– Успокойся, Марфушенька! Ты жива, слава богу, рыбонька моя! – пролепетала Ирина Лукинична.
– Чудом, дура-матушка! – простонала блаженная. – Белорукий калика с белорыбицы чешую сорвал!
Тоннер захлопал глазами. Ирина Лукинична пояснила:
– На Марфушеньку нищий напал. Только не взаправдашний нищий, ряженый: руки у него чистые. Пытался одежду с нее сорвать.
Тоннер снова посмотрел на Марфушу. Вся одежда цела, даже пуговицы на клоке застегнуты.
– На заднем дворе он на нее напал, – пояснил Тихон. – Марфушенька подъехала и к черному ходу направилась. А тот выскочил, стал вуаль с нее срывать… Я за ним, да куда там! Его уже след простыл.
– А ты на черном ходе что делал? – с подозрением спросила Тихона Ирина Лукинична.
– Горшки выливал, – ответил слуга. Все нечистоты посредством трубы на черной лестнице сливались в подвал; оттуда несколько раз в год нечистоты откачивали золотари. По ночам дурно пахнущие подводы со всего города съезжались в Лахту и сливали содержимое на особые баржи, выходившие в Финский залив, чтобы опорожнить в него свое чрево.
– А Фрол что делал? – Ирина Лукинична вспомнила про дворника, сторожившего черный ход.
– Фрол умер, – напомнил дворецкий.
– Ах да! – вспомнила Ирина Лукинична и обратилась к столпившимся слугам: – А ну, бездельники, пошли вон! Черный ход закрыть! Немедленно!
– Слушаюсь! Сию секунду! – пятясь к двери, кивал дворецкий.
– Сам там садись! Парадный вход охраняем, а через черный кто угодно войти может!
Познакомилась Ирина Лукинична с Марфушей случайно, у собора Владимирской Божией Матери: кинула нищенке монетку, а та вместо благословления скривилась:
– Не откупишься копеечкой, невестушка!
Ирина Лукинична отпрянула. Откуда побирушка узнала, что она когда-то собиралась в монастырь?
– Что? Правда глаза колет, дура-матушка?
– Кто ты? – испуганно спросила Ирина Лукинична.
– Марфушенька, погорелого села кликушенька! С небес спустилась, у тебя приютилась! Чего вылупилась? Поехали, дура-матушка! Принимай белорыбицу!
Ирина Лукинична поселила Марфушу подле себя. Всем рассказывала о необыкновенной пророчице, деяния которой вскоре затмят славу памятной всем петербуржцам Ксении. Знакомые приезжали полюбопытствовать и оставались довольны.
Так, помещица Емлякова не могла решить, за кого отдать дочь: то ли за штаб-ротмистра-кавалергарда Уткина, то ли за поручика-кирасира Раскидаева. Уткин привлекал высоким ростом, плюгавый Раскидаев имел крепкое поместье в тыщу душ и домик в Коломне. Окончательный выбор доверили Марфуше, которая, подумав, кинула просительнице зеленый лоскуток и пробормотала: «Гони прочь, опозорит дочь!» А кого гнать, Емлякова с Ириной Лукиничной взять в толк не могли. У Уткина парадный вицмундир белый, у Раскидаева – красный, а повседневные-то у обоих зеленые! Страшная правда открылась через неделю. Дочь, оказывается, согрешила с учителем музыки, щеголявшим в зеленом шелковом фраке.
Слава юродивой ширилась; к особняку Лаевских с самого утра выстраивались очереди страждущих. Домашние начали роптать. В прихожей влиятельные люди, посещавшие Андрея Артемьевича, сталкивались с погорельцами. Это было верхом неприличия! Ирина Лукинична нашла выход: поселила блаженную на первом этаже в дворницкой у черного хода.
– Рыбочка, а ты просвирок не забыла купить? – вспомнила про верное лекарство Ирина Лукинична.
– Смерчем закружило, вьюгой завертело…
– Никак на землю упали?
– Калика ряженый…
– Во дворе?
Марфуша кивнула:
– Схожу, покружу…
Юродивая вскочила со стула и рванулась к двери.
Ирина Лукинична оглядела комнату – только что было не протолкнуться от слуг, а теперь все разбежались. А вдруг злодей во дворе притаился, снова нападет на блаженную! Марфушины ботиночки уже цокали по коридору.
– Илья Андреевич, голубчик! Не в службу, а в дружбу! Сходите с Марфушей! – попросила Ирина Лукинична.
– Конечно!
Заколдовали ей дорогу под венец!
До двадцати годов к Ирине Лукиничне вообще никто не сватался, потом вдруг решился сосед, по старости беззубый, лысый, с грудной жабой в придачу.
Девушка, рыдая, умоляла матушку отказать, та в ответ молча подвела ее к зеркалу. Сутулая, коротконогая, бесцветные глаза на рябом лице, жиденькие волосенки, нос как у любопытной птицы, кривые зубы…
Удрученная зрелищем, девушка утерла слезы и согласилась – на словах – на постылый брак. Но тайком молилась. Молилась Всевышнему, а услышал лукавый! Грудная жаба задушила соседа аккурат перед свадьбой.
К неказистой внешности добавилась слава соломенной вдовы. Отчаянные попытки приискать жениха в других уездах почти ничего не дали. Лишь Максимов, царствие ему небесное, полюбил и посватался, но ему отказали: неприлично беден…
А потом вдруг появился Андрей Лаевский, столичный генерал. Впрочем, ничего генеральского в нем не было: ни поднебесного роста, ни громового голоса, ни аршинных плеч. Андрей Артемьевич походил на ученого, нацепившего по рассеянности военный мундир. Ни одной из сестер предпочтения не выказывал, но обедал столь часто, что сомнений в грядущем предложении не было.
