Глава пятнадцатая
«Где проживешь свой век –
там и столица».
Присловье впору,
Ведь карниз к карнизу
Дома на Мукодзиме поднялись.
Какая же деревня здесь, коль мимо,
Как куколки точеные изящны,
Снуют красавицы?
Благоуханье
Струится вслед им,
И весенний ветер
Его мешает с ароматом сливы.
Сюда добраться
нынче можно без хлопот –
Не надо кликать лодочку Такэя,
Вот почему любители пить чай,
Что знают толк в крюке для котелка
И бульканье веселом кипятка,
Здесь завели «беседки», «павильоны»,
«обители», и «хижины», и «залы».
Плетенная на манер ограды храма Кэнниндзи изгородь одного из таких «павильонов» в этот час словно занялась огнем – это первые рассветные лучи. А как дивно поет на заре соловей! Но кое-кто мечтает лишь об одном – поскорее погрузиться в горячую воду, принять утреннюю ванну. Готова ли она уже? Стараясь открывать тугую калитку как можно бесшумнее, на улицу выходит девушка. На сонном лице играет улыбка – очаровательно, как будто пролил кто-то воду, а она наутро подернулась ледком и блестит. Путь девушки лежит через мокрое, в изморози поле, поэтому она в деревенских гэта и левой рукой подбирает подол платья. Громко стучат сандалии – да и имя ее гремит, в Коумэ оно известно всем. Эта девушка – молодая учительница декламации. Она только что, под утро, вернулась домой. Вчера допоздна наставляла своих подопечных и ночевала в доме одной из учениц.
Хоть здесь и не столица, но точь-в-точь по-столичному уложены ее волосы в модную нынче прическу «симада с напуском». А еще в ней чувствуется какая-то природная свежесть. Это – как сакэ «сумидагава», которое варят только на востоке, в столице Эдо.
Тем же утром в сад гостиницы «Хираива», что на Мукодзиме, после ночи обильных возлияний выходит Тобэй в деревянных сандалиях для постояльцев. Прислонившись к ограде храма Кофукудзи, он бранит местные порядки: из-за раннего часа гостиничная купальня еще закрыта.
Тобэй. Может быть, я требую слишком многого, но с утра голова не работает, пока не примешь ванну…
Следом за Тобэем выходит Сакурагава Ёсидзиро в небрежно наброшенной на плечи парадной накидке.
Ёсидзиро. По-моему, лучше нет, чем купаться в «Дайсити». Но и вы нынче неподражаемы – так рано поднялись!
Тобэй. Вино свалило с ног, но не нагнало сон, я все время ворочался с мыслью, не готова ли уже ванна…
Ёсидзиро. Должна уже быть готова. Но как бы нам не оплошать! Ведь в женском отделении наверняка еще не вскипятили воду. Того и гляди какая-нибудь гейша с опухшими после вчерашнего глазами пошлет слугу со своим купальным халатом, чтобы он занял мужскую купальню. «Как не хочется сегодня пудриться! Хоть бы поскорей в лодку – и уехать до того, как он проснется!» Бубня что-нибудь в этом духе, она будет сидеть в тесной мыльне, пока все вокруг не забрызгает. Подумать страшно!
Тобэй. Полно! Я ценю твой актерский дар, но ведь истина очевидна. Эта самая гейша, увидев тебя, тут же закричит: «Ой, Ёсидзиро-сан! И вы вчера были здесь? А я все думала, куда вы подевались… Вот не знала!» Потому-то ты и делаешь вид, что здешняя купальня нехороша, и пытаешься меня утащить отсюда. Я угадал?
Ёсидзиро. Ничего подобного! Я не настолько падок до женщин. Предоставляю это своим клиентам.
