Папаша, который с важным видом, читает нравоучение своему сынку, появился на свет не из бурного ключа в Райском Пруду благодати[31]. Да и достойная мамаша, усердно перебирающая четки, тоже родилась не из развилки священной смоковницы[32]. Поистине, «мужчина, не ведающий любовных радостей, напоминает яшмовую чарку без дна»[33].
Так можно ли предложить что-нибудь лучшее для досуга нынешней молодежи, чем повести о чувствах?
Отчего полнятся рисовые кладовые модных наших авторов? Да оттого, что авторы повестей сеют только добрые семена, они-то и дают урожай!
«Календарь сливы», распустившейся нынче перед вашими глазами, начат был господином Тамэнагой под счастливой звездой, ибо принес автору деньги, несмотря на козни Золотого Беса, – это истинная удача, ниспосланная дому господина Тамэнаги Небесами.
Новая книга, отпечатанная весной в год Дракона, оказалась успешной. В «Сливовом календаре» есть такие необычные приемы, что изощренностью они превосходят даже способы, применяемые в парниках, чтобы поторопить цветение сливы. Например, ново то, что мужчина возрожден в женском облике[34], – этот поворот темы наделен освежающим вкусом зеленой сливы и, без сомнения, должен приветствоваться. Впрочем, что-то я несу всякий вздор, выдавая глупости за предисловие…
Предисловие
Мудрый не имеет привязанностей[35]. Господин Кёкунтэй, которого мы сегодня представляем, не имеет предубеждений. Среди шума городской толчеи он хладнокровно ведет летопись страстей человеческих, которые меняются вместе с веком, а не переделывает старые книги, пропитанные китайскими и японскими учениями. Одалживать чужую мудрость – шить халат из краденого шелка, но здесь совсем иное.
Здесь во всей полноте предстали вкусы и нравы нашего времени, так что «Календарь сливы» имеет «и цвет, и аромат»[36]. С весны мы узнали эти небольшие тетрадки, и вот уже дошло до части третьей, в повествовании определились и начало, и конец, и в этой вязи листьев-слов рожденные игрою авторской кисти цветы полны жизни, но совсем не грубы. К тому же, хоть и написано простым языком, есть места поистине великолепные. Можно лишь воскликнуть: «Замечательно! На редкость!»
Это мое предисловие излишне, как излишне покрывать лаком жемчужину или золотить без того золотую монету. То, что я так самоуверенно взялся за кисть и, увы, напрасно потратил бумагу, прошу отнести на счет червяков, которые во мне завелись, и покорнейше прошу меня простить!
Свиток седьмой
Глава тринадцатая
Перерядившийся в чужое платье,
Он сердцем не солгал,
И верно любит
Его она –
Хоть на пиру любого
И чаркой, и улыбкой одарит…
В усадьбе князя Кадзивары в Камэидо
Весь свет собрался под одною крышей.
Из Фукагавы гейша Ёнэхати
Пожаловала вместе с провожатым –
Слугой, что носит ящик с сямисэном,
Переоделся нынче Тандзиро.
Тандзиро, таясь от людских глаз, в печальном расположении духа, коротает часы в каморке прислуги возле кухни. Через некоторое время, утомившись от ожидания, он выходит в сад и при свете луны любуется цветником. Внезапно его внимание привлекает уединенная беседка на краю сада – она возвышается на пригорке и выстроена с большой любовью. Тандзиро направляется туда и поднимается на ее террасу. Как на ладони открывается перед ним вид на садовый водоем и на главную усадьбу с обширной гостиной, где целый день идет шумное пиршество. Он видит сутолоку праздника, в которой, забыв приличия, смешались хозяева, гости… Наблюдая за всей этой гудящей неразберихой, он постепенно погружается в дремоту. Но что это? Чья-то тень метнулась. Это человек, он тяжело дышит от быстрого бега, ноги его босы – словно что-то застало его врасплох. Стремительно распахнув сплетенную из прутьев дверь беседки, он наталкивается прямо на Тандзиро. Оба удивлены и при свете луны всматриваются в лица друг друга.
О-Тё. Тан-сан?
