Глава семнадцатая
Расправились морщинки
меж бровями,
Лицо улыбкой расцвело,
тревоги – прочь!
Цветок раскрылся,
Нет его прекрасней
В весенней изумрудной дымке
Нераспустившихся бутонов.
Тобэй, обняв О-Ёси, гладит ее по спине.
Тобэй. Ну, полно! Хоть и не ведая того, я заставил тебя жестоко страдать. Но ведь теперь мы уже нашли друг друга. И если позволительно мне просить тебя, то поверь – отныне все будет хорошо!
O-Ёси. Я очень счастлива, что вы говорите мне эти ласковые слова, но ведь мужчины – все мужчины, не только вы – непостоянны в своих привязанностях… Теперь заботы на сердце станет еще больше, чем прежде, и мне тревожно.
Тобэй. Но отчего же, отчего ты во мне сомневаешься?
O-Ёси. Отчего? Хранить вам верность всю жизнь, даже если мы больше никогда не встретимся, решила я сама, такое уж у меня сердце – до самой глубины прониклось оно вашей добротой. «Пусть хоть в будущей жизни, но только он…» – так думала я и неуклонно следовала своему решению, с утра до вечера трудилась, терпела лишения, была по-мужски тверда и отважна. А вы в это самое время, забыв обо мне, сблизились с госпожой Коноито из «Каракотоя»… Сестрица О-Тё мне рассказала. Да, я понимаю, что для репутации мужчины это не пустое – иметь любовницу-гейшу, покупать самых дорогих ойран… Но вы не преминули удостоить вашей ласки и внимания даже О-Тё, которую случайно встретили после долгого перерыва!
В это время служанки и мальчики из гостиницы «Хираива» вносят три больших короба. Они выставляют принесенное на кухне и, откланявшись, уходят.
Ой! Чего тут только нет! Скорее бы О-Тё вернулась. (Приведя кухню в некоторый порядок, она вновь ложится в постель, обессиленная.)
Тобэй. Это приходили из «Хираива»? Если бы знал, я бы сам все прибрал… Я думал, ты в туалетную… Надо было приказать им что-то сделать?
O-Ёси. Да нет, сейчас уже девочка придет…
Тобэй. Я про другое. Может, надо было велеть им приготовить твой любимый суп со взбитыми яйцами? A-а? Каково! Ты говоришь, что мужчины лишены чувств, а я вот помню даже, что тебе нравится или не нравится из еды, хотя мы любили и были вместе всего лишь три дня, и то семь лет назад. Что ты на это скажешь? «Ветреник», «бесчувственный»?
Очарование О-Ёси – улыбающейся, с лицом, залитым счастливыми слезами, – превосходит сейчас красоту Коноито, Ёнэхати или О-Тё. Тобэй обнимает О-Ёси.
Я ведь не знал, что ты здесь, и очень тосковал. А Коноито чем-то на тебя похожа… По правде говоря, это не было глубокое чувство, просто в то время мне нужно было развеяться. А заботы о гейше Ёнэхати я взял на себя по одной важной, но тайной причине, о которой сейчас не могу говорить. Дай-ка хорошенько взглянуть на тебя! Ты так похудела, бедная…
О-Ёси. Доктор говорит, что вся эта хворь – только от переживаний. Он сказал, что полезно время от времени красиво причесаться, принять ванну… И вот через каждые два-три дня я кое-как бреду в купальню, опираясь о плечо О-Тё. Обессилела так, что самой неприятно, – еле хожу!
Тобэй. Понятно, почему при своем тяжелом недуге ты мне показалась чересчур красивой! На тебе же ни пятнышка грязи! Не будь ты больная – я бы тебя так просто не отпустил.
Тобэй говорит все это смеясь, а О-Ёси, пристально взглянув на него, вдруг с трепетом приникает к коленям Тобэя, подняв к нему зардевшееся лицо.
О-Ёси. Теперь я могу умереть!
Тобэй. Ты замерзла под этим тонким покрывалом! (Укрывает ее одеялом.) Мне тоже что-то зябко… (Накрывает тем же одеялом и себя.)
Как раз в это время у дверей кухни появляется задыхающаяся от бега О-Тё. Она робко заглядывает внутрь – в доме тишина. Чувствуя неловкость, она отправляется подметать дорожку за оградой.