Тобэй. Хотя ты и приходишься сыном самому Сакурагаве Дзэнко, едва ли кто-нибудь поручится за тебя как за женоненавистника…
Таким образом беседуя, они направляются в купальню гостиницы «Мусасия», которая расположена по другую сторону дороги. Как раз когда они подходят к дверям купальни, оттуда появляется девушка. Волосы ее изящно подобраны и заколоты спереди и с боков, лицо после ванны розовеет, как цветок сакуры. Ей не больше семнадцати, поражающая стройностью фигурка облачена в утреннее кимоно яркой модной расцветки с узким пояском. Зажав во рту уголок небольшого полотенца, она зачесывает выбившиеся пряди волос крошечным самшитовым гребешком. Взглянув на Тобэя, она приходит в изумление: «То-сан?»
А я-то думал – кто это? А это, оказывается, О-Тё… Мы с тобой давно не виделись, и ты так за это время выросла, что не узнать! Где ты теперь?
Дружелюбный и приветливый по натуре, Тобэй долго и подробно ее расспрашивает. Ёсидзиро потихоньку похлопывает Тобэя по спине и негромко посмеивается.
Ёсидзиро. Так-так… Чем других укорять, лучше на себя оборотиться! И чем же вы оправдаетесь?
Тобэй(обращаясь к О-Тё). Ты с вечера в одной из здешних гостиниц?
О-Тё. Нет… В Коумэ у меня сестра, и она заболела. Теперь она перебралась сюда и живет в усадьбе, что на соседней улице, а я ее навестила.
Сакурагава Ёсидзиро намеренно оставляет их разговаривать, а сам первым идет в купальню.
Ёсидзиро. Пойду первым, сниму пробу – вечно я на себе проверяю, достаточно ли подогрели сакэ… (Смеется.)
Он решительно толкает раздвижные двери, чтобы войти, и двери с грохотом падают прямо на него, поскольку желоб, по которому должны скользить створки, мелковат. Из купальни выскакивает мальчишка-банщик: «Ничего-ничего, не беспокойтесь!» «Неудачная шутка!» – с этими словами Ёсидзиро заходит в предбанник, снимает кимоно, кладет его на решетчатую полочку и оглядывает помещение для мытья. В месте слива доски позеленели, как в колодце, ушаты для мытья – меньше, чем можно себе представить, а видавший виды мешочек с рисовой шелухой, которым драят спины, украшен цветущей веткой алой сливы. Еще одна шутка мальчишки-банщика! Хоть все это изрядно отдает провинцией, но есть тут и особое очарование, уже исчезнувшее из столичных купален. «Ну, тут уж я отдохну!» – с этими словами Ёсидзиро погружается в горячую воду. Тобэй и О-Тё продолжают беседовать у ограды внутреннего дворика гостиницы «Мусасия». Неожиданно из бокового переулка появляется не кто иной, как старуха О-Кума (та самая бывшая управительница «Каракотоя», на которую теперь работает О-Тё).
О-Кума. В хорошеньком месте я тебя встретила! Весь день сегодня понапрасну за тобой пробегала – ну-ка, пошли домой!
О-Тё. Ой, мама? Вы меня напугали…
О-Кума. Чего там «напугала»! Ишь, бессовестная, дурачить меня вздумала! Сказала, что больна сестра, и отпросилась на пару дней, а сама? Ведь пени, которые ты платишь мне за дни прогулов, не идут ни в какое сравнение с деньгами, которые ты бы заработала, выходя к гостям. Разве я могу протянуть целых десять дней на твои два или три бу? А сколько ты сегодня еще пробегаешь? К врачу за лекарством, в Хориноути за амулетом… Твое дело, сколько ты будешь еще отпрашиваться, – ведь потом тебе отрабатывать. Но я-то голодная сижу! Немедленно иди за мной!
О-Тё краснеет от злобных выкриков старухи, ей очень горько, но поделать она ничего не может.
О-Тё. Я виновата, что задержалась… Через несколько дней приедет ее тетя и сможет присмотреть за больной. А до этого – прошу вас!
О-Кума. Нет, не выйдет! Мелешь всякий вздор…
Тобэю неприятно видеть, что разговор у них не получается.
Тобэй. Тетушка, я не знаю всех подробностей дела, но ведь перед вами всего лишь дитя. Не лучше ли сходить с ней вместе к ее старшей сестре и уж с сестрой вести разговор?
