а Оливье – таким варваром, как он выглядел. Это все, что я могу сказать, и ничто в этом мире не заставит меня сказать больше».
В переплетении ветвей впереди показалась большая застывшая луна, похожая на блестящий снежок, и при ее свете рассказчик смог освежить свои воспоминания по листку бумаги из книги капитана Кейта. Когда он сложил листок и убрал в карман, Фламбо вскинул руку в характерном французском жесте.
– Постойте, постойте! – взволнованно произнес он. – Кажется, я могу с первой попытки угадать, в чем тут дело.
Он шел вперед широко, тяжело дыша, наклонив темноволосую голову и вытянув мощную шею, словно человек, выигрывающий состязание по спортивной ходьбе. Маленький священник, довольный и заинтересованный, с некоторым трудом поспевал за ним. Деревья перед ними расступились слева и справа, и дорога широким изгибом пошла вниз через ясную, залитую лунным светом долину, пока не нырнула в новую лесистую стену, словно кролик в кусты. Вход в дальний лес был похож на далекий темный провал железнодорожного тоннеля. Собеседники прошли еще несколько сотен ярдов, и вход вырос до размеров пещеры, прежде чем Фламбо снова подал голос.
– Я все понял, – воскликнул он, хлопнув себя по бедру большой ладонью. – Четыре минуты на размышление, и я сам могу рассказать вам, что случилось на самом деле.
– Хорошо, – согласился его друг. – Тогда рассказывайте.
Фламбо поднял голову, но понизил голос.
– Генерал Артур Сент-Клер происходил из семьи, страдавшей наследственным безумием, – сказал он. – Его главная цель заключалась в том, чтобы скрыть это обстоятельство от своей дочери и даже, по возможности, от своего будущего зятя. Верно или нет, но он считал, что уже близок к окончательному сумасшествию, и решился на самоубийство. Но обычное самоубийство выставило бы напоказ его причину, чего он страшился больше всего. В начале военной кампании его разум уже подернулся мглой, и в какой-то безумный момент он принес общественный долг в жертву личным соображениям. Он безрассудно устремился в бой, надеясь пасть от первой же пули. Когда он обнаружил, что получил лишь плен и бесчестье, бомба в его голове наконец взорвалась: тогда он сломал свою шпагу и повесился.
Фламбо устремил взор на серый лесной фасад перед ним, с темным провалом по центру, подобным зеву могилы, куда лежал их путь. Наверное, жуткий вид внезапно исчезающей дороги наложился на яркую картину трагедии, потому что он зябко передернул плечами.
– Ужасная история, – сказал священник, не поднимая головы. – Но это не настоящая история.
Потом он вскинул голову и добавил с непонятным отчаянием:
– Хотелось бы мне, чтобы все было так на самом деле!
Фламбо обернулся и посмотрел на него с высоты своего роста.
– Вы рассказали честную историю, – продолжал отец Браун, глубоко тронутый услышанным. – Честную, чистую, непорочную, такую же белую и открытую, как эта луна. Безумие и отчаяние – достаточно невинные вещи. Есть нечто гораздо худшее, Фламбо.
Фламбо тревожно посмотрел на луну, о которой шла речь; оттуда, где он стоял, черный древесный сук изгибался на фоне ночного светила, словно рог дьявола.
– Как, отец мой? – воскликнул он, сопроводив свои слова очередным французским жестом и еще быстрее зашагав вперед. – Вы хотите сказать, что на самом деле все было еще хуже?
– Хуже, – эхом отозвался священник. Они снова вошли под темный покров леса, распростершийся с обеих сторон выцветшим гобеленом стволов, словно коридор в сновидении. Когда они оказались в одном из самых укромных уголков лесной чащи, среди шелеста невидимой листвы, отец Браун заговорил снова:
– Где умный человек прячет лист? В лесу. Но что он делает, если вокруг нет леса?
– Да, да, – раздраженно поторопил Фламбо. – Что же он делает?
– Он выращивает лес, чтобы спрятать лист, – бесцветным голосом ответил священник. – Это ужасный грех.
– Послушайте! – нетерпеливо вскричал его друг, которому начинали действовать на нервы темные чащи и туманные высказывания. – Вы наконец расскажете мне эту историю или нет? О чем еще я не знаю?
– Есть еще три свидетельства, которые мне удалось выискать по норам и углам, и я представлю их скорее в логическом, чем в хронологическом порядке. Во-первых, источник наших сведений о подготовке к битве и ее исходе – это донесения самого Оливье, вполне ясные и понятные. Он окопался с двумя или тремя полками на высотах, примыкавших к Черной реке, на другой стороне которой местность была более низменной и заболоченной. За низменностью на пологом подъеме находился первый английский аванпост, подкрепленный другими, которые, однако, располагались далеко позади. Британский контингент в целом значительно превосходил бразильский, но этот конкретный полк так отдалился от своей базы, что Оливье обдумывал возможность переправиться через реку и отрезать его от главной армии. Впрочем, на закате он решил остаться на своей превосходно укрепленной позиции. На рассвете следующего дня он с изумлением увидел, что эта заблудшая горстка англичан без всякой поддержки с тыла начала переправляться через реку. Одна половина полка прошла по мосту справа, другая по броду выше по течению, а потом все собрались на болотистом берегу прямо под ним.
