Глава одиннадцатая
Выпорхнула птичка из ветвей –
Все-то ее перышки промокли!
Утренняя сакура в росе.
На заре ойран Коноито,
Гостя проводив, сидит одна
В чайном домике «Приют туманов».
С чаркою целительной в руках,
Смотрит, как хозяева хлопочут,
Вынося из зала для приемов
Грязные тарелки, чашки, блюда…
В гостиную входит гейша Ёнэхати, которая живет теперь в Фукагаве. Коноито глубоко задета ее поведением, хотя и понимает что Ёнэхати на роль возлюбленной Тобэя толкнуло чувство признательности, а вовсе не сердечное влечение.
Коноито. Ёнэхати-сан, ты знаешь, что я горда и поклялась самой себе не опускаться до жалоб и колкостей. Это самый твердый мой зарок. Но не слишком ли многое мне приходится терпеть? Конечно, То-сан – мужчина, он мог увлечься, настоять на своем… Но то, что ты мне так отплатила за мою доброту и помощь, переходит все границы…
Ёнэхати. Да, ойран. Каких бы упреков вы мне ни высказали, я все принимаю. Любые мои оправдания будут выглядеть как искусные отговорки. Но дело обстоит все же не так, как вы думаете.
Коноито. С самого начала я понимала, что моей репутации может быть нанесен урон. Я, видимо, ошиблась, когда решила помочь тебе таким образом.
Ёнэхати. Не говорите так! Это я виновата. Действительно, вчера вечером господин Тобэй приходил сюда, а я его сопровождала. Но я была уверена, что господин Тобэй идет к вам, ойран. Я постеснялась заходить с ним за стены квартала, поэтому отправила посыльного с запиской для вас, а сама пошла в чайную на берегу канала, окружающего квартал. По дороге я встретила госпожу Нобуцугу, и поскольку мы давно с ней не виделись, то обе ударились в воспоминания. Ночь я провела в Яманосюку, а наутро пошла встретить господина Тобэя. Заодно и вас, ойран, хотела повидать. И вдруг мне говорят, что То-сан вчера вечером отсюда ушел в другое место и больше не возвращался. Представляете себе мое удивление? Я не знала, что и делать!
Коноито. Мало ли что наговорят эти люди из чайных, когда им хорошо заплатили… (От невеселых дум глаза ее влажнеют.)
Ёнэхати. Конечно, ваши укоры не напрасны, но если бы вы знали, как я измучилась! Сначала я была очень счастлива, что благодаря помощи То-сана смогла уйти из квартала и получить свободу, а если уж быть совсем откровенной – смогла поддерживать Тандзиро. И это все сделала ваша доброта, ойран. Я не нахожу слов, чтобы описать ее.
Однако То-сан, который всегда казался мне человеком светских правил, повел себя так, словно для него не существует других женщин. Изо дня в день: в гостиной, в чайном домике, в закусочной у причала – гостем моим был всегда То-сан, менялось лишь место встречи. И он, которому я так обязана, вынуждал меня любовью вернуть долг благодарности – мы часами сидели лицом к лицу, и мне некуда было отступать. Не раз я решительно с ним говорила, урезонивала его, плакала и умоляла – я уже не думала о том, что он сочтет меня своекорыстной, а хотела лишь исполнить свой долг перед вами, ойран. И хозяин чайного домика у причала, и все наши гейши – и так и эдак пытались они вмешаться, помочь… Каждый раз, когда я думала, что теперь уж он окончательно рассердился и больше меня не позовет, – на следующее утро или к вечеру он являлся и бывал так любезен, что я не находила слов! Я бывала с ним язвительна, я пила сакэ чайными чашками – думала, это охладит его страсть. Несколько раз я отказывала ему, ссылаясь на болезнь, но он приходил меня навестить в мою комнату, был ласков, приносил подарки… А ведь я всего лишь гейша, которую от случая к случаю приглашают для увеселения, – и вдруг внимания ко мне больше, чем к иной девушке, имеющей постоянного покровителя. Так больно чувствовать, что за спиной тебя называют и гордячкой, и выскочкой… А я только и думала о том, чтобы помочь Тан-сану в его беде да не быть неблагодарной по отношению к ойран, хоть как-то отплатить за добро. Каждый месяц я ходила на поклонение в храм Югасан, тысячекратно творила молитвы в храме Мёкэн-сама… Даже тогда, когда я распевала на пирушках грешные земные песни, я не раз поминала вашу доброту, ойран. Прошу, не отказывайте же мне в своем расположении!
Доказательство ее искренности – слезы, стоящие в глазах.
