного сохранившегося в городе карильона катился по залитым солнцем улицам в течение целого часа.
Кристина не разделяла всеобщего подъема. Как можно праздновать, если, судя по всему, ничего не изменилось? За ночь щека ее припухла и стала лилово-малиновой; если девушка слишком быстро поворачивала голову, к ссадине приливала горячая кровь. Родители ничем не смогли бы ей помочь, поэтому она решила не беспокоить их, пока не придумает, что делать, и неестественно смеялась, рассказывая, как споткнулась и упала посреди улицы, а юбка задралась, выставляя всем на обозрение заветные места. Ома посоветовала мазать щеку уксусом и медом и принимать обильные солнечные ванны. Кроме того, она заботливо осмотрела локти и колени внучки.
— Да это просто царапины, — заверила родных Кристина. — Не знаю, как это меня угораздило шмякнуться лицом о землю.
Торопясь, чтобы не опоздать в церковь, семья собралась между садовым забором и домом — в узком коридоре, испещренном серыми и белыми пятнами от солнца, падавшего сквозь ветви сливовых деревьев.
— А где Мария? — осведомилась Кристина, заметив отсутствие сестры.
— Плохо себя чувствует, озабоченно сдвинув брови, пояснила мутти.
Кристина знала, что мать опасалась тифа или туберкулеза. При недостатке медикаментов и скудном питании повсюду бушевали эпидемии; любая инфекция могла стать смертным приговором. Первым побуждением Кристины было унять материнскую тревогу, объяснив, что Мария скорее всего страдает от утренней тошноты. Но она не могла предать доверие сестры. «Мария еще слишком слаба. Скоро мы обо всем расскажем», — подумала она.
Кристина поразмыслила, не подняться ли проведать Марию, но идти потом в церковь одной не хотелось. Это было ее первое появление на людях после возвращения, поэтому руки и ноги дрожали от волнения. Ома уже переходила улицу, спеша занять место до начала службы. Кристина поколебалась, посмотрела на окна сестры — не выглянет ли Мария, — но ставни ее комнаты были плотно затворены.
— Не отставай, Кристина! — окликнула ее мать.
Девушка поспешила обогнуть садовую ограду и догнать родных. Собиравшиеся группами люди в нарядных воскресных платьях напоминали цветущие кустики диких цветов, разбросанные по зеленому церковному двору. Кристина шла вместе с семьей ко входу, не поднимая глаз от дорожки и ощущая на себе всеобщие взгляды.
Когда она вошла в кирху, журчание голосов тотчас же оборвалось и все повернули к ней головы. Кристина не отрывала глаз от своих туфель, с горечью осознавая, что воскресное голубое платье все еще висит на ней, как на вешалке. Чтобы спрятать короткие волосы, она обернула голову бабушкиным красным шарфом и крепко завязала его на затылке. А татуированное запястье скрывала, натянув пониже рукав кофты и зажав его в кулаке.
Из-за ремонта первые ряды скамей оставили для службы. Новый священник встал в начале центрального нефа, над головой его возносилась неоштукатуренная, недавно восстановленная стена. В передней части церкви, позади ряда ваз с сиренью, стояло с десяток канделябров из кованого железа. Запах горящих свечей и свежего строительного раствора заглушал аромат сирени, и от этого в зале пахло, как в усыпальнице.
Несколько человек встали со скамей и подошли к Бельцам, кое-кто мягко сказал: «Здравствуй, Кристина» и «Рады видеть, что ты жива-здорова». Другие наскоро ей улыбались и обращались к родителям — обнимали мать, целовали ее в щеку и жали отцу руку. Пожилые мужчины и несколько вернувшихся с войны солдат хватали отца за плечо и похлопывали по спине. Почти все женщины держали дрожащими руками платки у носов и мокрых глаз.