О-Кума. А вы-то – кто?
Тобэй. Может быть, вы меня и позабыли, но я тот самый Тобэй, который пользовался когда-то некоторой известностью в верхних покоях «Каракотоя». В дни «момби» я, помнится, всем из прислуги воздавал должное, да и вы щедро одаривали меня поклонами в гостиной ойран Коноито.
О-Кума. Так вы, верно, тот господин из Киба?
Тобэй. Чем величать меня господином, вспомните лучше о том, что О-Тё прежде была госпожой над вашей светлостью. Вы так грубы с ней, держите ее в страхе, точно малое дитя, – это не пойдет вам на пользу в грядущей жизни.
Получив отпор, старуха О-Кума сначала как будто бы теряется, но потом берет себя в руки и отвечает Тобэю.
О-Кума. А вы, может быть, сами хотите о ней позаботиться? Какое доброе у вас сердце! Давайте-ка оставим в покое то, что было прежде. А нынче мы с ней обе приносим друг другу выгоду. Делаем вид, будто мы мать и дочь, а говоря по правде, она нанялась ко мне, и она – моя слуга. Я ей уже уплатила вперед, однако же, если мне вернут мои двадцать рё чистыми деньгами да возместят расходы на еду и прочее, что потребовалось для ее содержания, тогда я готова выложить ее долговую расписку. Но только яблоко-то с червоточинкой, прошу иметь в виду!
Рыцарственную душу Тобэя, наследника героев японской старины и пленника собственной чести, оскорбили грязные намеки, высказанные столь откровенно, как говорится, «не завернутые в шелк».
Характер его таков, что он не может остановиться на полпути, прикинувшись, что дело его не касается.
Тобэй. Я, признаться, ничего не понял, но ведь говорят же, что против бабки-сводни и хозяйки чайного домика мужчине не устоять. Впрочем, это так, к слову. На самом деле мне жаль О-Тё. Не потому, что «сел в лодку – назад не вернешься», не из куража, а просто чтобы, как говорится, «распутать корабельные цепи» и во всем разобраться, я уплачу вам сполна. Матушка, доверьте мне на сегодня О-Тё!
Как раз в это время к Тобэю с поклоном подходит служанка из гостиницы «Хираива», в руках у нее купальный халат: «Да вы еще и в купальне не были!»
А, ты халат принесла? Спасибо. Как раз вовремя ты здесь оказалась.
Наклонившись к служанке, что-то шепчет ей на ухо, после чего она поспешно убегает.
О-Тё. То-сан, простите меня! Мне очень неловко… (Голос ее звучит неуверенно.)
Сакурагава Ёсидзиро наблюдает за происходящим через решетчатое окошко купальни.
Ёсидзиро. Господин Тобэй, я уже выхожу!
Тобэй. А, это ты, Еси-сан? У меня тут кое-какие дела. Ванну я потом приму.
В это время возвращается служанка и передает Тобэю небольшой сверток. Тобэй разворачивает бумагу, проверяя содержимое, а затем передает сверток старухе О-Куме.
Прошу продлить ее отпуск еще на несколько дней – что бы ни случилось, я буду поручителем.
Переданных старухе О-Куме денег ровно десять рё, и в душе она очень довольна.
О-Кума. Да что уж там! Напрасно вы огорчались! Если бы знала, в чем дело, разве бы я стала шум поднимать?
Тобэй. Ладно, ладно, мы ведь договорились, у каждого своя выгода…
Отослав старуху прочь, Тобэй в сопровождении О-Тё занимает одну из уединенных гостиных заведения «Хираива».
О-Тё. Прошу простить меня за неожиданно доставленные хлопоты!
Тобэй. Не стоит благодарности. Твоей вины здесь нет. А у меня, я думаю, есть веская причина поступить так. Разве не была эта О-Кума твоей домоправительницей? Разве не прислуживала она Коноито и другим гейшам? И вот она выказывает такое пренебрежение дочери прежних хозяев – для моей натуры это невыносимо, и я решил вмешаться. Но как оказалась ты в нынешних обстоятельствах?