Коноито. Прости меня, я виновата. Я никак не думала… Просто он давно уже здесь не был, и вестей от него никаких – отсюда все мои сомнения. Но твой рассказ означает, что причина – в перемене его чувств. Он полюбил тебя. Узнаю характер То-сана! Такой опытный, знает тысячу вещей, а сердце – переменчиво, как ветер. И если он чего-то хочет – так всей душой. Таков уж То-сан. Ну а раз он так – значит и я могу…
До конца она не договаривает. Но можно догадаться, что, хотя мудрая ойран Коноито и принимала внимание Тобэя, не этот мужчина по-настоящему владел ее потаенными чувствами.
Ёнэхати. Так, может быть… (Шепчет что-то ойран на ухо.)
Коноито. Да? Неужели и про Хан-сана?
Ёнэхати. Как он только узнал!
Коноито. Противный! (Улыбается своим мыслям.)
Ёнэхати. Такой до всего докопается, его не проведешь. Вот поэтому…
Коноито. Вот поэтому, будь он еще чуточку щедрее, ты бы в конце концов им увлеклась. Не так ли?
Ёнэхати. Вовсе нет. Ни за что!
В это время в гостиную второго этажа в спешке вбегает ученица Коноито по имени Итохана. В руке у нее бумага с какими-то знаками.
Итохана. Портниха передала вам вот это.
Показывает листок с предсказанием судьбы. Ойран Коноито смущенно его разворачивает.
Коноито. Какой-то необычный!
Итохана. Это из храма Мёкэн-сама.
Ёнэхати. Ну-ка, покажите… (Берет листок в руки.) Номер двадцать четыре…
Коноито. Интересно, в каком направлении отсюда находится Нэгиси?
Ёнэхати. Как раз на западе!
Итохана. Значит, Хан-сан для ойран.
Коноито. Да помолчи же!
Ёнэхати. Ойран, а у вас в последнее время были какие-то затруднения?
Коноито. Эти затруднения начались не сегодня. Да и вообще, не нравятся мне такие предсказания, в них ничего нельзя понять. Ведь бывает же так, что сейчас – плохо, а в конце концов – будет хорошо. Или, например, когда все выходит так, как тебе хочется, – это же хорошо? «Человек, живущий в западном направлении, не обладает злой натурой, но вам он вредит». Если бы я могла с этим примириться, то и тревог бы не имела.
Итохана. Я же говорила, давайте оставим все эти предсказания!
Ёнэхати. И ведь недаром говорят, что несчастье может счастьем обернуться. Не думайте об этом больше!
Однако предсказание задело ойран. Она глубоко задумалась.
Тропа любви терниста и опасна
Вдвойне – для тех,
кто вверился потоку
И, словно щепка, по волнам плывет.
Но ведь нигде вы не найдете поля,
Которое родило б дев веселья.
У гейши есть отец, и мать, и братья.
И ради них она собой торгует:
Порою страсть на золото меняет,
Порою в сердце запирает крепко.
За годы долгие нелегкой этой службы
Ей выпадало всякое: случалось
Короткой летней ночью утра ждать,
А осенью на петуха сердиться,
Когда рассвет он криком поторопит.
Соотношенье горестей и счастья –
Как девять к одному,
коль подвести итог.
И не хватает слов, как жаль бывает,
Когда любовь и чувства этих женщин
Мужчины поруганью предают.
Автор сочинения, которое называется «Банкё дзакки», видимо, плохо знает их душу, раз пишет, что они лишены искренности. Ведь гейша не имеет в жизни опоры, и даже когда ей уже за тридцать, она все еще наивна и кокетлива, как цветок. Можно ли говорить об искренности ее чувств теми же словами, какие уместны в отношении верной супружеским клятвам матери семейства?
Что же станется с Коноито, чем закончится ее история? Об этом я расскажу в начале третьей части моей повести.
Прошу читателя сейчас пока еще не судить об отношениях между Коноито и Тобэем. Автор задумал нечто захватывающее. Это будет композиция из трех частей, живописующая истинную любовь: Ёнэхати, О-Тё, Коноито – ни один характер не уступит другому, и все в новом вкусе. Вам нужно лишь дождаться дня выхода в свет следующего выпуска.
Глава двенадцатая
Чем больше лепестков в бутоне,
Тем позже раскрывается цветок.
Когда же слива расцвела,
Дождаться остается,
Чтоб навестил ее весенний ветер…
Вот и узнала О-Тё первую любовь. Но вместе с любовью узнала и печали. Невесело ей теперь живется – она зарабатывает деньги для Тандзиро, декламируя пьесы дзёрури в домах богатых самураев. Даже имя она сменила, теперь ее зовут Такэ Тёкити[29]. Среди множества девушек-сказительниц, которых приглашают обычно на праздник Солнцеворота или на день Любования луной, она выделяется своим искусством, усвоенным от самой госпожи Миясибы. В исполнении Тёкити выразительно даже молчание.