Тандзиро. Неужели О-Тё? Как ты здесь оказалась?
Вместо ответа она лишь заливается слезами. Тандзиро обнимает девушку за плечи и, распахнув раздвижную перегородку, заводит ее в небольшой зал для чайных церемоний. Там он пытается ее успокоить.
Ты совсем задыхаешься! Вон как сердце колотится! (Он кладет руку ей на грудь, пытаясь унять сердцебиение.)
О-Тё. Я действительно очень испугалась. Но не будем сейчас об этом… А вы, Тан-сан, как здесь оказались?
Тандзиро. Я? Как оказался…
О-Тё. Волнуетесь о госпоже Ёнэхати, вот и пришли вместе с ней даже сюда, в усадьбу князя!
Тандзиро. Ничего подобного. Хочу кое о чем попросить Ёнэхати, за этим и пришел. Лучше расскажи, от кого ты сейчас убегала.
Вместо ответа О-Тё бросается к Тандзиро и обнимает его.
О-Тё. От кого убегала? От молодого господина Тюкити, сына Бамбы Тюды, управителя этой усадьбы. Он и раньше всегда со мной заговаривал – настаивал, чтоб я позволяла ему вольности. Но он мне противен, просто противен! Сегодня он воспользовался тем, что все, и хозяева, и гости, напились вина и захмелели. Он совсем было распустил руки, но тут все затеяли игру в прятки. Я спряталась в умывальной комнате, и туда же пришел прятаться Тю-сан. Деваться мне было некуда, настал, как говорится, решительный момент – и тут я заметила у него на поясе короткий меч. Я его выхватила и ударила что было сил… а потом пустилась бежать. Но теперь мне нельзя здесь оставаться! Что же делать?
Тандзиро. Да… Положение серьезное. Но если это сын самого управителя, то тебе это может оказаться на руку. Не стоит так унывать!
О-Тё. Братец! (Она долгим внимательным взглядом смотрит Тандзиро прямо в лицо.) Так вы считаете, что я должна слушаться – и гостей, и всех прочих… Вот если бы рассказать обо всем моей «мамаше»! Она у меня злющая, думает только о своей корысти. Я без конца слышу: если дело сулит деньги – поступай так, как от тебя требуют, во всем повинуйся… Она уже давно твердит, чтобы я нашла себе покровителя. И если в гости к нам заходит кто-нибудь, кто похож на богача, она выказывает необыкновенную услужливость, даже смешно. С утра до вечера одно и то же: знай свою выгоду! Это невыносимо! Но ради вас я готова делать все, что в моих силах. Я нанялась на эту работу и теперь хожу по домам и, пряча слезы, выступаю в гостиных… Так пожалейте же меня!
Тандзиро. Я и так не забывал о тебе ни на мгновение! Просто тебя я не могу сопровождать повсюду, как сопровождаю Ёнэхати, – это было бы неприлично… Но тем сильнее моя любовь!
О-Тё. Вот и хорошо. Я скоро умру, так что оставайтесь со своей Ёнэхати…
Тандзиро. Ну что ты злишься? Зачем ты это говоришь?
О-Тё. Да-а… Со мной-то вы не ходите бок о бок! Вы, может быть, не знаете, но моя «мамаша» – О-Кума, которая раньше у нас служила домоправительницей. Она вечно придирается, ругает меня, бранит – нелегко мне живется. До сих пор меня поддерживала лишь призрачная надежда, что когда-нибудь мы с братом будем вместе… Я терпела… А вы, оказывается, только о госпоже Ёнэхати тревожитесь, даже сюда ее провожаете. Я не могу больше так страдать, лучше умру поскорее!
Тандзиро. Какую ерунду ты говоришь! Ведь я пришел сюда с Ёнэхати только затем, чтобы поскорее уладить кое-какие денежные затруднения и вернуть тебя в дом О-Ёси. Не сделать этого будет не по-мужски. Но и это еще не все. На самом деле я очень тревожусь…
О-Тё. О чем же?