В ответ О-Тё, проливая слезы, подробно рассказывает обо всем, что с ней случилось, как это и описано в предыдущих главах нашей повести. Тобэй же, будучи и сам человеком щедрой души и неколебимого мужества, услышав об отважной O-Ёси из Коумэ, чувствует, что между ним и ею есть какая-то непонятная связь, нити судьбы притягивают их друг к другу. Вот и О-Тё они оба не могут оставить без помощи…
Бедная, сколько ты страдала! Но теперь волноваться не о чем. Я повидаюсь с твоей сестрицей, и мы придумаем что-нибудь, чтобы избавить тебя от старухи.
В это время вносят вино и закуски.
Принесите поскорее что-нибудь из еды! Мне достаточно и этого, но девочке следует хорошенько подкрепиться. И где наш милый Ёсидзиро?
Служанка. Пошел в храм Уси-но Годзэн.
Тобэй. Да? С чего бы это вдруг… A-а! Он неверно все истолковал и решил нас оставить наедине. Позовите-ка его скорее!
Кивнув, служанка уходит на кухню.
О-Тё. Разрешите налить вам?
Тобэй. Нет-нет, не беспокойся. Поешь и иди поскорее. Сестра, наверное, волнуется.
О-Тё. Да нет, я ей сказала, что с утра схожу помолиться святому угоднику[43] в храм Дзёсэндзи.
Тобэй. Из утренней ванны – прямиком в Фукагаву?
О-Тё. Нет, это другой храм – он на той улице, что идет вдоль плотины, там еще чья-то усадьба рядом.
Тобэй. А, понятно – напротив черепичных печей Коумэ. Но это тоже неблизко!
О-Тё. Три квартала отсюда. Но для здешних жителей это все равно что рядом.
Вносят поднос с едой. Следом появляется Ёсидзиро, и с его приходом некоторое время все заняты лишь вином.
Ёсидзиро. Хозяин, я бы хотел сегодня ненадолго отпроситься. Можно?
Тобэй. А что случилось? У тебя с кем-то уговор?
Ёсидзиро. Да, мы с Ридзё и Тярия должны быть вечером в гостиной некоего господина. Сатохати еще давно пообещал…
Тобэй. Вот и кстати. Мне тоже нынче надо в господскую усадьбу, по делу. На денек забудем развлечения! Ты можешь идти прямо сейчас.
Ёсидзиро. Не лучше ли после обеда…
Тобэй. Иди, не сомневайся! Я ведь тоже уже ухожу. Только за это сделай одолжение, выполни одну мою просьбу. Найми лодку и передай от меня весточку на ту сторону реки, в Яманосюку – это прямо на берегу…
Ёсидзиро. Дом госпожи Нобуцуги?
Тобэй. Да. Пусть она непременно будет на празднике бога Эбису. O-Тэцу из «Миятогавы» тоже обещала приехать, поэтому, если госпожа согласится, пусть они вместе наймут на пристани лодку. Так и передай.
Ёсидзиро. Слушаюсь. Ну а мне позвольте откланяться. Прощу прощения, что так охоч до развлечений. И вы не теряйте времени даром! Хорошо, сестрица?
Он поглядывает на Тобэя, всем своим видом показывая, как восхищен его находкой. Тобэй подзывает Ёсидзиро поближе.
Тобэй. Везде-то ты видишь дурное! Отправляйся лучше в Яманосюку и не вздумай исполнить свой излюбленный номер «Через реку переехал – и забыл зачем…».
Ёсидзиро. Что вы такое говорите! Ведь я только ради вашего поручения еду на ту сторону. А на остров Мукодзима нынче добраться несложно. На нашем берегу реки сейчас шесть лодочников ждут своей очереди, чтобы кого-нибудь переправить.
Тобэй. А ты в этом деле, оказывается, дока! Даже я не знал, сколько там лодочников. Я до сего дня надрываю голос, выкликая только лодку Такэя. Знаешь, как в песне старины Хакумося:
На берегу реки Сумидагава
Стою, кричу – ни звука мне в ответ,
И только снег идет.