Неслышно ступая, она переходит через мост над садовой канавкой, и вдруг – не то принесенный ветром лепесток сливы, не то первая весенняя бабочка… Как тут не вспомнить сон Чжуан-цзы![46] Да и сама она… Ведь имя О-Тё тоже значит «бабочка»!
Все в этом мире изменчиво, непостоянно – вот и Тобэй с О-Ёси встретились… И это О-Тё, сама того не ведая, свела их. Спустя семь лет к ним вновь вернулось минувшее, и их любовный шепот кажется чем-то диковинным юной девушке.
Автор, Тамэнага Сюнсуй, берет на себя смелость заметить тут следующее. Хотя в представленном на суд публики сочинении нет недостатка в обольстительных сценах, все героини искренни в своих чувствах, я не изображаю распутных, испорченных женщин. А если в редких случаях и попадаются такие, как O-Ито в повести «Река Тамагава»[47], то они лишь наглядно подтверждают неотвратимость воздаяния за хорошее и дурное, а также служат предостерегающим примером. Но если некоторые люди и не брезгуют незатейливыми книжонками, которые рассказывают об одной женщине и двух мужчинах, об общем изголовье на одну лишь ночь или даже о том, как две пары совокупляются меж собою, то такие читатели будут меня лишь бранить.
Итак, О-Тё с метелкой в руках проходит через калитку, а в это время из дома выскакивает Тобэй с чашкой в руках. Заметив его, О-Тё бежит навстречу.
О-Тё. То-сан, вам нужно чаю?
Тобэй. Нет-нет, воды!
О-Тё. Что случилось?
Тобэй. Ваша сестрица! Ей, кажется, нехорошо…
Оба в испуге, они бегут к постели O-Ёси и становятся по обеим сторонам от больной.
О-Тё. Сестра!
Тобэй. Погоди-ка, так ты ее не дозовешься… Ну, О-Тё, держи себя в руках!
С этими словами он, рот в рот, вливает O-Ёси воду из чашки. Наконец О-Ёси, чуть приоткрыв глаза, обводит взором присутствующих.
О-Ёси. Ой, О-Тё уже вернулась? (Тут она тайком щиплет в спину Тобэя.)
Тобэй. Я думал, у тебя на самом деле обморок… На, выпей лекарство.
Тобэй дает ей какую-то пилюлю, на что O-Ёси лукаво улыбается.
О-Ёси. Я подумала: теперь можно радоваться – и оказалась где-то далеко-далеко… Если бы я сейчас умерла, то, наверное, избавила бы себя от всех будущих мучений.
О-Тё. Зачем же говорить такие вещи, сестрица!
Тобэй. Теперь я буду рядом. Даже если ты захочешь умереть – не выйдет! Да, О-Тё?
О-Тё. Да, пожалуйста, станьте теперь нашей опорой – для сестрицы и для меня! Ведь и правда, одним нам страшно…
Слова ее отдают некоторым эгоизмом, но не стоит судить слишком строго, ведь это всего лишь наивная девочка, которая что чувствует, то и говорит. О-Тё подкладывает углей в хибати и наливает кипятка, чтобы попоить О-Ёси.
Может быть, все то, что доставили по просьбе господина Тобэя, принести сюда?
О-Ёси. Мне уже лучше, так что погрей сакэ и предложи To-сану. А потом разогрей те кушанья, которые остыли, – можно в горшке с ручкой, можно на сковороде…
Кивнув, О-Тё уходит на кухню, и двое остаются наедине, лицом к лицу.
Тобэй. Это правда, что тебе лучше?
О-Ёси. Да, мне уже хорошо. Знаете ли, за эти семь лет я много передумала… Если бы мне пришло в голову, что мы снова встретимся вот так, как сегодня, то я готова была бы умереть ради исполнения этой заветной мечты.
Тобэй. Ну что ты ерунду говоришь!
О-Ёси. Нет, не ерунду. Какой вы противный!
Тобэй. Да, я не умею вести себя так, чтобы казаться милым. Но пусть я и нелюбезен, зато наделен редкой искренностью.
О-Ёси. Оттого-то женщины и льнут к вам. Берегитесь!
Тобэй. Это ты берегись, ведь тебе воздастся сполна за то, что кружишь головы мужчинам!
О-Ёси. Кому это я вскружила голову?
Тобэй. Ну, я не знаю про то, что было, пока мы не виделись, но разве некий Тобэй не без ума от тебя?
