Глава двадцать первая
С ним встретившись[64],
Гадала я: а раньше
Уже мы виделись?
Иль нет? – Полночный месяц
За облаками в это время скрылся.
Что сделалось с душою после встречи[65],
Сравнил я с тем,
Что прежде в сердце было, –
Нет, я доселе
Мук любви не ведал!
Пусть и не совсем так, как в этих стихотворениях, но О-Ёси тоже: искала тревог – и вот они. Теперь в своем печальном приюте в Усидзиме она целыми днями томится от беспокойных мыслей. Горестями своими она делится с названой сестрицей О-Тё, которая тоже встревожена не на шутку.
О-Тё. Сестрица, вы совсем погрузились в уныние! Но отчего? Ведь теперь у вас есть опора – То-сан, разве это не целит вашу душу? Приободритесь же хоть немного!
О-Ёси. Знаю, что ты сердцем болеешь о чужих несчастьях, такой уж у тебя беспокойный характер. Я не раз думала, что, глядя на мое унылое лицо, и ты тоже начинаешь волноваться и грустить. И все-таки ничего не могу поделать… Мысли теснят мне грудь, я только об одном и думаю. Совсем не могу быть мужественной и твердой, как прежде; мне тоскливо и страшно…
Пока они так разговаривают, на пороге кухни появляется женщина лет сорока или более. Она удовлетворенно кивает головой, словно удостоверившись, что пришла в нужное ей место.
Женщина. Прошу меня извинить. Госпожа О-Ёси живет здесь?
Услышав голос, О-Тё выходит к дверям.
О-Тё. Да. А вы – кто изволите быть?
Женщина. Я пришла сюда из Кибы, из квартала Ямато, и хотела бы встретиться с госпожой О-Ёси. Если бы она согласилась уделить мне время, то я бы подробно все рассказала ей самой.
О-Ёси, которая в глубине дома услышала слово «Киба», вступает в разговор, надеясь на весточку от Тобэя.
О-Ёси. Госпожа О-Тё, пригласите, пожалуйста, гостью в дом!
О-Ёси выходит в проходную комнату рядом с гостиной, а О-Тё туда же проводит женщину. O-Ёси смотрит в лицо гостьи и как будто что-то подозревает, а глаза женщины отчего-то наполняются слезами. Но наконец они усаживаются, как положено, и обмениваются надлежащими приветствиями. Через некоторое время женщина приступает к разговору.
Женщина. Госпожа О-Ёси, простите, что так прямо об этом говорю… То, что я хочу поведать вам, – не простая история. И мне хотелось бы вас тоже кое о чем спросить…
Она бросает взгляд по сторонам, и сообразительная О-Тё удаляется на кухню. O-Ёси в нетерпении придвигается к гостье поближе.
О-Ёси. Вы сказали, что пришли из квартала Ямато, – наверное, что-нибудь от господина Тобэя из Кибы?
Женщина. Да, и это тоже. Но взгляните сюда!
Предмет, который она достает, представляет собой старинную неглубокую лаковую чарку для сакэ – орибэ. Это самая большая чарка из набора, выполненного чрезвычайно искусно. Всего чарок должно быть три. Украшением служит каллиграфически написанное слово «кукушка», скопированное с автографа знаменитого стихотворения куртизанки Такао[66]. O-Ёси с любопытством берет чарку в руки и из своей шкатулки тоже достает какой-то предмет, тщательно запечатанный, завернутый в несколько слоев бумаги. Сверху что-то надписано, и, когда O-Ёси колеблется, распечатывать ли сверток, незнакомая гостья разражается слезами.
Это писала я, чтобы в будущем иметь верное доказательство…
O-Ёси потрясена.
О-Ёси. Так вы – моя матушка, с которой я разлучилась на пятом году жизни!
Женщина. Прости меня и не считай жестокой матерью – ты видишь, что мне даже трудно сказать «да»…
Заливается слезами. О-Ёси, тоже в слезах, ее обнимает.
О-Ёси. Нет-нет, как можно! Мне – прощать вас? Милая матушка, как же я без вас тосковала! Еще когда отец был жив… И уж конечно, потом… Но вы – как сумели найти меня, не имея никаких сведений? Ах, не сон ли это!
О-Тё, которая не знает еще, что это мать и дочь обнялись, тоже за дверью проливает слезы сочувствия. Хотя плачущих сестер разделяет стена, сердца их неразлучны. Но вот отерты слезы…
Мать. Не пристало мне так вот плакать над невозвратным прошлым, и, если рассказывать все, что было, без утайки, не раз придется мне устыдиться. И все же я пришла сегодня поведать тебе все от начала до конца, чтобы ты поняла…
Своей жалкой кистью автор не берется передать это повествование о минувшем, как оно прозвучало. И потому прошу читателя ознакомиться с пояснениями, помещенными ниже.
