– Сказал Костя, выключая конфорку. – У нас с тобой дело. Нуркину прятаться все труднее, он теперь фигура публичная. Митинги, пресс-конференции. Можно его достать, можно. Я, кстати, и для ренатовских ахламонов работенку придумал. Вместе мы его как-нибудь…
– Мужики, мы тогда тоже, – подал голос Зайнуллин.
Петр хрустнул пальцами и воткнул бычок в банку со шпротами.
– В нашем положении надо посолидней как-то, – продолжал Ренат. – Офис нужен, а сюда что… порядочных людей сюда не пригласишь. Стремно тут. Я тебя обижать не хотел, но раз шмары эти свалили, то и нам…
– Как ты их?.. Шмары?!
Петр встал и медленно двинулся на Рената. Константин на всякий случай выбрал чистый нож. В коридоре мгновенно раздалось клацанье затворов.
– Остынь, Петруха. Если не так выразился – извини, а давить не следует. Жизнь меняется. Захочешь меня найти – спросишь на рынке.
– У карманников? У проституток?
– У любого, – спокойно произнес он. – А ты, Костя, ножик-то убери. Нехорошо это. Мы же как люди уходим. Презент вам приготовили, для нужд политической борьбы.
Двое бойцов выволокли из комнаты клетчатый баул с оружием.
– По-царски, – сказал Петр. – А мне тебе и подарить нечего.
– Если б не ты, я, может, до сих пор в больничке бы ошивался. Так что в расчете.
Они удалились не так изящно, как Настя с Людмилой. Они ушли, гремя железками и звеня водкой, но когда их шаги затихли, в квартире вдруг стало невообразимо пусто. Никто больше не матерился, не толкался на кухне, никто не смотрелся в зеркальце и не пах косметикой.
Петр и Костя молча стояли над сумкой, и все вокруг: переполненная пепельница, макароны на плите, бумажка с Настиным телефоном, напоминало о том, что совсем недавно их было девять. Тоже не сотня, но все-таки…
– Не вижу трагедии, – нарочито бодро сказал Константин. – А с Нуркиным я вот, что решил…
– Он нам теперь не по зубам, – прервал его Петр. – Даже если мы обвешаемся всеми этими стволами. Даже если угоним военный вертолет. Упустили мы время, когда он был простым бухгалтером. Все, Костя.
– Ты рано сдох, командир.
– Я что-то устал сегодня. Пойду, прилягу.
Он перешагнул через сумку и отправился в комнату.
Оставшись в одиночестве, Константин машинально сделал себе бутерброды и, не ощущая вкуса, так же машинально их съел. Затем меланхолически покачался на табуретке и, наконец, очнулся. Подойдя к баулу, он достал один пистолет и, неторопливо заполнив обойму, сунул его за пояс.
– Я прогуляюсь.
– Тебе нельзя, – вяло произнес Петр.
– Меня уже не ищут.
– Тебя будут искать всю жизнь. О! Про факельное шествие говорят.
Костя заглянул в комнату – по телевизору показывали горелые автобусы и экспертов, копавшихся в черных ошметках.
– Следствие отрабатывает две версии, – сообщил репортер. – Неосторожное обращение с огнем одного из задержанных и неисправность электрооборудования.
– Какое такое в ментовском автобусе электрооборудование? – Спросил Костя.
В ответ Петр лишь махнул рукой.
Константин открыл входную дверь, но остановился и, вернувшись на кухню, выложил пистолет.
– Не ходи, – попросил Петр.
– Я скоро.
Костя взял с тумбочки ключи и вышел.
Петр дождался, пока не щелкнет замок, полежал для гарантии еще с минуту и резко встал. Найдя свой пиджак, он надорвал подкладку и извлек из потайного кармашка визитную карточку.
Коричневый от жира диск постоянно срывался, поэтому набрать номер ему удалось только с третьего раза.
– Это Еремин, – сказал он севшим голосом.
– Здравствуй, Петя. Что у тебя?
– Роговцева на Нуркина.
– Ты предлагаешь обмен?
– Да, если ты не раздумал.
– Со мной такого не бывает, сотник. А Нуркин тебе нужен живым или мертвым?
– Без разницы.
– Завтра в новостях. А Роговцев?
– Завтра, – сказал Петр, с трудом проглотив комок.
– Обманешь – убью.
– Я знаю, Сан Саныч.
Он положил трубку и поплелся к холодильнику. Ренат должен был оставить водки.
Немного водки, чтобы запить отвращение к себе.
Как только Константин вышел на улицу, у него закружилась голова. Два месяца в заточении, большая часть лета. То, чему принято радоваться, то, к чему готовятся и с таким нетерпением ждут, прошло мимо. Все это время он просидел на квартире у Бориса и даже в момент переезда, когда можно было хоть на час оказаться под открытым небом, он по иронии судьбы провел в трансе. Свежим воздухом за него дышал учитель. Впрочем, ему это было нужнее, ведь он это делал в последний раз.
На новом месте Костя ориентировался не так, чтоб очень хорошо, – как любой москвич в любом районе. Достаточно было того, что он знал: каждая маленькая улочка выводит на большую, а та рано или поздно приведет к метро. С этим знанием он и отправился на прогулку.