Длинные черные волосы, которые она когда-то укладывала в высокую прическу «симада», теперь отрезаны в знак приверженности ремеслу и отречения от мужской любви. Правда, с прической как у мальчика-подростка и с напудренным лицом, она тоже необычайно миловидна.
В одиночестве сидя у окна, О-Тё старательно повторяет номер, который ей заказали на сегодняшний вечер.
– Милая сестрица, не сносить мне головы![30]
– Что случилось, братец?
– Помнишь, ты, сестрица, говорила, что худою стала от нужды? Так мне было горько это слышать, что я деньги для тебя украл. Помнишь, я принес их? Ты тогда сказала, что нельзя пылинки малой у хозяев брать. Ведь тебе хотел я быть хорошим братом, для сестры родимой был на все готов!
Много ль может мальчик, мальчик в услуженье? Потому я деньги у хозяина украл. Думал, помогу тебе – и с жизнью распрощаюсь… Утоплюсь в колодце, что в поле Обасэ… Где же, где найду я горький свой конец?
Весь в слезах он бросается к сестре. Коумэ так жаль его! Лучше бы ей самой умереть!
Их сердца любовью полны,
но как это все печально…
– С тех пор как родителей нет с нами больше, лишь горе мы знаем, и ты, и я…
О-Тё декламирует так, словно эта пьеса написана про нее.
Хозяйка дома, где теперь живет О-Тё, – злая старуха по имени О-Кума. У родителей О-Тё в заведении «Каракотоя» она служила домоправительницей, приглядывала за обитательницами второго этажа. Жадностью и обманом, умением извлечь выгоду даже из малых денег она сумела разбогатеть и наняла дом в Ямасите, в районе Дохо. Там она содержала несколько гейш, которые и приносили ей доход. Однако вскоре все они от нее ушли, и теперь лишь О-Тё нанялась к ней за двадцать пять рё. О-Тё отправляют по домам с выступлениями и заставляют брать подарки, что и дает средства на жизнь ей и ее хозяйке. О-Тё все свои деньги посылает Тандзиро.
Ту, которая прежде была в услужении у ее родителей, О-Тё теперь называет мамой, а в глубине души трепещет перед ней, как перед хозяйкой. Жалкое положение! С утра до ночи приходится выслушивать грубую брань. Сначала, когда она только пришла наниматься, она думала лишь о том, как бы достать необходимую сумму денег, и даже не поняла, что оказалась под началом у своей прежней служанки. А теперь она день и ночь оплакивает горькими слезами свою злую судьбу и непостоянство этого бренного мира.
По ступеням лестницы грозно громыхают шаги старухи О-Кумы.
О-Кума. Эй, Тёкити, ты оглохла? Где ты, О-Тё? (Она делает вид, будто уже устала звать.)
О-Тё. Вы меня звали?
О-Кума. Хватит прикидываться! Ты отлично слышишь. Ишь, глухая нашлась!
О-Тё. Я правда не знала…
О-Кума. Уже пробили полдень! Пора! Ты что, еще не оделась? Негодная!
О-Тё. Но я же еще ни разу не выступала с сегодняшней программой! Если не выучить как следует…
О-Кума. А я что, тебе не говорила? Когда нет приглашений, я всегда тебе твержу: повторяй, упражняйся! А ты не хочешь, ленишься. Но если нужно выступать у кого-нибудь в усадьбе или в гостиной, то ты поднимаешь переполох, как вспугнутая перепелка. Думаешь меня одурачить? Пока что я тебе вместо матери. Будешь мне перечить, своевольничать – я найду на тебя управу! Разве с твоим уменьем можно отработать двадцать или тридцать рё, которые я тебе ссудила? Вот потому я и твержу тебе про господина Сабунду! (Она поднимается по лестнице наверх и садится возле О-Тё.) Послушай меня внимательно. Этот господин Фурутори Сабунда очень богат, ты, наверное, сама поняла из разговора в чайной «Мантё». Верно? И вот такой богач предлагает тебе свое покровительство. Не дать ответа… Что такое? Уже слезы? И что же нас так опечалило? Не о чем тут горевать, а то еще беду накличешь!
О-Тё. Да нет, просто я проходила сцену из «Убийства Тёкити», и так стало жалко его, что слезы сами полились.
О-Кума. Что-о? Сама декламировала и сама же прослезилась? Пусть бы слушателям передалась хоть половина твоего воодушевления! Ведь выступай ты на площади – никто тебе и леденца не бросит. А если кто послушает подольше – будет зевать от скуки. От зевоты, может, и заплачет… Еще глаза и нос у тебя, можно сказать, недурны. И с кожей повезло – белая. Вот поэтому люди иногда что-то о тебе говорят. Раз уж ты не можешь показать им мастерство, так хоть этим возьмешь. И если ты из каждого десятка слушателей не найдешь себе двух-трех покровителей, то с твоей стороны это будет очень глупо.
