Трамвайный плакат сообщал в немного истеричной манере:
«Одна из Машин вселенной в Городе – это большое и важное достижение! Теперь Город получает особый статус! На содержание Машины будут выделены гранты!» Дальше шло про количество новых рабочих мест, привлечение туристов и какие-то налоговые льготы – всё это было Тёме неинтересно.
Тёма, конечно, радовался, что у них будет хотя бы какая-то Машина, хотя Машина перевода часов казалась ему наименее интересной из всех. Во-первых, она работает всего два раза в год – осенью и весной. Во-вторых, перевод времени, конечно, очень мощное действие, одно из самых сложных, но его всё равно никто не видит! Для этого и нужен туман – он скрывает Машину в течение всей сборки, запуска и работы. Три дня место работы Машины окутывает туман – это с запасом. Если всё прошло хорошо, то можно вообще ничего не заметить. Это довольно сильно отличается, например, от Машины стабилизации катастроф – её всегда видно. И слышно.
Некоторые жители Города не одобряли даже Машину перевода часов. Они говорили, что её установка, а тем более сборка два раза в год, – это опасно. Кто знает, что может случиться? Пусть лучше все эти Машины стоят где-нибудь в других местах. Машина стабилизации катастроф, должно быть, вызвала бы у них сердечный приступ. Другие жители Города считали, что вообще уже пора перестать переводить часы – это вредно психологически, а польза не доказана. Но и тех и других было сравнительно немного, сторонники установки победили с огромным преимуществом, и теперь Город готовился к первому запуску. И вот, наконец, наступила суббота – последняя суббота октября, день перевода часов.
Тёма часто задерживался на керамике, а сегодня тем более не торопился домой. Он делал паровоз. Пришла Лиза – барабан с косичкой, очень болтливая. Она собиралась делать на гончарном круге вазу. А пока разминала глину для неё, без перерыва трещала, что у них там происходит в школе. Руслан слушал с интересом, а Тёма мрачно обтачивал колёса для паровоза и всем своим видом показывал, что жутко страдает, слушая этот бред. Но не уходил.
Потом пришли близнецы Микс и Густавс – кабачок и баклажан. Тёма никак не мог запомнить ни кто из них Микс, а кто Густавс, ни кто из них кабачок, а кто баклажан. Они были очень похожи – и внешне, и по характеру. Совсем не так, как Таня и Нина. С Тёминой точки зрения, у Тани и Нины вообще не было ничего общего, и когда кто-то говорил, что они похожи, Тёма сердился.
В полпервого пришли Раиса и Василиса, и стало совсем тесно. Руслан ничего не сказал, но Тёма понял, что ему пора. Он долго отмывал руки в ведре, долго искал деньги, чтобы заплатить за занятие, долго надевал куртку. Но потом всё-таки вышел на улицу, в туман.
К трамвайной остановке Тёма обычно шёл через Центральный рынок – мимо гор разноцветных фруктов и овощей, мимо рыбы на льду, лепёшек из тандыра, прилавков со специями, ларька с янтарём и постоянного ремонта. На рынке он покупал себе что-нибудь поесть, а потом выходил на улицу и ждал трамвая.
Центральный рынок в Городе построен из старых ангаров для дирижаблей. Под них подведён фундамент, но это самые настоящие ангары для самых настоящих дирижаблей времён Первой мировой войны. Поэтому Тёма обожал Центральный рынок – за эту связь с дирижаблями.
Так вот, с одной стороны от трамвайной остановки находился Центральный рынок – пять полукруглых построек, четыре в ряд и одна сбоку. С другой – канал с висящими над ним чайками, за каналом – автовокзал и междугородние автобусы, над автовокзалом железнодорожный мост и насыпь, а там – электричка или товарный поезд. Прямо под остановкой располагались входы в подземную часть рынка – склады и другие загадочные подсобные помещения. Получалось место из многих слоёв, немного тревожное, особенно в тумане, – хотя по сравнению с утром он сильно посветлел и поредел.
Летом рядом с остановкой часто спали пьяные, но в этот раз их не было, в октябре уже не сезон. Две продавщицы громко обсуждали тайную жизнь деревьев – как они соприкасаются корнями и общаются. Хлебница рассказывала своей подруге сойке историю из жизни, как автобус из Тарту внезапно поехал через Ропажи. Как это можно себе представить – через Ропажи? Зато потом, когда поехали прямо мимо её дома, она сразу сказала водителю, чтобы выпустил её. Тут моя родная земля, так сказала она водителю. Рядом с ними красавица предлагала телефонному собеседнику шестое ноября, потому что все отказались. Пожилой чайник кормил хлебом чаек и разговаривал с ними по-немецки. Бывший дальнобойщик в капюшоне ходил туда и обратно. Позже, когда все зашли в трамвай, он снял капюшон – и стало видно огромный красно-фиолетовый синяк у него на лбу.
По железнодорожной насыпи поехала стремительная жёлтая электричка. От её резкого движения туман дёрнулся, как занавеска, и с остановки стало ясно видно Машину перевода часов – совсем близко, прямо над каналом. Тёма смотрел во все глаза. Она ещё только собиралась: прозрачные капсулы на осях торчали в разные стороны, но пока не по кругу, как кабинки на огромном колесе обозрения, а хаотично. Когда Машина включится, зубчатые колёса в середине огромного механизма начнут крутиться всё быстрее и быстрее, приближаясь к скорости света, и Машину перестанет быть видно и без всякого тумана. Прозрачные капсулы сдвинутся с места, захватят куски пространства и аккуратно перенесут их в нужные часовые пояса. Тогда включится зимнее время.