Итак, когда O-Ёси было пять лет, мать ее была молода. Ей шел всего двадцать первый год, ибо O-Ёси она произвела на свет на исходе своей шестнадцатой весны. А когда на двадцать первом году у нее родился младшенький, то супружеское счастье от нее отвернулось. И вот после многих разговоров с мужем решено было, что он вместе с O-Ёси отправится в провинцию к той, которой отдал сердце. Тем и закончилось супружество, которое нельзя было назвать ни счастливым, ни постылым. Она осталась с грудным ребенком и с тщетными своими упованиями на крепость супружеских уз. После столь безвременной разлуки со старшей дочерью, мать и младенца отдала в приемыши, а сама стала кормилицей. Только от душевных невзгод молоко у нее скоро пропало. И вот, когда она оказалась совсем без поддержки, на нее обратил внимание некий Тодзаэмон – отец господина Тобэя. Хоть и не лежала у нее к этому душа, но вспомнила она, как делается прическа «симада», и пошла к нему на содержание. А младшая сестра O-Ёси (младенец, отданный на воспитание) – это гейша Ёнэхати из Фукагавы. Ёнэхати выросла в деревне, у своих приемных родителей. Мать скрыла от Тодзаэмона, что у нее есть ребенок, и потом уже не могла забрать девочку, так и поручив ее заботам деревенских родителей. Когда Ёнэхати было тринадцать, приемные ее родители бедствовали и решили продать ее гейшей в «Каракотоя». Мать узнала об этом, но Тодзаэмон в то время уже был тяжело болен и ничем не мог помочь. Будучи слаб и немощен, он открыл своей жене, что у него есть еще одна женщина, и мать О-Ёси ввели в дом Тодзаэмона в Кибе. Девять лет она прожила там так, словно все забыли и вспоминать, кто она.
Как раз за год до того, как O-Ёси в Сакуре, на пути странствий, встретила Тобэя и поклялась хранить ему верность, Ёнэхати была отдана в «Каракотоя». То, что O-Ёси и Ёнэхати сестры, знает пока только их мать.
О-Ёси было пять лет, Ёнэхати – год… Обе они долгие месяцы и дни жили, не подозревая о своем кровном родстве. Нынешняя встреча матери и дочери произошла спустя двадцать один год. Это долгий срок. Теперь матери должно быть сорок два года, О-Ёси – двадцать шесть, Ёнэхати – двадцать два года.
Эти пояснения необходимо прочесть со вниманием и запомнить, ибо автор плохо соблюдает последовательность изложения, и в дальнейшем некоторые места могут показаться непонятными. Пожалуйста, будьте внимательны, ибо автор здесь верен обычной своей манере, и то, о чем следует сказать в начале, он разъясняет лишь в конце.
Таков и разговор О-Ёси с матерью: вопросы, ответы, бесконечные рассказы о тех событиях, которые уже описаны выше.
Но вот проходит немного времени.
Что ж, О-Ёси, мы говорили до сих пор о прошлом, а ведь пришла я к тебе с просьбой. Выслушаешь ли ты меня?
О-Ёси придвигается ближе.
О-Ёси. Матушка, такие слова говорят чужим, а я, хоть и росла от вас вдали, помню свой долг перед родительницей. Меня не нужно просить, мы ведь мать и дочь!
Мать. Пусть так. Но самую меньшую из трех чарок я в час расставания дала Ёнэхати, чтобы у нее тоже было свидетельство родства. А матушка ваша вот уже двадцать лет всем обязана семье господина Тобэя! И помнит свой долг перед ними. Видно, крепки узы, связующие нас с господином Тодзаэмоном, а через поколение – и с господином Тобэем, раз обе сестры, и старшая, и младшая, не ведая того, оказались под его покровительством. Вы ничего не знали, господин Тобэй тоже ничего не знал, и я с утра до ночи терзалась этим втайне от людей. С тех пор как почил старый хозяин, прошло уже восемь лет, но хозяйка по-прежнему, как и во времена его здравствования, добра ко мне, словно я ей младшая сестра. В этом доме ни в чем не знают нужды, и у хозяйки одна лишь забота – о будущности То-сана. Ведь ему до сих пор не подыскали невесту, и все потому, что в «Каракотоя», в квартале Накатё, здесь – в трех или четырех местах у него кто-то есть. Ни с одной из женщин он не хочет расстаться – такой уж у него характер, и до сих пор у него не было времени отдохнуть от разгульной жизни. Так что тревоги его матушки ненапрасны.