О-Тё. Я стараюсь угодить тем, кто меня приглашает, и пою дзёрури, вкладывая всю мою душу. Пожалуйста, простите меня, но я не хочу слушать разговоры о покровителях, о господине Сабунде…
О-Кума. Ах, не хочешь? Я тоже упряма! Я не позволю тебе болтать что вздумается. Неужели я стала бы тратить тридцать рё, если бы рассчитывала, что ты будешь только сказывать дзёрури! Помнишь, что написано на обратной стороне нашего договора? Когда я брала тебя, то позаботилась о мерах предосторожности на крайний случай! Если откажешься от покровителя, я отдам тебя в веселый квартал, в эту долину страсти, и весь срок найма ты пробудешь в привычном месте, среди знакомых с детства лиц. Я могу тебя наказать! Мне надоело слышать, что ты не хочешь покровителя!
О-Тё. Ах, мама, довольно! Мне пора уже идти, а вы такое говорите… Я начну обо всем этом думать и не смогу быть приветливой с хозяевами.
О-Кума. Вот-вот, ты только на язык скора! Ну не ходи никуда, раз тебе это так трудно. Что бы я ни сказала, ты слушаешь, задрав нос. Уж не считаешь ли ты в душе, что по-прежнему хозяйка надо мной? Действительно, шесть или семь лет назад пришлось мне согласиться годик поработать в «Каракотоя». Да, я присматривала за гейшами, было дело. Так что же, мне и теперь назначено быть служанкой? Это уже в прошлом. Кто станет бояться минувшего?
О-Тё. Я ничего такого не думала…
Однако ее сердце переполняет обида. От жестоких слов О-Кумы девушка вот-вот расплачется. В это время открывается входная дверь и на пороге появляется человек – скорее всего, это слуга в доме какого-то самурая.
Слуга. Здравствуйте, можно к вам? Я из усадьбы господина Кадзивары. Пришел за госпожой Тёкити…
О-Кума. Ах, простите, что заставили ждать! Тёкити, поторопись. А вы, может быть, чайку выпьете? Гостей сегодня много пожалует?
Слуга. Да, кажется, в этот раз артистов будет больше, чем гостей: Сакурагава Дзэнко, Сакурагава Синко, Юмата… А из рассказчиков – Рютё и Рюкё, и еще Симатаю, Сумэтаю и Нобуцуга из школы Киёмото. Танцевать будет Нисигава Сэндзо, декламировать дзёрури – ваша госпожа О-Тё и Кодэн. Словом – все! Этот праздник еще прогремит!
О-Кума. Неужели? Похоже, и правда будет весело!
Слуга. Да! Ведь будут и еще гости: гейши Ёнэхати и Умэдзи из Фукагавы – их очень любит наш хозяин…
Эти слова слышит О-Тё, которая уже оделась и как раз спускается со второго этажа.
О-Тё. И Ёнэхати-сан тоже будет?
О-Кума. Чем вопросы задавать, лучше бы проверила, не позабыла ли ты чего-нибудь. А к вам у меня большая просьба – приглядите за ней! А то с ней всегда что-то случается. Все не как у людей!
Слуга. Что вы, матушка! Зря вы так. Когда девчонки слишком бойкие – это еще хуже. Скромные-то милее! Ну, пошли.
О-Тё. Да, иду.
Слуга. До свидания. Так она уходит к нам на целые сутки, правильно?
О-Кума. Да, спасибо вам. А ты, О-Тё, будь осторожна.
О-Тё. Да.
Изяществом наряда и красотой лица О-Тё превзошла самого Кумэса. На ней яркое верхнее кимоно из шелка с рельефной полосой, по которому пущен узор: бабочки с поднятыми крыльями. Нижнее кимоно с крупной набивкой: по мышино-серому фону фиолетовым – гвоздики, вписанные в ромб, по четыре в каждом. Ворот нижнего кимоно узорчатый: алым по белому – тончайшими линиями каллиграфические знаки. На рукавах узор из белых пятнышек, как спинка олененка, только фон пурпурный. Широкий пояс оби – из черного бархата, на подкладке алого шелка «ямамаю». Сверху талию подчеркивает пояс поуже, украшенный броским узором «цепочка», цвета – бежевый и серо-голубой. Этот поясок отделан еще и золотым галуном, ровно такой ширины, как требует мода.
Прическа у нее такая, как носят мальчики-подростки из благородных семей.
Словом, внешности ее можно только позавидовать. Однако сама О-Тё совсем не весела, и жалкие лохмотья лучше подошли бы к ее нынешнему настроению. Так не хочется выходить к гостям! Но этот мир не потакает нашим желаниям…