ут по поляне прокатилось эхо от второго выстрела.
Ощутив тревогу, Левша успокоил себя тем, что Макаров наверняка знает, что делает.
«Значит, западный блок… – Он подмигнул девушке и кивком пригласил за собой. – Квадрат семь-двенадцать… Совсем хорошо. Карта у типа, которого охраняет Гламур».
Девушка в желтом платье, еле переступая от потрясения, двинулась за ним.
Как бы то ни было, один собеседник у них все-таки есть. Теперь оставалось разговорить его и вместе посмотреть карту. Решив ждать Макарова здесь и время ожидания потратить на разговор с неким «Энди», Левша пересек поляну. Девушка шла за ним и рассказывала подробности своего похищения. Качая головой и повторяя «да-да», он дошел до того места, где оставил Гламура с пленником. Дошел и выронил из рук винтовки и разгрузочные жилеты с тем же изумленным бессилием, с каким всего десять минут назад выронил пакет убежавший от Макарова человек…
Пленник сидел у дерева. Так, как и был оставлен. Рядом находился Гламур. В общем, все выглядело так, как выглядело, когда Левша покинул это место. С небольшой разницей. Оставленный Гламуру нож был не в руке его, а в груди пленника. Сам же сторож стоял на коленях, и его трясло в рвотных судорогах. Он был бы рад опорожнить свой кишечник, но было нечем.
– Ты спятил? – только и смог выдавить Левша, удерживая за руку падающую без сознания девушку.
– Он… – оторвавшись от дел, Гламур показал мокрой рукой на убитого. – Он схватил меня ногами и стал душить… А я… – Он издал гортанный звук и снова уткнулся лбом в траву.
Левша бросился к трупу и стал выворачивать внутренние карманы его куртки – карманы, которые не были им осмотрены во время первого обыска.
Карты не было.
– Эй!.. – услышал он.
Левша медленно обернулся.
Он узнал голос, но был слишком раздавлен и растерян, чтобы радоваться. За его спиной стоял Макаров.
– Что здесь происходит?
Левша, не ответив, сел на землю и стал расстегивать карман одного из трофейных жилетов. Он видел там пачку сигарет.
– Я спрашиваю – что здесь происходит?
– Ничего особенного, – Левша вынул из пачки сигарету, чиркнул колесиком чужой зажигалки и пыхнул дымком. Бросил пачку Макарову. – Те двое проявили излишнюю активность.
– А этот что проявил?
– А этот напал на Гламура.
– Напал? – с придыханием переспросил Макаров, хватая Гламура за плечо и заставляя подняться. – Напал? Он в тебя плюнул?!
– Ногами… – и Гламур стал руками показывать, что происходило. В горле его стоял ком. В конце концов, он не выдержал и повалился в траву, отрыгивая воздух.
– Тот, который умер последним, сказал, что у него, – Левша кивнул на труп, – карта района. Они шли в какой-то западный блок. В квадрат семь-двенадцать. Карта была только у одного…
– Тебя надули.
– Я знаю, – едва слышно пробормотал Левша, закрывая глаза и глубоко затягиваясь сигаретой…
Ветер шевелил изумрудную листву и пахнул солоно. До океана отсюда было рукой подать. Макаров посмотрел на прыгнувшую с одного дерева на другое обезьяну. Остров жил сам по себе. Люди выживали сами по себе.
ГЛАВА 16
Есть личности, которые поварами становятся в силу сложных жизненных обстоятельств. Еще вчера он был в строю, а сегодня посмотри-ка – повар. Нужно же кому-то варить. Тем более если склонность к тому есть.
Мысль эта пронеслась в голове Гоши сразу, едва он ворвался в кухню. Перехватив нож, вернее, не нож даже, а плоский тесак, повар быстро принял стойку, рассеивающую все сомнения, что шинкует лук он для пассировки вынужденно. Для второго появление двоих странных типов тоже не оказалось неожиданностью. Вот только что он строгал морковь, и вдруг мгновенно переключился на резку другого плана. Отшагнув от повара-напарника на два шага в сторону, он перекрыл таким образом все пространство кухни. Теперь, чтобы пройти мимо плит и войти в болтающиеся, как в таверне, двери, Гоша с Гудзоном должны были либо вежливо убедить поваров подвинуться, либо уложить их на пол.
Невозможность первого была очевидна. Убеждению эти двое поддавались. Но, видимо, Гоша и Гудзон были не из числа тех, кому они доверяли. А второе… А оставалось ли что-то другое?
Повар напротив Гоши решил не затягивать дело. Шагнув в сторону, он сделал ложный выпад и, еще мгновение назад успокоенный тем, что перед ним безоружный, махнул наискось тесаком. Гоша сделал шаг назад. Повар сделал еще один выпад и снова – взмах. Было понятно, что если бы он собирался использовать тесак как топор, движения его были бы быстрее и удары сильнее. Повар прощупывал Гошу на умение владеть собой и защищаться. Любой рукопашник знает, как плохо переть на противника, хотя бы и безоружного, с открытым забралом. Часто это становится причиной прощания с рукой или позвонками шеи. А потому он оттеснял Гошу в угол, лишая пространства для маневра.