Тандзиро. Да ведь ты теперь хорошеешь с каждым днем – не могу же я спокойно отпускать тебя к чужим людям! Мысль о том, что мужчины не оставят тебя в покое, не дает мне спать по ночам. Порой мне даже снится…
О-Тё. Все ложь! Противно слушать…
Тандзиро. Нет, не ложь. И то, что случилось сегодня, лишний раз доказывает – мне следует что-то предпринять.
О-Тё. Да вы пришли сюда только потому, что боялись за свою Ёнэхати!
Тандзиро. Неправда! Это не я, это ты, наверное, пришла в сад, чтобы с кем-то встретиться! У тебя здесь свидание! Что же, не буду мешать. Пойду в комнату для слуг…
Поднимается с места, но О-Тё его удерживает.
О-Тё. Не говорите так, у меня сердце разрывается!
По щекам ее текут слезы, она вся дрожит, заплаканные глаза покраснели. В неясном лунном свете Тандзиро не замечает всего этого. Он обнимает ее и привлекает к себе.
Тандзиро. Я пошутил, прости меня. До сих пор мы с тобой не говорили серьезно… Я знаю, как тяжело тебе приходится, тем более что ты делаешь это ради меня. Но потерпи, пожалуйста! Очень скоро я сумею забрать тебя назад.
О-Тё. Братец, раз это невозможно, то я не стану больше просить, чтобы вы повсюду были рядом со мной. Я только хочу видеть вас – пусть нечасто, один раз в два дня… Или даже один раз в три дня!
Ее руки обвили его, словно побеги плюща. Но и нежный плющ осенью покрывается алой листвой, а это цвет страсти…
В ночном воздухе гремит хор цикад, а еще из гостиной доносится мелодия песни. Песня эта полюбилась всем уже давно, ее часто исполняют. На этот раз и голоса очень хороши, и музыка – играют прекрасно!
Правду говорит молва,
Он собой хорош:
И осанка, и наряд,
И веселый взгляд…
Как тот лунный человек
У луны один,
Одного его люблю,
Видно – суждено…
Тандзиро. Это, кажется, Масакити и Дайкити, гейши из Фукагавы?
О-Тё. Да, они.
Тандзиро. А ты уже выступала?
О-Тё. Да, мы с Имаскэ исполнили дуэтом «Допрос кото»[38]. Но мне не нравится выступать, когда все шумят, как вчера было в гостиной…
Двое влюбленных смотрят друг на друга. Они забыли обо всем, для них не существует больше прошлое и будущее, а есть лишь то, о чем кричат сердца… И опять из гостиной доносится песня – это мелодия додоицу, голос гейши уверенно ведет мотив:
Ночами одинокими
Томлюсь от страсти пламенной,
А встречусь – и лишь о пустом
С тобою говорю…
Все потому, что ты меня
Не любишь так, как я тебя!
Хоть глупо мне досадовать,
Сдержаться не могу…
О-Тё. Слышите? Даже в песне об этом поется! Конечно, вы обо мне не вспоминаете, ведь у вас есть Ёнэхати…
Тандзиро. Ну уж! Чтобы не вспоминать, нужно прежде забыть. А этого не было. Я о тебе думал постоянно – что же мне вспоминать?
О-Тё. Все неправда! О ком братец не забывает ни на минуту, так это о Ёнэхати! (Ее пальцы впиваются ему в бок.)
Тандзиро. Ты что делаешь? Больно! Ну ладно же, я тоже буду щипаться… (Он просовывает руку в боковую прорезь ее кимоно и касается груди.)
О-Тё. Э-э… (Она заливается краской и пристально смотрит в лицо Тандзиро.)
Тандзиро. Что-то музыки не слышно – да? Из гостиной только смех доносится. Видно, настало время для рассказчиков. Может быть, это Сакурагава Дзэнко и Сакурагава Синко показывают свое искусство?
О-Тё. Нет, это, наверное, анекдоты Рютё. А днем выступал Ютё со своими сказами синнай. Это и правда интересно.
Тандзиро. Да-a? Он ведь, кажется, самый обещающий из молодых?
О-Тё. Он не переигрывает, держится естественно. Мне он нравится.
Тандзиро. Я думал, речь идет о его таланте, но тебя, кажется, затронули его мужские достоинства? А я, стало быть, должен выслушивать твои признания. Как легко ты, оказывается, теряешь голову!