Мы трое, мать и две дочери, какою-то удивительной судьбой оказались под покровительством этого дома. Будь то Ёнэхати или ты, не говоря уже обо мне, – мы непременно отплатили бы им добром, даже не зная всего. Однако любовь между родителями и детьми заставляет их и в разлуке тревожиться друг о друге – и вот теперь мы друг друга нашли. Ты все знаешь. Поступи же так, как поступают в этом изменчивом мире люди с сердцем, – сделай все, чтобы настал покой в семье господина Тобэя! Если, встретившись после этого с Ёнэхати, я скажу ей: «О-Ёси тоже так поступила!» – то неужели она меня не послушает? В «Каракотоя», как я проведала, у него в последнее время охлаждение, он там не появляется. Ну а Ёнэхати занята своим делом, она бывает в разных местах… Так что ближний путь ему сюда, потому я и прошу прежде всего тебя. Ты, верно, думаешь про свою мать, что она слишком настойчива. Но ведь можно не рвать сразу, а показать ему, что тебе он больше не мил… Вот он и отдалится сам…
В ответ на эту просьбу О-Ёси лишь всхлипывает, не в силах даже вымолвить «да».
При расставании матери с дочерьми у каждой осталась чарка как доказательство на будущее.
Кстати замечу, что название чарок орибэ пошло оттого, что мастер Фурута Орибэ и его школа ценили в утвари миниатюрность, вот и стали называть маленькие чарочки для сакэ орибэ. В старой песне про Ванкю говорится:
Коли с тем, кто сердцу дорог,
Пустим чарочку по кругу,
Шире, чем поля Мусаси,
Будет чарка!..
Что такое
Крошка-рюмка орибэ?
Здесь намек на то, что поля Мусаси – как большая чарка, которую не выпить до дна.
Глава двадцать вторая
В сердце O-Ёси живо всплывает минувшее: то, о чем рассказала мать, покойный отец… Как все это горько! И еще больше стало у нее в этой жизни долгов. Если бы она не знала об отношениях Тобэя и Ёнэхати всех подробностей! Или хотя бы не знала о том, что клялся он – ее собственной младшей сестре…
А теперь еще долг перед матерью, с которой она рассталась в пятилетнем возрасте и двадцать лет не виделась. Этот разрыв, о котором мать пришла просить ее… Ведь она встретила Тобэя семь лет назад, и, значит, они полюбили друг друга раньше, чем он впервые повстречался с сестрой или с Коноито! Да, она думала, что больше они не встретятся, и остудила свое сердце: превратилась в женщину-воительницу, хотела всю жизнь прожить бобылкой. Но благодаря О-Тё они с Тобэем встретились, пусть и нежданно. К ней вернулась ее женственность, и снова бьется в груди сердце, преданное единственной страсти… Как она может порвать эту связь? А не сделать этого – значит быть непочтительной по отношению к собственной матери… В тысячный раз она терзает себя этими мыслями и вдруг слышит доносящуюся из-за ограды девичью песню – мелодии додоицу и киёмото звучат в лад.
Мелодия додоицу
Ты на сливе соловей,
Ты послушай меня!
Мелодия киёмото
Про свиданье сладкое
Сами поют
Струны кото моего
И дудочка.
Знает дудочка,
Что на сердце лежит:
Неужели будет ночь та
единственной?
Мелодия додоицу
Змей, что реет в небесах, –
Привяжи-ка его!
Все цветы в саду помнет
Та веревочка.
Как будто для нее сложена эта незатейливая песенка. Словно нагадали, что осыплются все ее цветы… Значит, порвать нить этой связи! Но если она расстанется с Тобэем – как ей жить? Дождется ли она новой весны? О-Ёси снова и снова горестно вздыхает. А мать думает о благе господина Тобэя, которому она и так обязана, и нарочно ведет речи с подоплекой.
Мать. Ну ладно, ладно – не плачь. Ведь я только зовусь матерью, а сама уж двадцать лет… Только одно для тебя и сделала, что родила. И вот явилась редкая гостья: едва назвалась матерью, как приказала порвать с любимым мужчиной, мол, неудобно перед семейством, которому матушка обязана. Любой меня осудит и назовет корыстной. Но ты тоже берегись. Раз уж вы с сестрой соперницы, то как бы она не отняла у тебя мужчину. Ведь недаром говорится: от одного дерева ветки, а друг другу чужие. У тебя уже годы, а сестра едва ли примирится, чтобы он остался с тобой. Будь я мать, как другие матери, то могла бы и приказать. Но к несчастью, твоя никчемная старая матушка даже родным детям не может дать хорошего совета. Вот умру – и за все разом повинюсь…
Сухо простившись, она поднимается, чтобы уйти. О-Ёси ее удерживает.