Софья к тому времени тоже была на выданье. Ирина догадывалась, что лишь оттеняет прелести сестры, но втайне надеялась. Красота красотой, но она-то знала: Лаевскому абсолютно, категорически противопоказан брак с Софьей! Неуправляемой и своенравной та была с младенчества, с этаким бесенком в юбке не справится и шекспировский Петруччио! Да к тому же дура! Неужели столичный генерал, адъютант императора этого не понимает?
Ирина жарко молилась. Но Бог ее не услышал. Чуда не случилось. Викторию отпраздновала красота!
Ирина в отчаянии прокляла на веки вечные сестру, ее мужа и их потомство. Побежала к пруду топиться, да не решилась.
Свадьба – украденное у нее торжество – была пышной, с танцами до зари и фейерверками. Отгуляв, молодые укатили в Петербург, оттуда Софья слала восторженные письма; сестра читала их, как сказочный роман. Каменные дома, каменные мосты, даже набережные, и те одеты в камень. Балы, маскарады, платья ценою в поместье, салоны, дачи. Министры и вельможи, о которых в провинции говорили с благоговением, упоминались Софьей вскользь, мимоходом, с пренебрежением.
Эта сказка должна была достаться ей! Ей, ей, а не Софье!
Ирина чахла. Доктора, как водится, не могли найти причин. Родители повезли Ирину в монастырь – авось поможет. За внушительными стенами Ирина обнаружила иную жизнь, свободную от сомнений, страданий, ревности и любви. Желание остаться там было велико. Но были и сомнения.
Кто удержал ее от самоубийства? Бог? Чтобы она стала его невестой? Или дьявол, которому она проклятием открыла свою душу?
Мудрая игуменья уловила колебания девушки и посоветовала все еще раз взвесить.
И лукавый не растерялся – отрезал ей путь в монастырь. Тяжело заболел отец, следом захворала мать. Ирине пять долгих лет пришлось ухаживать за родителями, поддерживать их.
Пару раз их навещала сестра с маленьким Володей. Патриархальная усадьба в эти дни будто взрывалась, даже старики-родители начинали суетиться, забыв о хворостях. Матушка торчала на кухне, чтобы, не дай бог, кухарка Вовочкину кашу не переварила, батюшка читал внуку сказки, Ирина то разыскивала потерянный Софьей в лесу роман, то собирала по оврагам перенос-траву, которая, по мнению сестры, должна была мигом вылечить родителей.
Ненормальной Софья тогда еще не была. Взбалмошной, эгоистичной, нервной – без сомнения, но не сумасшедшей. Свихнулась она после рождения Полины.
Похоронив родителей, Ирина снова заколебалась: идти ли в монастырь? Не осквернит ли она, великая грешница, его стены? В сомнениях прошел год. А потом пришло то письмо…
Буквы на конверте, взявшись за руки, отплясывали, подпрыгивали, носились по строчкам и подмигивали. Дрожащими пальцами сломав печать, Ирина Лукинична достала исписанный бисерным почерком листок. Андрей Артемьевич, ее любимый Андрей Артемьевич, взывал о помощи. Она выехала в тот же день.
Навалившиеся заботы были непривычными и очень тяжелыми, но Ирина жила рядом с мужчиной, которого любила. А Бог ли, дьявол ее к нему направил, было не так уж важно…
Софья не поправится, это Ирина знала точно – их бабушка по отцу тоже сошла с ума после родов. С той никто не нянчился, дед ее просто запер во флигеле и никуда не выпускал. Андрей же Артемьевич верил в медицину, таскал Софью по докторам, терпел измены и насмешки, считая своим долгом сохранение освященного Богом союза.
Каждую ночь Ирина Лукинична ждала, что Андрей Артемьевич придет к ней в спальню. Однако генерал Лаевский ценил в ней друга, помощницу, домоправительницу – кого угодно, только не женщину. Ирина Лукинична маялась, каждый скрип вощеной половицы пробуждал в ней безумную надежду, и только к утру проваливалась в неспокойный сон, где ее несчастную плоть терзали бесы.
Каждый день, иногда и по два раза, она ездила в церковь, в посты даже растительного масла себе не позволяла.
Облегчение пришло сразу, как только Марфуша поселилась в соседней с ее спаленкой комнатушке. Закончились месячные истечения, с ними исчезли и бесы, но любовь к Андрею Артемьевичу ничуть не ослабла; теперь Ирина Лукинична гордилась чистотой их отношений.
Беда пришла, откуда не ждали. В щупленькой Ольге угрозу увидела сразу. Младше Полины, а смотрит на Андрея Артемьевича… Смотрит как влюбленная женщина, как она сама смотрит, да только вот ее взглядов Лаевский никогда не замечал. Теперь уже не бесы, ревность терзала старую деву!
Подумав, Ирина Лукинична решила Змееву выпихнуть замуж.
Глава четырнадцатая
Софья Лукинична вышла из комнаты, чтобы устроить слугам взбучку – почитай, полчаса, как она дома, кофий уже попила, а платье, которое поменяла со скандалом, так и валяется в прихожей!
Ах, какой она закатила скандал в лавке! Визжала, кричала, топала ногами и кидалась стульями! Модистка поначалу спорила, а затем не выдержала, согласилась обменять на любое, невзирая на цену, платье, лишь бы Лаевская побыстрей убралась. Наивная! Софья Лукинична перемерила десяток, пока не остановилось на неоспоримо розовом, cuisse de nymphe effrayée