Повар Гудзона выглядел менее рассудительным, но зато более агрессивным. Он крутил нож в руке, прыгал из стороны в сторону, в общем, вел себя так, как вести себя перед раздетым донага человеком глупо.
Мысли Гоши расслоились и стали работать в двух направлениях. Как справиться со своим врагом и как помочь Гудзону.
Между тем время шло, а ничего не менялось. Фактор неожиданности был утрачен, да и что мог сделать он, Гоша, вбегая на кухню без оружия, когда до поваров было не меньше десятка метров, а разделяли их раскаленные плиты?
Уловив направленный в сторону взгляд Гоши, повар пошел в атаку. Никаких больше пассов и проверок.
Надоело терять время и Гоше…
Грохот в углу и последовавший за этим истеричный крик остановили повара напротив Гоши от финального движения. Он отскочил назад, чтобы понять, что явилось причиной этого заставляющего дрожать барабанные перепонки крика.
Его напарник по кухне, повар-танцор, метался из угла в угол, сбивал с подставок посуду, а с подвешенных крючков – утварь. На плечах его сидела кастрюля с дымящимся супом. Кипящий бульон хлынул ему сначала на голову, а потом на плечи, овощи валились с него, и повар, в насквозь пропитанной, уже далеко не белоснежной робе, бился в истерике.
В двух метрах от него прыгал Гудзон, посылал в небеса проклятья и тряс обожженными руками…
Повару удалось наконец сбить с себя кастрюлю. Его напарник, шагнув назад, ударился спиной о стену и остался стоять так, держа тесак в дрожащей руке…
Волосы клочьями сползали с головы несчастного. Лопнувшая кожа сворачивалась, как стружка под рубанком, и из образовавшихся ран сочилась кровь. Распухшее лицо лоснилось от ожога, а из груди повара рвался уже не крик, а рвущий душу стон…
Выигрывая время, Гоша схватил за длинную ручку тяжелую сковороду и, развернув вогнутой стороной, изо всех сил ударил по лицу второго повара. Шипящий лук разлетелся по всей кухне, масло ослепило повара, он выронил нож, поднес руки к лицу, но, погруженный в нокаут, сполз по стене и завалился на бок. Боль к нему придет потом, когда он очнется. Боль страшная, невыносимая. А сейчас – короткая перед ее наступлением передышка…
– Наденьте что-нибудь, сэр Генри, я уже не могу на вас смотреть! – прохрипел Гоша, опираясь рукой о стену и двигаясь к выходу.
– Что же, по-вашему, я должен был надеть? Забрать костюм у Арчи или разыскать морскую робу в трюмах тех кораблей?
– Сейчас у вас есть выбор…
И Гоша, ухватив рукой вешалку, повалил ее на пол. Она со звоном рухнула на кафель пола, и с нее посыпались отутюженные, приготовленные для смены белоснежные брюки и курточки.
Гоша прихватил и для себя одну. Пусть рукава коротки, как у кимоно, зато – одежда.
Они хотели покинуть кухню, но не смогли…
Гоша впивался в куриную ножку зубами, бросал обглоданную кость на пол и брал с почерневшего противня на плите следующую. Гудзон стоял рядом и тоже ел. Им нужно было бежать, но они не могли уйти.
«Когда же я держал куриное бедрышко в руке последний раз?» – думал Гоша…
Нечего и говорить – шмон в бараке был не на руку Комару. Нож нашли под его кроватью, окровавленный. Но тот и не протестовал. Он признался в разговоре с кумом, который мгновенно среагировал на ситуацию по-своему глупо – выгнал всех обитателей барака на улицу, – что захотел получить месяц-два отдыха от работ, отрубив себе палец. Почему именно средний, и почему на правой руке, Комар тоже объяснил – на месте того же отрезанного мизинца рана заживет быстрее, потому что мизинец тоньше, а на правой руке, потому что он правша, и работать точно не сможет. Идиотизм такого объяснения завел опера в тупик. Случай о членовредительстве тут же донесся до Хозяина, и началось следствие. В бараке же относились к этому со смешком, упирая по-зэковски иронично на то, что это самое настоящее членовредительство и есть, поскольку вред причинил Членорез.
Через два часа бессмысленного стояния на холоде – кто бы рассчитывал на то, что правда о случившемся ночью станет достоянием администрации – всех загнали обратно. Комар мог рассчитывать на то, что работать он теперь будет действительно меньше, и нет закона, который бы его за это наказал.
Работа на лесоповале Гоше подходила больше, чем работа, к которой здесь стремились все – библиотекарем или хлеборезом. Еще не до конца распознав структуру зоновской иерархии, он и не стремился это делать. В первый же день водворения в ИТУ ему было предложено стать писарем, а когда он отказался – библиотекарем. Действительно, было бы глупо использовать доктора наук сучкорубом. Тем более что даже Чурбанов не считал зазорным резать хлеб в колонии. Но Гоша пошел вопреки ожиданиям многих, сам того не понимая, приготавливая себе жизнь не блатного, а мужика. Где-то внутри его сидел другой, подсказывающий, что профессору лучше быть мужиком и валить лес, доводя ситуацию до абсурда, чем профессору нарезать хлеб и получать за это уважение от гунявых. Но это внутри, чувственно. Реально же Гоша рассуждал так: работа на свежем воздухе куда полезней для организма, чем работа в заполненной паром кухне.