О-Ёси. Матушка, простите мою несдержанность! Выслушайте меня, пожалуйста!
Заливаясь слезами, О-Ёси рассказывает про встречу в Сакуре семь лет назад, про то, как всем сердцем верна была своей клятве и жила по-вдовьи, про благословенное богами и буддами новое свидание с Тобэем.
Мне стыдно, что вы думаете, будто я легкомысленно поддалась страсти или что я держу мужчину на крючке обманом. Отныне я навсегда забуду об этом и буду жить как прежде: причесывать женщинам волосы, давать взаймы одежду и постельные принадлежности своим соседям из Коумэ… Так и будут лететь мои дни. Только в храм Гэндзёан буду ходить, поминать покойного батюшку.
Услыхав такие речи, мать уже не знает, где зло, а где благо, поскольку умышленно настаивала на своем чересчур решительно. И вот во время этой сцены на веранде смежной гостиной в четыре татами открываются раздвижные двери и раздается голос: «Сестрица O-Соно! Спасибо, что помнишь о долге и что о Тобэе заботишься, но О-Ёси для меня – желанная невестка. Скоро мы выберем благоприятный день и введем ее в дом Тобэя хозяйкой».
Обе – и мать, и дочь – удивлены. Что же касается облика вошедшей, то лет ей уже за пятьдесят, она монахиня и выглядит весьма благообразно. На ней одежды из шелка «кага» иссиня-серого цвета на креповой бледно-голубой подкладке и такое же строгое нижнее кимоно.
Монахиня. Прошу меня простить… (Присаживается и складывает на коленях руки, перебирая четки.)
О-Ёси. Но вы – та самая инокиня, с которой мы на днях повстречались недалеко от моего дома…
Мать. Сестрица? Вот неожиданность… Как вы узнали?
Так они обе, мать и O-Ёси, с двух сторон осыпают монахиню вопросами. Монахиня в ответ улыбается.
Монахиня. Да, это должно вам показаться странным. Едва ли сам Будда знал намерения, которые меня сюда сегодня привели. Но все получилось по пословице: легче родить, чем родов бояться. Хотела разузнать все о той, с которой собираюсь породниться, и вот – О-Ёси оказалась дочерью моей милой O-Соно, которую я давно считаю младшей сестрой. То, что Тобэй, ни о чем не подозревая, уже обменялся с О-Ёси супружеской клятвой, говорит о предопределенности этих уз. Поскольку сад общий и тянется от соседнего дома, я без всякого умысла подошла совсем близко к вашим окнам, не посчитав это зазорным. И вдруг до меня долетели ваши голоса. О-Соно-сан, ради блага Тобэя вы родной дочери велели порвать с любовью – это пример истинной приверженности долгу. А вот я совсем другая, я баловала сына, и потому Тобэй делает все, что ему заблагорассудится, и до сих пор ведет разгульную жизнь. Подыскать ему жену непросто: семьи, где есть невесты, имеют свои причуды. Даже если считаться со вкусами сына и не отвергать невесту, будь она хоть гейша, хоть из веселого квартала (это ведь считают теперь в порядке вещей), то выбрать все равно нелегко. Ведь нельзя же взять в дом такую, которая и трех дней не просидит на одном месте! И вот недавно, когда я шла и, как всегда, на ходу прикидывала, мне попался навстречу Сакурагава. Я все ему рассказала и спросила, нет ли среди обширных знакомств моего сына такой женщины, которая была бы ему приятна и сама бы имела честные намерения, так что могла бы стать верной женой. Сказала, что мы хотели бы поскорее взять такую женщину в дом. Тут он поведал мне, что частые визиты Тобэя в «Каракотоя» были лишь кратковременным расцветом чувств, что из той связи ничего не вышло и что потом была Ёнэхати, но он сам не вполне понимает, насколько низко они друг другу кланяются. Во всяком случае, когда она служила в том же заведении, что и Коноито, что-то такое стряслось, и она перебралась в Фукагаву, стала работать самостоятельно. По словам Сакурагавы, все это было с самого начала из-за Тобэя и с его помощью. Я собиралась навестить Ёнэхати и напрямик спросить, что у нее на сердце, но до меня дошли слухи, что она хранит верность некоему Тандзиро. Когда я услышала про гейшу, которая строит из себя недотрогу, то решила, что это не для нас. Неужели я родила его таким дураком? Меня все это очень рассердило: это мужское тщеславие, упрямство, когда мужчины снова и снова приходят за любовью к тем женщинам, которые не раз их прогоняли… Содержать гейшу, которая тебя обманывает! Не зная покоя, я стала расспрашивать, как дела его здесь.