Под снежным покрывалом
Заснул, наверно, лодочник Такэй…
Пройдет еще немного времени, и никто не поймет без специальных разъяснений, что эта песня сложена о том, как с прибрежной насыпи подзывают лодку, чтобы добраться до Санъи. Однако не годится тянуть на себя якорную цепь, когда корабль готов к отплытию…
Ёсидзиро. Как, на сегодня уже все? Мне уходить?
Тобэй. А что такое?
Ёсидзиро. Чувствую себя так, словно впереди финальная сцена, а меня оттаскивают за волосы…
Тобэй. Лучше уходи, а то еще какую-нибудь глупость скажешь!
Ёсидзиро. Если так, решительно исчезаю. Будьте здоровы! (Уходит.)
У калитки, выходящей на набережную, столпились все, кто служит в гостинице «Хираива».
Слуги. Всего вам доброго! До свидания!.. Ой, а разве съезжает один Ёсидзиро-сан? Так хозяин еще остался…
Ёсидзиро. Именно!
Горничная. А ваш уход, как всегда, неожиданный…
Ёсидзиро. А ты бы хотела, чтобы хозяин ушел, а я бы с тобой остался, да?
Горничная. Фу, гадкий!
Ёсидзиро. Ты моя скромница!
Горничная. То-сан, а Ёсидзиро про вас сказал… (Делает вид, что бежит в гостиную к Тобэю.)
А тем временем идет десятый день первого весеннего месяца, и обращенные к югу ветви сливы постепенно покрываются цветами. Настала пора отсчитывать время по сливовому календарю! «Бом-бом…» – это колокол храма Кофукудзи бьет час Змеи. Дым от печей для обжига черепицы смешивается с весенней дымкой и постепенно тает, а ветер разносит крики грузчиков у дровяного причала в Имадо да мальчишки-посыльные гудят в морские раковины.
Глава шестнадцатая
Итак, О-Ёси, которая давно уже страдает от опасной болезни, перебралась временно в дом своей овдовевшей тетушки в Сусаки, что в Мукодзиме. Хозяйка дома отправилась на родину покойного супруга, имея неотложное дело к его семье. О-Ёси приглядывает за усадьбой и восстанавливает свои силы на свежем воздухе.
Сегодня больной стало легче, и она коротает праздно летящие часы с книгой в руках.
Ставни распахнуты, льются лучи –
Свет весны благодатный!
Сливы стройная тень на стене
Воспоминания будит.
Прошлое в сердце эхом звучит,
Долгим, печальным эхом,
А в горном храме колокол бьет,
Времени бег отмеряя.
Колокол в храме на Горе Золотого Дракона уже пробил час Змеи. Слышатся выкрики идущего полем торговца: «Белое сакэ, чистое сакэ! Пастила из фасоли, сладкой фасоли!» Эхо подхватывает слова и уносит вдаль.
О-Тё (и Тобэй с нею вместе) подходит к бамбуковой изгороди и отворяет калитку.
О-Тё. Сестрица, как вы? Я сегодня задержалась дольше обычного… (С этими словами она переступает порог внутренних покоев и приглашает войти Тобэя.) Будьте любезны, сюда, пожалуйста. (А сама проходит в глубину дома и рассказывает О-Ёси про Тобэя и про все, что с ней случилось.)
O-Ёси. Ах, неужели! Вот спасибо ему, такой сердечный человек… Поскорее зови его сюда.
О-Тё радостно кивает и, выйдя в соседнюю комнату, обращается к Тобэю.
О-Тё. То-сан, пожалуйте сюда.
Тобэй. Можно ли? Больной это не повредит?
O-Ёси. Нет, что вы! Сегодня я уже гораздо лучше себя чувствую. Прошу вас, не стесняйтесь, пройдите сюда! Простите, что не встречаю вас как полагается… Здесь такой беспорядок! О-Тё, дорогая, приготовь поскорее чай!