О-Тё. Да нет же… Но кое-кто от него без ума. Видели бы вы, как в него влюбилась одна моя подружка, О-Кику![39] Даже противно!
Тандзиро. Ага! Значит, все же и ты к нему неравнодушна!
О-Тё. Братец, перестаньте! Если бы это было так, то зачем я мучаюсь? Какой вы гадкий!
Тандзиро. Ну почему… Я умею понравиться! Сейчас проверим, влюблена ли ты в Ютё… (Крепко прижимает ее к себе и опрокидывает на пол.)
О-Тё. Отпустите меня!
Протягивает руку и слегка приоткрывает сёдзи, глядя в сторону парадной гостиной, затем вновь плотно задвигает створки.
И вот она, любви вершина!
А в основании – тревоги,
Их можно наконец поведать,
Все уголки души открыть…
Чужому взору недоступен
В саду уединенный домик.
Хозяева усадьбы тоже
О нем забыли –
К счастью для влюбленных!
Автор, распростершись в поклоне, почтительнейше обращается к читателю. Наверняка найдутся люди, которые сочтут непристойным изображение в повести подобных сцен и приравняют это к насаждению разврата среди женщин и девиц. Предупреждаю, что это ошибка. Как говорили древние, даже имея перед глазами лишь троих людей, непременно научишься чему-нибудь полезному. Пословица гласит: «Глядя на чужие манеры, исправляй свои». С самого начала я предназначал мою полную несовершенств повесть прежде всего женщинам, и действуют в ней тоже женщины. Хотя поведение моих героинь может показаться безнравственным, чувства их всегда глубоки и целомудренны. Я не пишу о том, что оскорбляло бы женскую добродетель: о связи одной женщины и нескольких мужчин, об отвратительном пороке корыстолюбия и продажности, о нарушении долга. Хоть и говорят, что этот свиток изобилует обольстительными сценами, но чувства изображенных в нем мужчин и женщин всегда искренни и чисты.
Коноито, Тёкити, O-Ёси, Ёнэхати – эти четыре женщины не схожи характерами, но ни одна из них не запятнала свою честь, и им нечего стыдиться перед любимыми. Более того, посмотрите, как в минуты опасности они храбро и беззаветно защищают своих мужей!
Глава четырнадцатая
По водной глади уточка скользит.
Нет беззаботней существа на свете!
Но посмотрите – лапкам ни минуты
Покоя нет.
Перебирая мысли,
Я возвращаюсь вновь к тому,
что глаз сторонний
Напрасно средь других людских занятий
На долю гейши
смотрит с восхищеньем,
Завидуя наряда пестроте.
Совсем иначе выглядит с изнанки
Цветастый ситец «мацудзака»,
С исподом алым черный пояс оби,
И сямисэн в руках –
Все три струны его
Опора слабая, чтобы по жизни этой
Идти и не бояться оступиться.
Безрадостна судьба у дев веселья?
Особенно тяжело бывает девушке, которая впервые выходит к гостям и еще не знает, как следует вести себя во время застолья. Застенчивость может наскучить, а поддержав веселье гуляки, рискуешь не понравиться тому, кто привержен хорошим манерам. Если же оказываешься между неотесанным мужланом и завсегдатаем гостиных, то разговор превращается в цепь недомолвок, и вместо хора выходит нескладная разноголосица, так что потом недовольны оба.
Как известно, во время пирушки гейше не приходится сидеть на одном месте и вечно за ее подолом волочится кто-нибудь из гостей. Такой вот не слишком искушенный волокита, бывало, зазовет любоваться осенними полями – а сезон уже миновал, и все покрыто инеем. Приходится только поддакивать, когда он с многозначительным видом поясняет, что, мол, в верховьях реки из лодки можно увидеть сразу и гору Фудзи, и гору Цукуба[40] – как будто эти вершины нынче поднялись! А каково, дрожа на осеннем ветру, подниматься по обшитым досками ступеням насыпной набережной в Усидзиме? Так стынут босые ножки, что даже самая большая модница мечтает по-деревенски облачиться в носки-таби. Новоявленный кутила даже не догадывается, что хоть и слышны в чайной «Усия» вечерние колокола храма Кофукудзи, а девушка предпочла бы поскорее забраться в паланкин, который доставит ее домой. Вероятно, мужчинам представляется верхом проницательности критиковать этих женщин и подмечать их слабости, а того они не понимают, что и гейши тоже чьи-то дочери, и они кому-то дороги. Но если кто-то отнесется к гейше всерьез, подумает о ней: «Ах, бедняжка!» – то, как все истинные знатоки мира развлечений, он вступит на тропу страсти, а там искусно спрятано множество ловушек.