О-Ёси. Возможно, таким, как госпожа Коноито и госпожа Ёнэхати, удавалось лишить вас разума, но моих чар и моей любви вы можете не опасаться.
Тут на стол, одна за другой, начинают прибывать закуски, появляется и вино. О-Ёси встает с постели.
Тобэй. Ты бы лучше осталась там, где была!
О-Ёси. Нет-нет, я чувствую себя достаточно крепкой… (Она набрасывает на плечи ватный халат из шелковой чесучи в полоску серо-голубых тонов и садится возле жаровни. Вынув из низенького комода фарфоровые рюмки, ставит их перед Тобэем.) О-Тё, иди и ты к нам!
О-Тё. Сейчас, только рыбу поджарю!
О-Ёси. Ах вот что! Ну, тогда начинайте, То-сан!
Тобэй. Пожалуй… Вот и опять ты наливаешь мне вино, как когда-то! (Тобэй поднимает рюмку.)
Остаток дня они все проводят самым приятным образом, то и дело наливая друг другу. К ночи разговор заходит о том, как бы выкупить контракт О-Тё, чтобы она вновь могла собою распоряжаться по собственному усмотрению. От радости О-Тё не находит слов. Когда же всю ночь напролет Тобэй слышит рассказы о безупречной верности O-Ёси, о том, как она, женщина, семь лет отважно старалась ради чужого блага, проявляя истинное бескорыстие, за что и прославилась под именем O-Ёси из Коумэ, то последние его сомнения рассеиваются. Тобэй выражает желание полностью посвятить себя заботам об О-Ёси и ежемесячно снабжать ее всем, что нужно для безбедного существования, – тем самым он обнаруживает самые серьезные намерения.
Итак, отныне отношения Тобэя и O-Ёси принимают новый оборот по сравнению с тем, что было прежде. Читайте дальше, имея это в виду.
На следующее утро Тобэй уходит и не появляется ни через пять дней, ни через неделю. O-Ёси и О-Тё день и ночь проводят в ожидании, питаясь лишь слухами, так что их тревожит тень каждой пролетающей за окном птицы. Даже благодатный весенний дождь, несущий живительную влагу цветам, на этих двоих нагоняет слезы и тоску.
И вот наконец у калитки дома появляется мужчина. Ему лет сорок, у него внушительный вид, а тон – весьма уверенный.
Мужчина. Позвольте узнать, не здесь ли сейчас находится господин Тобэй из Киба?
Едва услышав это, О-Тё бежит навстречу.
О-Тё. Нет, он еще не возвращался, мы тоже его ждем. Он непременно придет сюда, и, если у вас к нему надобность, я могу передать…
Мужчина. Что же делать… Вот беда! Если допустить оплошность, события могут принять скверный оборот. А уж если дойдет до властей, то даже господину Тобэю не избежать темницы, и сидеть ему там – пока не сумеет пролить свет на все обстоятельства. Сейчас, если поспешить, можно было бы договориться, чтобы дело замяли.
Даже то, что он бормочет себе под нос, ни к кому не обращаясь, наводит на мысль о каких-то подозрительных обстоятельствах. Не столько О-Тё, сколько О-Ёси, которая из дома слышит разговор, ощущает в груди словно толчок: не приключилось ли с Тобэем беды? Неужели у него неприятности?
О-Ёси. О-Тё, проводи господина в дом!
О-Тё. Слушаюсь. Не согласитесь ли зайти?
Мужчина. В таком случае позволю себе вас побеспокоить. И попрошу держать мой визит в тайне.
Недоумевая от подобных слов, О-Тё разливает и подает всем чай.
О-Тё. Выпьете чашечку?
Мужчина. Спасибо, не беспокойтесь. (Разговаривая, он не перестает внимательно разглядывать все в доме.) Живете вы неплохо, это правда. Неудивительно, что То-сан так кончил, – слишком много трат с разных сторон…
Услышав этот неприкрытый намек, O-Ёси встает и выходит в соседнюю комнату.
O-Ёси. Пройдите, пожалуйста, сюда.
Мужчина. Да-да, вы очень любезны. Понимаю, что для вас это неудобство, но позвольте мне подождать немного здесь! Правда, раз его до сих пор нет, то он уже вряд ли придет. А коли так – дело осложняется.