К счастью, недавно на богомолье в храме Гэндзёан я разговорилась с одной приветливой женщиной, вашей соседкой. Я ей открылась, и она мне рассказала, что в последнее время сблизилась с госпожой О-Ёси, что теперешняя ее мягкость и нежность совершенно изменили прежнюю О-Ёси, сильную и твердую душой «воительницу из Коумэ», как ее все называли. При редкой своей красоте она совсем не кокетка – уж чересчур хорошая невеста для Тобэя! Я продолжала расспрашивать соседей и поняла, что эта женщина безупречна, поэтому пришла сегодня же просить ее войти в наш дом в Кибе. Как же рада я была, когда из сада услышала, что О-Ёси – родная дочь O-Соно! Вот так новость! Подарок судьбы, о котором я и не мечтала! Хотя подслушивать грешно, от радости я забыла обо всем. Однако так чувствую я, а что на сердце у других? Как, О-Соно-сан? Госпожа О-Ёси, не претит ли вам стать женой господина Тобэя?
С чем сравнить эту радость, которая словно уносит в небеса! O-Соно и О-Ёси чувствуют себя как в сладком сне, когда от счастья текут слезы. Так проходит некоторое время.
О-Соно. Госпожа инокиня, это такое неожиданное и лестное предложение… Я теперь не знаю даже, с чего начать… Мы недостойны вашей доброты!
О-Ёси. Ваши слова полны доброты и милосердия к моей скромной персоне, но для госпожи Ёнэхати, которая пользуется покровительством То-сана, это будет неожиданность, это разобьет ее надежды на будущее. Даже если бы я не знала, что она моя сестра, я знаю, как беззащитно сердце женщины, и не смогу не думать об этом впредь…
Тобэй. Тебе не стоит этим смущаться.
О-Ёси. Это голос господина Тобэя!
Монахиня. Ах, это Тобэй пришел?
Тобэй проходит в комнату и усаживается перед матерью.
Тобэй. Моя старая матушка, как обычно, из-за меня в хлопотах. Но теперь я переменюсь – я уже твердо решил. Милость, которой матушка меня удостоила, соединив с О-Ёси, – это благодеяние человека, лишенного глупых предрассудков. О-Ёси, благодари же ее хорошенько! И спасибо доброте госпожи O-Соно! Для меня же настало время произнести те слова, которые всем вам принесут успокоение. Что касается Ёнэхати, то вначале я помог ей обрести свободу по просьбе Коноито. Ну а потом Хонда Дзиро Тикацунэ, главный советник княжеского дома Хатакэяма, с которым мы давно ведем дела, попросил меня… Я нарочно осаждал Ёнэхати – хотел проверить, что лежит на дне ее души. Верность ее была непоколебима, едва ли найдется другая женщина ее лет… Я, Тобэй, готов посредничать, дабы она была введена в дом господина Тандзиро как супруга. Тому есть веские причины, и если я теперь стану о них говорить, то не все будет понятно. Но как бы то ни было, я уже здесь давно и проголодался. Да и матушка как раз в это время обедает… (Заглядывает в соседнюю комнату.) О-Тё, ты здесь? Иди-ка сюда!
Он начинает сомневаться, в доме ли О-Тё, а она уже давно стоит под дверью и в тревоге ловит каждое слово. Заявление Тобэя, что он женит Тандзиро на Ёнэхати, приводит ее в полную растерянность. Она направляется в гостиную, сама не сознавая того, что от слез не может вымолвить ни слова.
К ней в это время как раз заглядывает О-Ёси.
O-Ёси. Я уж думала, что тебя здесь нет. Тебя зовет господин Тобэй!
О-Тё поднимается и идет – все ее мысли по-детски сосредоточены на одном, и от печальных дум влажен рукав. В сердце ее проносятся, сменяя друг друга, то горе, то радость… Чем же все закончится? Это вы узнаете в главе двадцать четвертой, в заключительной ее части. А теперь мы обратимся к судьбе Коноито. Просим читателя время от времени возвращаться к началу повествования.