То, что они собрались атаковать численно превосходящего противника, занимавшего сильную позицию, само по себе казалось невероятным, но Оливье заметил нечто еще более необычное. Вместо того чтобы попытаться занять более твердую почву, этот безумный полк, оставивший реку у себя в тылу, завяз в болоте, словно мухи в патоке. Не стоит и говорить, что бразильская артиллерия проделала в их строю огромные бреши, на которые они могли отвечать лишь стойким, но быстро ослабевающим ружейным огнем. Однако они не дрогнули, и Оливье завершает свое немногословное повествование выражением глубокого восхищения необъяснимой доблестью этих кретинов. «Наконец наша цепь перешла в наступление, – пишет Оливье, – и загнала их в реку; мы захватили самого генерала Сент-Клера и нескольких других офицеров. Полковник и майор пали в бою. Не могу удержаться от искушения и скажу, что история видела немного более славных зрелищ, чем последний бой этого необыкновенного полка. Раненые офицеры подбирали ружья убитых солдат, а сам генерал был верхом, с непокрытой головой и сломанной шпагой в руке». О том, что случилось с генералом впоследствии, Оливейра умалчивает, как и капитан Кейт.
– Хорошо, – пробурчал Фламбо. – Переходите к следующему свидетельству.
– Для того чтобы найти его, понадобилось некоторое время, но рассказ будет недолгим, – сказал отец Браун. – В одной богадельне на линкольнширских болотах я разыскал пожилого солдата, который не только был ранен в битве при Черной реке, но и стоял на коленях у тела полковника, когда тот испустил дух. То был некий полковник Клэнси, здоровенный ирландец, и у меня сложилось впечатление, что он умер от ярости, а не только от вражеских пуль. Во всяком случае, он не нес ответственности за эту нелепую вылазку, навязанную генералом. Согласно моему информатору, перед смертью он произнес следующие поучительные слова: «Вон едет проклятый старый осел со сломанной шпагой. Лучше бы это была его голова». Обратите внимание, все заметили, что конец клинка был отломан, хотя большинство людей отнеслись к этому обстоятельству с большим почтением, чем покойный полковник Клэнси. А теперь перейдем к третьему свидетельству.
Лесная дорога пошла в гору, и рассказчик помедлил, чтобы перевести дух перед продолжением истории. Потом он заговорил прежним деловым тоном:
– Один или два месяца назад в Англии умер некий бразильский чиновник, который поссорился с Оливейрой и уехал из страны. Этот испанец по фамилии Эспадо был хорошо известной личностью как здесь, так и на континенте. Я лично знал его – желтолицый старый щеголь с крючковатым носом. По разным причинам личного характера мне позволили осмотреть документы, оставшиеся после его смерти. Разумеется, он был католиком, и я находился рядом с ним до самого конца. В его бумагах не было ничего, что могло бы пролить свет на темное дело Сент-Клера, кроме пяти-шести тетрадей с дневниковыми записями английского солдата. Могу лишь предположить, что они были найдены бразильцами на теле одного из павших. Как бы то ни было, записи заканчивались в ночь перед битвой.
Но рассказ о последнем дней жизни этого бедняги несомненно заслуживал внимания. Он у меня с собой, но здесь слишком темно для чтения, и я ограничусь кратким пересказом. Первая часть этой записи пестрит шутками, очевидно, гулявшими среди солдат и связанными с человеком, которого они называли Стервятником. Судя по всему, этот человек, кем бы он ни был, не принадлежал к их числу и даже не был англичанином, но о нем и не говорили как об одном из противников. Он скорее похож на местного наблюдателя, не принимавшего участия в боевых действиях; возможно, он был журналистом или проводником. Он о чем-то совещался наедине с полковником Клэнси, но чаще его видели беседующим с майором. Кстати, майор занимает видное место в рассказе нашего солдата – худощавый темноволосый человек по фамилии Мюррей, пуританин из северной Ирландии. Автор то и дело подшучивает над контрастом между этим суровым уроженцем Ольстера и компанейской натурой полковника Клэнси. Есть также шутливое упоминание о Стервятнике, носившем одежду ярких расцветок.
Но все это легкомыслие рассеялось при звуке армейского горна. За лагерем англичан, почти параллельно реке, проходила одна из немногих больших дорог в этом районе. На западе дорога изгибалась по направлению к реке и пересекала ее по вышеупомянутому мосту. На востоке дорога уходила в пустоши, и примерно в двух милях от нее находился следующий английский аванпост. Именно оттуда вечером донесся лязг и топот отряда легкой кавалерии, в составе которого даже наш простодушный автор с изумлением разглядел генерала и членов его штаба. Сент-Клер скакал на громадном белом коне, каких часто можно видеть в иллюстрированных газетах и на картинах Академии художеств, и можете быть уверены, что ему устроили не обычное воинское приветствие. Впрочем, он не стал тратить время на церемонии, но сразу же соскочил с седла, подошел к группе офицеров и завязал с ними оживленную, хотя и конфиденциальную беседу. Нашего автора больше всего поразила его особая склонность к обсуждению дел с майором Мюрреем, но на самом деле такое предпочтение, пока оно не было подчеркнутым, выглядело вполне естественно. Эти двое мужчин должны были испытывать симпатию друг к другу, потому что оба они «затвердили свою Библию» и были офицерами старого протестантского образца. Так или иначе, когда генерал вернулся в седло, он продолжал о чем-то разговаривать с Мюрреем, и, пока его конь медленно шел по дороге в сторону реки, высокий ольстерец шагал возле повода, поглощенный беседой. Солдаты наблюдали за обоими, пока они не скрылись за рощей деревьев, где дорога поворачивала к реке. Полковник вернулся в свою палатку, а солдаты разошлись по пикетам, но автор дневника задержался еще на несколько минут и увидел необыкновенное зрелище.