Видно, что незнакомец всерьез чем-то озабочен. И O-Ёси, и О-Тё ловят каждое его слово и лишь тревожно переглядываются. Вздыхая, они думают о том, о чем нельзя спросить: что с Тобэем? Вопрос таит в себе опасность, ведь ответ может нанести смертельный укол – как рога того быка, в честь которого назван остров Усидзима. Остается лишь гадать над глухими намеками незнакомца.
В этот момент из-за дома появляется какой-то оборванец в старом ватном халате, он заглядывает в кухню.
Оборванец(обращается к первому незнакомцу). Эй, Госиро-сан, выходи!
Первый незнакомец. Ты, Окахати? Что там? Если все, о чем я тебя просил, удалось, то надо еще немного подождать.
Оборванец. Втихую не получилось!
Первый незнакомец. Проклятье! Все пропало!
Что же все это означает? Узнаете, если прочтете главу девятнадцатую.
Глава восемнадцатая
Еще один на сливе цветок –
Еще на вершок прибудет тепла.
Весной на солнечном припеке
Снег тает быстро, но под снегом –
Слои, слои печалей старых…
Домик в Накауре. Его сняла Ёнэхати для своего любимого. Всем сердцем она верна ему, струны ее сямисэна дают пропитание обоим. Принимая ее деньги и заботы, Тандзиро считается посыльным, но это лишь название. Работы у него немного, и на досуге он слагает трехстишия или же подбирает к ним удачные зачины из пяти слогов. Еще он сочиняет новые куплеты для мелодий ниагари и додоицу, а в компании друзей он первый наставник в искусстве удачно пошутить и уловить соль анекдота. Слыхали ли в старину о подобных занятиях?
Но ведь Фукагава – колыбель почитаемых нынче «жизнелюбия» и «чувствительности», и именно отсюда приходят в наш мир моды. Да-да, здесь, на юго-востоке столицы, выдумывают самые щегольские наряды, узоры тканей и любимые всеми расцветки. А зачинательницами всегда бывают гейши Фукагавы. Их множество, но самые известные в наше время – это Масакити, Куникити, Асакити, Които, Тоёкити, Хисакити, Имасукэ и Кохама[48]. Мало кого можно поставить сразу после них. Зернышко к зернышку – лучший урожай всех семи кварталов района Фукагава! И кто из гостей не знает имен этих девиц, тот не может называться истинным завсегдатаем Фукагавы. Но автор этой повести – иное дело. Сам он держится в стороне от подобных мест и лишь перечислил то, что «сто глаз увидали, сто пальцев указали», дабы уведомить и жителей провинции о нравах столицы.
Но мы отвлеклись.
Тандзиро в это самое время раздвигает створки окна и выглядывает на дорогу, поворачивая голову то вправо, то влево. По дороге идет молодая женщина. Лет ей чуть больше двадцати. Только что вымытые волосы уложены в прическу «симада», которая слегка растрепалась и сбилась набок. Лицо после ванны без грима, но в нем нет ни малейшего изъяна, а чуть порозовевшие веки выдают недавний порыв страсти. Вздохнув и улыбнувшись, она захлопывает окно, которое открыл Тандзиро, выкрикивая что-то на прощание.
Женщина(это гейша Адакити). А я вот, наоборот, ничуть не ревнива!
Прижимая к себе свернутый купальный халат, она решительно шагает прочь. В этот момент на дороге показывается Ёнэхати, и они сталкиваются лицом к лицу. – Ах!
Адакити. Ты в купальню?
Сердце Адакити готово выскочить из груди от страха, так как Ёнэхати давно уже знает, какого рода отношения между Адакити и Тандзиро. Да, у этих двоих любовная связь, и не стоит об этом много говорить, ибо в таком уж месте они живут.
Ёнэхати с невозмутимым видом перекладывает купальный халат из правой руки в левую, затем тонкими пальчиками вынимает из прически серебряную заколку с большим коралловым шариком на конце и почесывает ею затылок, делая при этом брови домиком.
Ёнэхати. Так, Тан-сан, значит, уже встал?
Адакити. Конечно встал!
Ёнэхати. А ты – не от него ли сейчас идешь?
Адакити. Нет, просто крикнула ему пару слов с улицы. Но оправдываться я не намерена, ибо могу пойти к нему, если захочу. Фу, как холодно после ванны! (Передергиваясь от неприязни, Адакити проходит мимо, затаив в сердце враждебное чувство.)