Тобэй. Нет-нет, ради меня не беспокойтесь, пожалуйста! (С этими словами он заходит в комнату О-Ёси.) Еще раз прошу прощения…
Садится, однако ему предлагают другое место, в почетном углу, и в этот момент хозяйка и гость обмениваются взглядами. На лицах обоих – изумление, они не верят глазам. O-Ёси вдруг заливается слезами, прижимая руки к груди. На нее это совсем не похоже.
O-Ёси. Конечно, это вы! Семь лет назад, по пути из Нариты, вы остановились в гостинице «Цутия» в Сакуре…
Тобэй. Да, так и было! Дождь заточил меня в одной из верхних комнат гостиницы, и я попросил, чтобы прислали кого-нибудь для компании за рюмкой. Только вот для вас это плохо обернулось…
O-Ёси. А для вас! Новому человеку – столкнуться со скандалом! Ссора из-за ревности к успеху чужака у гейши… Я тогда подумала, что вы рассердились на меня из-за того, что ваше имя станут впредь поминать в связи с какой-то бродячей певичкой, которая и сама-то себя стыдится. Поэтому я пошла принести вам свои извинения и… Это была судьба!
Тобэй. А я, когда они вломились, подумал только: странная запальчивость! Но сердце мое все же не из дерева или бамбука – я ввязался в ссору, не предполагая, чем все кончится…
O-Ёси. Я так надеялась, что мы снова встретимся в Эдо, как вы говорили… После того свидания я стала стыдиться своей напускной бойкости, а вернувшись из скитаний домой, отложила сямисэн и научилась делать женские прически. Все потому, что думала: вдруг встречу вас! Не могла я больше порхать по жизни, не могла, чтобы люди свысока смотрели на мое ремесло. И уж тем более претило угождать мужским прихотям. Но прошу вас, не подумайте, что я чересчур превозношу свое целомудрие!
Открывшись Тобэю, O-Ёси смотрит на него полными слез глазами, она смущена. Однако ее молчание говорит ему больше, чем любые слова. О, сердцу его знаком этот тонкий, изысканный аромат зрелого чувства…
Тобэй. Я чувствую себя так, как будто все это сон… Когда мы повстречались в Сакуре, вам было как раз девятнадцать. Несчастливый для женщины год[44] – и вот вы пустились в паломничество. В гостинице мне сказали, что вы вместе с вашим батюшкой направляетесь в храмы Нариты и ищете способ заработать, чтобы оплатить дорожные расходы. От этих слов так и повеяло – «ветреница»! Однако, сверх ожидания, я не встретил чего-либо похожего на развязность, напротив: подлинный талант, прекрасная внешность, умение себя держать…
Довольная похвалой, О-Ёси весело смеется.
O-Ёси. Не желаю слышать! Семь лет назад я поверила этим сладким речам – и вот, до сего дня храню вам верность… Быть может, для вас этот подарок – лишняя обуза, тогда простите меня, прошу вас!
То, что она говорит и делает, совершенно не похоже на прежнюю O-Ёси, которую мы встретили в начале повести. Таково уж женское сердце: в этом мире нет женщин добрых или злых, сильных или слабых – все переменчиво. Каков ее мужчина – такой становится и женщина. Белозубая молодка[45] бывает блеклой, а женщина в годах и по натуре скромная – яркой и броской. Ведь это ради мужчины они так меняются. И тот, кто со стороны судит, мол, эта женщина – порочна, эта – добродетельна, ничего не знает о любви.