Первым, что его поразило, было обилие мусора. На тротуарах валялось неимоверное количество оберток от мороженого, сигаретных пачек и еще чего-то неопределенного, во что и вглядываться не хотелось. Все это пожухло, запылилось, затопталось и склеилось в сплошной ковер. В этом мягком покрытии было что-то необычное, отличавшее его от простой грязи, и Костя, помучившись, наконец сообразил: бутылки. Вокруг было много пивных бутылок – целых, вполне годных к сдаче в приемный пункт. Никто их почему-то не собирал.
Прохожие напоминали жителей осажденного города. Бежать было поздно, прятаться – бесполезно, и все, что людям осталось – это надеяться.
Именно это они и делают, догадался Константин. Они надеются. Надеются, что их не коснется – болезнь, зомбирование, проклятие, как они это называли? По-всякому. Они хотят быть самими собой. А кто же тогда перекинутые? Разве он, Костя Роговцев, – это не он? Конечно, он. Но где же теперь учитель географии?
Всего один процент, сокрушенно подумал Костя. По данным исследований – десять перекинутых на тысячу населения. Получается, что в Москве их уже сто тысяч. Каждый – со своей версией действительности, со своим пониманием «нормального мира».
Сто тысяч – тысяча сотен, перевернул Константин. Огромная сила. В Народном Ополчении столько не было. Значит, та война по сравнению с этой – тьфу. Там – только разминка.
Он посмотрел на дома, на еще целые витрины, на фонарные столбы. Еще – не занятые.
Подойдя к метро, Костя наткнулся на связанные цепью турникеты. «По техническим причинам» – разъясняла картонная табличка. Пока не работали лишь отдельные станции. Пока начальство метрополитена считало нужным перед кем-то оправдываться, но на город уже надвигалось, как тень грозовой тучи, то, что Константин помнил по Родине. Она наступала – та реальность, которую он когда-то путал с этой. Закрытое метро, черный рынок, где бриллианты меняют на хлеб, мародерство и расстрелы на месте. И кучка идеалистов, попытавшихся навести хоть какой-то порядок, и Чрезвычайное Правительство, предложившее свое видение порядка – с колоннами, марширующими прямо на Колыму.
Нет, кажется, на Родине было иначе – сначала Правительство, потом Ополчение. Или одновременно… Это случилось так быстро, что никто не успел понять, где чья сторона. Нужно было срочно делиться и выбирать. Срочно становиться чьим-то другом и чьим-то врагом…
Обойдя мраморный павильон, Костя отыскал целый телефон-автомат и вытащил из-под манжета мятый клочок. Сотовая связь пока действовала. В его слое мобильники замолчали первыми. А может, здесь еще просто не началось. Не началось по-настоящему.
– Алло, – сказала Людмила.
Константин неожиданно засомневался, правильно ли он поступает.
– Костя? – Угадала она.
– У тебя что, других абонентов нет?
– Главный мой абонент – это ты. Но я сейчас не могу…
– Людмила, как быть с Немаляевым?
– Попробуй сам. Его номер есть у Петра.
– Нельзя, – отрезал Константин. – Я, по-моему, и так выхожу у него из доверия.
– Тогда до вечера.
– В смысле? – Спросил он, но Людмила уже отключилась.
Костя провел рукой по кнопкам и медленно опустил трубку. В животе булькнуло, и он вспомнил, что макароны так и остались в кастрюле. Повертев головой, он увидел возле магазина летнее открытое кафе и по диагонали пошел через площадь.
Время было раннее, часов девять, солнце еще жарило в полную силу, но народу становилось все меньше. Редкие машины держались подальше от тротуара и неслись, не глядя на сигналы светофора.
Мимо Константина, чуть не задев его крылом, промчался черный «БМВ». Костя показал машине кулак и кое-что добавил устно – не для них, для себя. «БМВ» сбавил скорость, и из заднего окна высунулся какой-то человек. Константин бросился на землю – через мгновение над ним прошла автоматная очередь. Стреляли так же, как он ругался, – не прицельно. Чтоб отвести душу.
Когда машина уехала, он поднялся и, отряхнувшись, преодолел вторую половину пути.
Кафе – белые столы и пестрые зонтики – переживало упадок. Пластмассовые стулья, сложенные один в другой, стояли сбоку, лишь в центре, хищно наклонившись над тарелкой, сидел бомжеватого вида субъект.
– Эй! – Позвал Константин.
Бомж вздрогнул и что-то быстро проглотил.
Из сумрачного помещения выплыла усталая женщина в шелковом переднике.
– У вас покушать можно?
– Конечно. Сейчас я вас посажу… Где вам удобней?
– Не беспокойтесь, я сам. – Он подошел к неровной пирамиде и, выдернув верхний стул, поставил его к ближайшему столику.
– Вы с этими, на машинах, поосторожней, – сказала официантка. – Одного так и убили. Прямо на том месте, где вас…
– А милиция?
– А что милиция? Вон они все, за углом. Что вы будете?
– Сейчас…
Константину вдруг показалось, что он не взял с собой денег. Он потрогал карманы и, обнаружив там только мелочь, встал из-за стола.
– По затылку, вроде, не били, а тут на тебе, – виновато произнес он.
– Это поправимо, – сказала официантка. – Если не спешите, можете сходить за угол. Там по пятьдесят рублей дают, как раз на шашлык и колу.