Итак, две любовницы встретились и разошлись, и Ёнэхати входит в дом, с грохотом раздвигая сёдзи.
Тандзиро сидит, склонившись над листом бумаги, и ему кажется, что это Адакити снова вернулась за каким-нибудь пустяком. Он оборачивается.
Тандзиро. Ты что-то забыла?
Ёнэхати. Да, забыла кое-что сказать!
Тандзиро(удивленно). Ой, ты, Ёнэхати?
Ёнэхати. А что вы так удивлены? Было бы странно, если бы я не приходила в этот дом. Разве что вы повесите у калитки объявление: «Вход воспрещен всем, кроме Адакити».
Тандзиро. Ну что ты болтаешь вздор! Минуту назад ко мне заходил Санко, поэтому я… (Он имеет в виду артиста Сакурагаву Санко.)
Ёнэхати. А что, Санко-сан теперь носит прическу «симада»? Со мной номер не пройдет! Довольно! (Плеснув в чашку из глиняного чайника, она залпом это выпивает.) Бр-р, холодная… вода? Как глупо! Хоть бы огонь в хибати разожгли! Но вы, видно, слишком были заняты…
Тандзиро. Ну что ты разозлилась?
Ёнэхати. Могу сказать!
В сердцах хватает чайную чашку и швыряет ее о кувшин с водой – раздается звон.
Тандзиро. Успокойся! На улице услышат…
Ёнэхати. Это с госпожой Адакити надо таиться, а я вам – жена, мне стесняться нечего.
Тандзиро. Но ты говоришь ерунду, ревнуешь, как девчонка. Адакити что-то крикнула мне в окно, я даже не стал ей отвечать – а ты уже предполагаешь самое плохое.
Ёнэхати. Вот именно. Я предполагаю худшее. Вы говорите, она что-то крикнула вам в окно? А эта шпилька – ее она тоже в окно закинула? Вместо сигнала? Просто какая-то комедия в двух действиях!
Тандзиро. Ничего не понимаю. Что ты говоришь?
Ёнэхати. Чего же тут не понять! Взгляните – вот шпилька, которую всегда закалывает госпожа Адакити: лепесток сливы, а на обратной стороне вырезан иероглиф «ада». Как это здесь оказалось?
Тандзиро. Выдумываешь… Откуда здесь взяться подобным вещам?
Ёнэхати. Ну, мне это надоело! Раскройте же глаза и посмотрите сами!
Тандзиро. Но я представить себе не могу, как это здесь оказалось. Здесь что-то странное, а ты подозреваешь меня.
Тандзиро оправдывается, уверяет, что ничего не знает, а Ёнэхати, заливаясь горькими слезами, припадает к его груди, и некоторое время они стоят молча.
Ёнэхати! Прости меня… Послушай, что я скажу. Действительно, Адакити бывает очень любезна, а иногда даже заходит ко мне и заводит какие-то странные разговоры… Но разве я могу от тебя отвернуться, отдать свое сердце кому-нибудь другому? Положение мое такое жалкое, что я влачу свои дни у тебя на иждивении. И тем, что я перебрался из Наканого сюда, и тем, что могу удовлетворять каждодневные нужды, я обязан лишь тебе. Обязан каждым рваным халатом… Так что мне легкомыслие непозволительно. Это правда. Тебе не о чем беспокоиться!
Ёнэхати. Я лишь делаю для вас то немногое, что в моих силах. Это даже нельзя назвать помощью, ведь если считать, что мы супруги, то забота о вас – мой долг. Но существует девушка по имени О-Тё, а теперь еще… Ведь это я оказалась в жалком положении! Я старалась ни единым словом не дать вам почувствовать себя в клетке, как бывает с любовниками на содержании. Я так боялась допустить неловкость – и вот, вы все равно считаете…
Тандзиро. Столько глупостей сказать подряд! Я рад, конечно, когда ты строишь из себя женушку-хозяюшку, но хватит уж!
Притягивает ее к себе, но она отталкивает его.
Ёнэхати. Завтра вечером в Уватэ можете проделать это с Адакити!
Тандзиро. Что значит «завтра вечером»? Представления не имею, о чем ты говоришь!
Ёнэхати. Ах, не имеете представления? Тогда извольте взглянуть.