Но как бы то ни было, а Ёнэхати принадлежит к этому жестокому миру, и ее утлая лодочка застряла между двумя глыбами: долгом и сердечной привязанностью. Нынче ее прибило-таки к тихой пристани – она сидит в гостиной чайного домика «Хираива» – «Плоская Скала». Тут же и Тобэй – прочный опорный столб, на котором покоится пристань. Даже если этот столб сгниет, он будет стоять на прежнем месте. Тобэй все еще настаивает на том, что любит Ёнэхати, и теперь, утомившись от бесплодных пререканий и вина, он дремлет, опершись на собственный локоть. Ёнэхати безрадостным взглядом обводит комнату и видит забытую кем-то маленькую книжечку. Она берет ее в руки и начинает читать вслух, шевеля губами, как это делают женщины.
Аоумэ, молоденькая гейша (она еще носит кимоно с незашитыми рукавами), держит в руках баночку белил «сэндзёко».
Аоумэ. Мэнами, милая, поди-ка сюда!
Мэнами – десятилетняя прислужница гейш.
Мэнами. Я здесь. Что нужно?
Аоумэ. Ты ведь пользуешься белилами? Вот, это тебе. Мажь ими лицо каждый день. В эти белила добавлено хорошее лекарство, все твои прыщики исчезнут. Еще я тебе дарю вот эту картинку. Ну что, согласна постричься, как монашки?
Мэнами. Я не хочу! (Лицо ее кривится в недовольной гримасе.) Дайте мне белила, и все!
Аоумэ. Ну же! Если эта девочка не станет маленьким бонзой, то у нее никогда не исчезнут прыщики. И на глазах тоже выскочат прыщики – совсем ослепнешь! Подумай-ка!
При этих словах девочка задумывается, не стать ли ей и правда монашенкой.
А пострижешься – я всегда с тобой буду ласкова!
Мэнами. Ну ладно… А вы мне правда дадите белила и картинку?
Аоумэ. Вот и молодец, хорошая девочка. Больно не будет!
Ведет девочку в пустую комнату по соседству и быстро-быстро бреет ее наголо, превращая в маленькую монахиню. Девочка трогает свою голову и начинает плакать.
Мэнами. Мне так не нравится… Берите назад свою картинку, сделайте опять как было!
Аоумэ. Глупенькая! Что же теперь можно сделать, раз волос уже нет? (Смеется.) Тиёхарусан, идите-ка сюда, взгляните!
Девочка продолжает плакать, а из соседней гостиной доносится пение:
Вершина любви, из печалей ты сложена!
По склону крутому двое бредут…
Гейша, которая напевает в соседней гостиной, еще молода, ей восемнадцать или девятнадцать лет. На вид она – живое отражение великого актера Хамамурая. Волосы ее разделены на две части и уложены в прическу «варигарако», к лицу ей и дорогие заколки. Шея ее белее снега. Очищенное лучшими снадобьями, лицо лишь слегка тронуто гримом и белилами «сэндзёко» – это выглядит особенно утонченно. На ней белое ночное одеяние с каймой из заморского ситца, оно перехвачено узким пояском из черного бархата и шерсти золотисто-чайного цвета. Стоя на коленях, гейша складывает постельные принадлежности и приводит в порядок свою гостиную. Гость ее, видимо, уже женат и, похоже, унаследовал хорошее состояние. Описание его внешности мы здесь опускаем.