Тобэй. А ведь просить у вас прощения должен я! Сразу после возвращения из Нариты я узнал, что мои друзья собираются в путешествие, в провинцию Ямато, и мне захотелось отправиться с ними. Баловень родителей, строптивец, лентяй, я пустился в дальний путь в компании таких же, как и сам, повес. От Исэ до Нанивы, везде мы изощрялись в безумствах: узнали, что такое красавицы из Киото, наряды и разносолы из Нагасаки… В праздных скитаниях летели дни и месяцы, а тем временем в Эдо скончался мой дядюшка, человек весьма солидный. Вдобавок за время моего отсутствия пять самурайских семейств, постоянные клиенты отца, отказались от услуг нашего торгового дома из-за ошибок в расчетах. Я всего этого не знал: путешествовал, сорил деньгами и, наконец, неудовлетворенный тем капиталом, который оставался у меня за пазухой, набрал денег взаймы у самураев, с которыми мы ведем дела в провинциях по всей стране. Чуть ли не двадцать рё я выпросил у клановых старейшин, обойдя семнадцать или восемнадцать поместий. Ну а когда и эти деньги кончились, я вернулся в Эдо. Однако не так страшно оказалось, что я растратился, и не то поставили мне в вину, что за сотни ри от дома я забыл про семью и родителей. Самое главное – что я не явился на похороны дядюшки. Это узнал весь свет и счел непростительным, а более всех оскорблена была тетушка. Эта тетушка – старшая сестра моей матери и наследница всего состояния; и когда я, устав от разгула, явился в Эдо, я не знал еще, что в наказание за пренебрежение долгом семейный совет решил в тот же день изгнать меня из столицы. Так на некоторое время я оказался препоручен заботам родственников в Кадзусе. О тебе я вспоминал часто, но поделать ничего не мог.
Через два года я наконец вернулся домой. Я думал о тебе, везде искал, но так и не нашел, хотя не забывал ни на мгновение.
O-Ёси. Вполне понятно, что вы не смогли меня разыскать. Отец тогда решил, что из Сакура мы должны отправиться в Омикаву, а потом дальше на восток, хотя мне и хотелось поскорее возвратиться в Эдо. А после этого я простудилась, заболела… Отец тоже хворал, и наше возвращение домой задержалось чуть ли не на два месяца. О вас до меня доходили лишь какие-то слухи, а в точности узнать ничего было нельзя. И как раз в это время умер мой отец. Даже с помощью тетушки я могла лишь кое-как перебиваться. Стать гейшей? Невыносимо было думать, что однажды мы с вами встретимся и вы сочтете, что для меня не существует искренних чувств. И вот я решила: пусть заработок парикмахерши и ненадежен, но угождать мужчинам…
В это время О-Тё приносит чай.
О-Тё. Сестрица, чай готов, но к чаю – ничего…
О-Ёси. Да, к сожалению, ничего нет…
О-Тё. Может быть, я схожу туда, где мы обычно покупаем?
О-Ёси. Хорошо, но тогда ты не заходи в ворота храма Акиба, а иди вдоль гостиницы «Мусасия», там ближе.
О-Тё. Да, я все время этой дорогой ходила. А что именно купить?
Тобэй. Ради меня, пожалуйста, не беспокойтесь! Сейчас должны прийти люди из гостиницы «Хираива», они что-нибудь принесут.
О-Ёси. Ах так? Ну, тогда… (Она в замешательстве.) О-Тё, дорогая, все же сбегай быстренько!
О-Тё. Бегу, бегу!
О-Ёси. Купи печенье обоих сортов, мы положим его на алтарь преподобного Нитирэна!
Эти слова несутся вслед убегающей О-Тё. Желание О-Тё оставить двоих совпадает с желанием О-Ёси, обе умеют быть тактичными по отношению к чужим чувствам.
Ну а теперь кое-что к сведению читателей.
Оба сорта – превосходное печенье к чаю.
Знаменитые гостинцы с острова Мукодзима.
Автор широко оповещает об этом не потому, что дружит с продавцами сладостей. В какое бы время года ни приехали вы развлечься на Мукодзиму, печенье – замечательный подарок для вашей семьи.
Превосходного качества печенье, приготовленное исключительно чисто, заметно превосходит рисовые лепешки «сакурамоти», которыми славятся здешние места.
Но мы отвлеклись. Тобэй и O-Ёси, оказавшись лицом к лицу через столько лет, все еще чувствуют некоторую неловкость. Великую радость и в то же время смущение, испытываемые O-Ёси, трудно выразить словами, и ей нечем доказать, что семь лет она была верна Тобэю. Она лишь плачет и плачет.
Чем же закончится эта сцена?
Это вы узнаете, прочтя главу семнадцатую.