Я сделал вид, что вовсе не пялюсь на ее стройное молодое тело "Маори".
– Нормально. Теперь сделаем микс.
Она потянулась за предложенной бутылкой. Отыскав в кармане смятую пачку "Лэндфолл-лайт", я прикурил свою сигарету.
– До вашего появления вечер был спокойным.
– Что верно, то верно. Бойцы вспоминали минувшие дни? Скольких убили и как.
Сигара тихонько дымилась.
– Крюиксхэнк, и где же ты их стянула?
– У одного клерка из "Мандрагоры", он занимался поставками вооружения. Не стянула. Мы заключили сделку. Он назначил встречу в оружейной комнате.
Она скосила глаза, посмотрев на встроенные в сетчатку часы.
– Мы должны встретиться через час. Но, кстати, вы правда мерялись членами: как и скольких убил?
Я взглянул на Депре, и тот осклабился.
– Нет.
– Это радует. Хватило дерьма еще в частях быстрого реагирования. Стадо безмозглых ублюдков. Должна сказать, мне не кажется, что убивать так уж трудно. Эта способность есть у нас всех. Убийство – дежурная встряска.
– И, конечно, тренинг.
– Ковач, ты нарочно издеваешься?
Я отхлебнул из стакана и затряс головой. Печальное зрелище: молодая девушка совершает те же ошибки, что много лет назад сделал я сам.
– Ты с Лимонских гор? – спросил Депре.
– Да, родилась в горах и выросла там же.
– Наверное, сталкивалась с братством "Карефоур"?
Крюиксхэнк сплюнула. Достаточно точно – аккурат под поручень и ни капли на палубу.
– Подонки. Да, они были повсюду. Особенно зимой двадцать восьмого. Шлялись туда-сюда, обращали в свою веру и жгли деревни, если их не хотели слушать.
Депре обменялся со мной многозначительным взглядом. Я решился сказать:
– Знаешь, а ведь Хэнд состоял в этом братстве.
Она выпустила дым.
– Сразу и не скажешь. А-а… какая разница? Пока нет войны – такие ведут себя как обычные люди. Знаешь ли, учитывая дерьмо, что сейчас валят на Кемпа…
Она замялась, задумчиво озираясь вокруг. На Санкции IV стало обычным проверять, нет ли поблизости кого-нибудь из политического управления. Они примелькались как зашкаливающие дозиметры.
– По крайней мере та сторона не стояла бы за веру истинную. Еще в Лимонии до начала блокады я слышала, что братство изгнали из Индиго-Сити.
– Боже мой, хватит уже! – сухо заметил Депре. – Не много ли конкурентов для шишки масштаба Кемпа?
– А что? Я слышала, квеллизм тоже отрицает религию.
Я фыркнул.
– Эй, ты что?
В круг влез Шнайдер.
– Ну-ка, ну-ка… я тоже слышал. Помнишь, что сказала Квел? "Плюнь в деспотичного бога, что путает веру и счет… " Кажется, так?
– Не хрен мешать кемпистов и тех, кому по душе идеи Квел, – вмешался Оле Хансен. Он сидел, привалившись к поручню, и держал в одной руке мундштук. И ехидно произнес, протянув его в мою сторону:
– Правда, Ковач?
– Это вопрос. Кемп у Квел украл… Многое заимствовано.
Взяв мундштук, я втянул дым, держа сигарету в другой руке. Дым приятно наполнил легкие, словно облепив изнутри прохладной простыней. После сигары его действие казалось мягким, хотя вовсе не таким вкрадчивым, как тогда, на Гаерлейне-20. Наконец внутри прошла резкая волна, а грудную клетку пронизал ледяной ветер. Закашлявшись, я ткнул сигарой в сторону Шнайдера:
– Дерьмом воняет твоя цитата. Неоквеллистский бред. По-моему, стишата просто сфабрикованы.
Слова произвели вялый эффект.
– О-о… хватит…
– Что?
– Боже, да это были ее слова, сказанные на смертном одре…
– Шнайдер, она не умирала!
– Умирала, не умирала… это действительно вопрос веры, – иронически заметил Депре.
Все снова засмеялись. Еще разок затянувшись, я передал мундштук нашему записному убийце.
– Ладно, слушайте, – сказал я. – О ее смерти достоверно не известно. Да, она исчезла. Но нельзя говорить "на смертном одре", если не было никакого смертного одра.
– Назови это прощальной речью.
– Назови это хренотенью.
Пошатываясь, я встал на ноги.
– Ты хотел цитату, я тебе сейчас сделаю цитату.
– Й-йес!..
– Давай!
Все отодвинулись, уступая место для драки. Откашлявшись, я громко продекламировал:
– "Мне не нужно прощения", вот что она сказала. Слова из "Дневников кампании", кстати – не фальшивка. Книгу нашли в руинах перепаханного микробомбами Миллспорта. Тогда лидеры Харлана как один сидели в эфире. Разглагольствовали, дескать: "Бог забрал ее, предъявив счет за души, погибшие с обеих сторон". А вот настоящие слова Квел: "Мне не нужно прощения, тем более от бога. Как все тираны, бог не стоит и плевка, брошенного в его сторону. Торговаться с богом? Наша сделка куда проще: я не дам ему ничего, а он заплатит тем же". Так говорила Квел.