Уже подошло время закрывать заведение, и в доме суета: молоденькие гейши, которым велено в эту ночь сторожить хозяйские покои, готовят себе постель в общей комнате на первом этаже.
Слышно, как где-то по соседству сказитель исполняет пьесу дзёрури:
Свято ученье о бренности мира,
О Ветер Тщеты Всего Земного!
Пусть же хрупкий цветок вьюнка
Переживет столетние сосны!
Хансити за руку ведет О-Хана…
Гость гейши. Как раз сцена двойного самоубийства влюбленных – Хансити и О-Хана! У тебя даже имя похожее – Ханаяма…
Гейша. И у вас похожее имя, господин Ханбэй!
Xанбэй. А эти слова пьесы проникают в самое сердце…
О-Хана. Пока никого нет, убей меня! Скорее!
Ханбэй. Да! Пока вокруг нет людей… Потерпи еще немного!
Он быстро отгораживает ширмой угол, где они сидят. Вот он уже готов вонзить меч… В это время из-за перегородки слышится чей-то голос.
Голос незнакомца. Не соверши ошибку! Мертвый цветок уже не расцветет! Взгляните сначала сюда!
Двое видят, что в щель между створками сёдзи просунуто послание. Это контракт Ханаямы. Ханбэй берет бумагу в руки, внимательно читает, и у него вырывается облегченный вздох.
Ханбэй. Вот он, твой контракт с хозяином заведения!
О-Хана. Этот хрипловатый голос! Наверняка это вчерашний гость госпожи Ханамати. Он был одет как приказчик из магазина и все расспрашивал ее обо мне.
Ханбэй. Клянусь, это Тюсити! Опять его преданность и доброта!
О-Хана. Что это за человек?
Ханбэй. Он – старший приказчик в нашем магазине. Это он та самая «белая мышка»[41], благодаря которой мой отец процветает. Даже его имя – Тюсити – означает «Преданный». Но то, что он сделал сейчас… Не понимаю!
О-Xана. Но раз контракт теперь у нас, мы можем и не умирать. Правда, Ханбэй-сан?
Ханбэй. Да, мы можем не умирать, и это (так считает автор) – прекрасно.
Продолжение в следующем выпуске[42].
Ёнэхати(дочитав до конца). До чего это раздражает! Вечная привычка авторов! А может быть, тут где-нибудь и продолжение есть…
Она бормочет про себя и поглядывает на Тобэя. Но подвыпивший Тобэй спит непробудным сном, издавая громкий храп.
Прочитала про этого Ханбэя и вспомнила госпожу Коноито. Ведь ее Хан-сан из Нэгиси тоже такой – на крайности пойдет, а не отступит. Не получилось бы и у них, как в этой книжке!
Тобэй. Да уж, ручаться нельзя!
Ёнэхати. То-сан? Это вы сказали?
Тобэй. Я давным-давно проснулся и слушаю… Хотя я и без тебя все знал. Ханбэй из Нэгиси заботился о Коноито с того дня, как она стала выходить к гостям. Потом он разорился, но она с ним не порвала. Ну а ваш покорный слуга Тобэй поддерживает Коноито потому, что она ему нравится: она умеет быть преданной и обольстительной одновременно. Теперь ты понимаешь, Ёнэхати, что у тебя не может быть обязательств перед Коноито?
Ёнэхати. Вот до чего вы додумались! Но как бы ни воспламенялось ваше сердце, у женщин тоже есть гордость. Простите меня, но я по-прежнему ничего не могу вам ответить.
Тобэй. Ну еще бы! «Дитя, которое страшится любви»…
Как раз в это время с насыпи слышится детский голос: «Мамочка, прости меня!»
Когда автор этих строк, Кёкунтэй, сидел над рукописью, в его хижину заглянул друг. Прочтя отрывок, в котором речь идет о чайной «Усия», о паланкине и о лодке, друг мой в шутку сложил стихи.
Стихи господина Кинтося:
Полями в инее налюбовавшись всласть,
Промерзнув в лодке,
пока плыл до Усидзимы,
Я тоже с радостью бы
прыгнул в паланкин,
И пусть несут меня
по тракту Умамити –
В квартал любви вернуться я не прочь!