Машина перевода часов была одновременно похожа и не похожа на свои многочисленные изображения. С первого взгляда похожа – смесь колеса обозрения и детского конструктора с шестерёнками. Но уже через несколько секунд всё сходство исчезло. Дело даже не в том, что она была слишком большая. Все элементы не поместились бы на рекламных плакатах и в детских энциклопедиях, но Тёма видел и более подробные интерактивные схемы. Основное различие между самой Машиной и её изображениями заключалось в том, что в Машине не было вообще ничего милого, ничего понятного, ничего нормального, ничего аккуратно прорисованного. Она выглядела абсолютно серьёзно, монументально и вечно. И даже пугающе. Папа объяснял, что таким свойством обладают все Машины. Они не имеют ничего общего с весёленькой рекламой или приложениями, рассказывающими простые факты об их устройстве. Только сейчас Тёма понял, что папа имел в виду.
– Ну да, – тихо повторил Тёма папины слова. – Это же Машина вселенной, а не какая-нибудь игрушка.
От её колоссальности у Тёмы кружилась голова. Он понял, зачем нужен туман – если такая штука будет висеть над головой три дня, можно и с ума сойти. Он с усилием отвёл глаза от Машины и с удивлением отметил, что ничего не изменилось. Прошло не больше двух минут. Подъехал седьмой трамвай, и некоторые люди с остановки заходили в него. Остальные ждали первого. Продавщицы разговаривали друг с другом, чайник кормил чаек. Тёма снова посмотрел на Машину. Она вот-вот должна была снова скрыться за туманом, но пока всё ещё была видна.
Справа, откуда-то из-за домов, появилась чайка. Тёма сначала не обратил на неё внимания – потому что смотрел на Машину и потому что кругом было полно чаек. Они летали кругами над каналом и кричали. Но эта чайка не задержалась над каналом, она летела прямо к Машине. Ей было явно тяжело это делать, как будто она летела против сильного ветра, хотя никакого ветра не было. По крайней мере, внизу, где стоял Тёма.
Чайка поднялась ещё выше и почти исчезла в клочьях тумана. Но было понятно, что она движется прямо к Машине. Последним, перед тем как туман задёрнулся и всё снова скрылось, Тёма увидел белый силуэт чайки на фоне тёмных зубчатых колёс справа от центра Машины. Она зависла, как будто собираясь долбануть по ним клювом.
Глава 4, в которой как будто что-то сдвинулось и стало немного не такВечер субботы и воскресенье, 27 октября, 13 ℃, туман
Остаток субботы прошёл не так плохо. Тёма старался вести себя как ни в чём не бывало. Папа и мама про школу больше не говорили и тоже вели себя примерно как обычно, только легко начинали сердиться – по каким-то совершенным мелочам. Папа разозлился, что Таня не убрала с кухни свои книжки, а мама ругалась, что Нина заняла всю морозилку своими экспериментами – бумажными стаканчиками, в которых во льду замораживались листики и бусинки. Таня и Нина очень удивились.
Но к ужину все более или менее развеселились. Папа спросил:
– А вы знаете, что был ещё такой поросёнок Ноф-Ноф, и он построил себе дом из шлакоблоков и стеклоблоков? И всяких, в общем, блоков?
Тёма и Таня сразу оживились, а Нина сказала:
– Ну па! Па! Не было там никакого четвёртого поросёнка! Даже называется – «Три поросёнка». А не четыре.
Но было поздно.
– А ещё был такой поросёнок Нюф-Нюф, он построил дом из холодильников! – сказал Тёма.
– А ещё был поросёнок Ниеф-Ниеф, он построил дом из травы и мха! – сказала Таня.
– Из ветра!
– Под землёй!
– Бомбоубежище!
– Поросёнок Нэф-Нэф построил дом из самолёта!
– Ну эй! Не было никаких таких поросят!
– А ещё был такой поросёнок Нанаф-Нанаф, – сказала мама, – он построил из балалаек театр песни и пляски.
– Вы бы ещё сказали, – возмущённо заявила Нина, – что был такой поросёнок Няф-Няф, и он построил дом, не знаю, из бронежилетов!
– О, – хором сказали Тёма и Таня, – был такой поросёнок Няф-Няф! И он построил дом из бронежилетов!
В общем, всё почти наладилось, стало почти как обычно, но всё-таки не совсем. Поэтому Тёма не спросил у папы об одной вещи – не хотел задавать лишних вопросов. А вещь была такая. Днём, когда Машину вселенной и странную чайку перестало быть видно за туманом, когда Тёма уже дождался своего трамвая и поехал домой, ему показалось, что рядом с рынком он увидел папу. Само по себе это легко могло быть – мало ли какие у папы дела, может, он хотел купить рыбы или солёных огурцов, – но когда Тёма пришёл домой, папа был там, сидел на диване в домашних штанах и явно никуда не ходил. Нина сказала, что вообще никто никуда сегодня не ходил, холодно и туман ещё этот. Тёма подумал, что ошибся, и выкинул всё из головы.