Достает какую-то записку.
Итак, завтра встретимся, как уговорились. К счастью, Ёнэ будет на празднике у Тобэя из Киба. Сказала, что с Имаскэ, Дайкити и Сакурагавой будет смотреть представление. Поэтому вечером приходи непременно. Если твой гость не отпустит тебя вовремя, долгожданная встреча не состоится. Поэтому обязательно уходи с банкета, как договаривались. Ёнэхати ни в коем случае не должна ничего знать.
Край, где были имена отправителя и адресата, оборван, но это письмо выпало из рукава Адакити вчера на празднике в одном доме. А писали письмо – вы, это ваша рука! Вы назначаете ей свидание! Все еще не поняли, о чем я говорю? Смотрите хорошенько!
Когда доказательства перед глазами, у Тандзиро не находится слов для объяснения. Однако в этот самый момент окно открывается и появляется мальчик из одежной лавки.
Мальчик. Вот пожалуйста – ваше платье.
Подает кимоно на вате из грубого шелка «цумуги», какой делают в провинции Этиго. Материя мышиного цвета в полоску, по ней пущены мелкие черные крапинки. Есть невысокий пришивной воротник и карманы.
Тандзиро. Но я не заказывал…
Ёнэхати. Не иначе как это от Адакити-сан. (Оборачивается к посыльному.) Годится. И передайте, чтобы они проследили, когда будут делать накидку-хаори: капюшон должен хорошо ложиться! Пусть поторопятся!
Мальчик. А вы уже заказывали?
Ёнэхати. Да, пять или шесть дней назад.
Мальчик. Хорошо, я передам. (Уходит.)
Ёнэхати. Хоть вы и не в настроении, но все же – примерьте! Посмотрим, нет ли ошибки в размере и длине.
Тандзиро. Да, конечно. Ты очень добра.
С несчастным видом, съежившись, даже став меньше ростом, он натягивает кимоно. Ёнэхати удовлетворенно наблюдает.
Ёнэхати. Ну что же вы его надеваете так боязливо? Ведь не пасынок, которому наконец-то справили одежку!
В эту минуту за окном слышится голос Сакурагавы Ёсидзиро.
Ёсидзиро. Ёнэ-сан, вы дома?
Ёнэхати. Ох, Ёсидзиро-сан, как вы рано пришли!
Ёсидзиро. Рано? Уже пора, все собираются идти! У меня тут кое-какие дела, так я забегу в чайную «Такао». Передайте им, ладно? (Уходит.)
Ёнэхати. Надо и мне собираться! Так что если вы, Тан-сан, сегодня пойдете в условленное место, то я об этом не узнаю.
Тандзиро. Куда же я пойду от такой миленькой… (Обнимает ее.)
Ёнэхати. Не нужно – не то настроение. Так обманывают детей!
Тандзиро. Ах, извините! Вас обнимет Тобэй!
Ёнэхати. Я – не такая, как некоторые…
Она уходит с горечью в душе.
От себя автор добавит, что ссоры влюбленных никогда так просто не заканчиваются. Что же из всего этого выйдет?
Хо! Я начинаю свое выступление той репликой, которой всегда на сцене выражают восхищение при виде распустившихся алых цветов сливы. Я дам необычный отзыв о «Сливовом календаре» и скажу, что в нем тщательно выписан каждый завиток, как в календарях из Исэ, и он легко читается, как календари, сшитые в книжку; но в отличие от календарных табличек, которые приклеивают на столбы, он будет великой ценностью на многие-многие годы, ибо через столетия донесет чувства сегодняшних людей. Возможно, найдутся и такие, кто выскажет неодобрение, поскольку в повести речь идет о женском очаровании и о любви, а это недостаточно поучительно. Но ведь автор не изображает сбившихся с пути развратных женщин, все его героини кокетливы лишь напоказ, а сердца у них верные, и в этом они тверды, как камень и железо!
Как знать, быть может, читая книгу с удовольствием, легче извлечь и назидание?
Я из обласканного вниманием публики рода Сакурагава[49], и когда навестил я плетенную из хвороста калитку в Коумэ, за которой проживает старший братец[50], то как раз и заполнил недостающую страницу в конце этого выпуска «Сливового календаря».
Сквозь снега пробиваясь отважно,
Впереди в наступленье весеннем
Копьеносец – слива.