Аплодисменты сорвались с мест как птицы. Потом все опять затихли. Я оглядел лица, ожидая увидеть ироническое выражение. Серьезнее других речь воспринял Хансен. Вцепившись в мундштук, он сидел неподвижно, и взгляд его казался остановившимся. Шнайдер, напротив, с чувством освистал аплодировавших и принялся тискать Крюиксхэнк. Стрельнув глазками по сторонам, лимонская девочка радостно захихикала. Что касается Люка Депре, реакция убийцы осталась неопределенной.
– Почитай нам стихи, – спокойно попросил он. Шнайдер оскалился.
– Ага, про нашу победу.
Мне почему-то вспомнилась госпитальная палуба. Леманако, Квок и Мунхарто. Они стояли вокруг, и раны были их единственными наградами. Они никого не проклинали. Волчата из "Клина", пушечное мясо. Они смотрели на меня в ожидании слов, уже зная, что их бросят в мясорубку и все начнется сначала. Где же мое прощение?
– Никогда не читал ее стихов, – солгал я и медленно пошел к носу судна вдоль поручня. На баке я облокотился на ограждение и сделал глубокий вдох – так, словно воздух на самом деле был чистым. На горизонте постепенно гасли огни пожара, догоравшего после нашего обстрела.
Несколько минут я смотрел, время от времени переводя взгляд с огней на кончик тлеющей сигареты. Подошла Крюиксхэнк.
– Похоже, квеллистские штучки глубже, чем кажутся. Хе… То, что ты с Харлана – это не шутка?
– Нет.
– Нет?
– Категорически. Квел… Она была чертовым параноиком. Движением руки убивала больше народу, чем флот Протектората за год боевых действий.
– Ого, впечатляет.
Посмотрев на Крюиксхэнк, я не смог удержаться от смеха.
– Ой, ой… Крюиксхэнк, Крюиксхэнк…
– Ты это к чему?
Покачав головой, честно сказал:
– Однажды, лет примерно через сто пятьдесят, ты вспомнишь наш разговор. Когда окажешься в моем положении.
– Ах да, старичок, конечно…
Снова покачав головой, я не сумел прогнать с лица улыбку.
– Все ты знаешь…
– Ладно тебе. Я с одиннадцати лет в твоем положении.
– Надо же! Целое десятилетие.
Едва усмехнувшись, Крюиксхэнк уставилась вниз, на черную поверхность воды и на отражавшиеся в ней звезды.
– Ковач, мне уже двадцать два.
Что-то в ее голосе никак не вязалось с улыбкой.
– У меня пять лет выслуги, из них три – в тактическом резерве. Нас призывали во флот, а по распределению я была девятой из выпуска. Учти: из восьмидесяти курсантов. А по боевой подготовке – вообще шла седьмой. Капрала дали в девятнадцать, а сержанта – в двадцать один.
– Убита – в двадцать два.
Я резковато произнес последние слова, и Крюиксхэнк тяжело вздохнула:
– Да, мужик, настроение у тебя дерьмовое. Да, умерла в двадцать два. А теперь снова хожу и воюю, как все. Как все, здесь присутствующие. Ковач, я плохая… очень плохая девочка. Оставь свой тон. Я не младшая сестра.
Мои брови медленно поползли вверх. Потому, наверное, что она была близка к истине. Как никогда и как никто.
– Что ты такое сказала… Плохая девочка?
– Да… Говорю и вижу, как ты смотришь, – выдохнув струю дыма в направлении берега, она стряхнула пепел в воду. – А что ты говорил, старичок? Успеем ли, пока нас не вырубила радиация? Как оцениваешь момент?
В голове мелькнули воспоминания совсем о другом пляже и о склонивших свои стволы пальмах. О стволах, похожих на шеи динозавров. И еще воспоминание – о Тане Вордени, скользящей в воде на моих коленях.
– Крюиксхэнк, честно говоря, не знаю. Думаю, не время и не место.
– Тебя так пугают эти ворота?
– Я имел в виду нечто другое.
Тут она неопределенно махнула рукой:
– Как бы там ни было… Думаешь, эта женщина сумеет их открыть?
– Ворота? Ладно, Вордени открыла их в прошлый раз.
– Да, так. Мужик, а выглядит она… дерьмово.
– Думаю, тебе тоже стоит посетить лагерь.
– Спасибо, Ковач, после тебя. – Крюиксхэнк заметно оскорбилась. – Не мы строим эти лагеря. Скорее солдаты правительства. Чисто местные войска.
Запрыгнем на волну.
– Крюиксхэнк, ни хера ты жизни не знаешь.
Она слегка опешила, пропуская выпад. Потом заговорила, с трудом пряча притаившуюся в уголках рта обиду:
– Ладно… Зато знаю, что говорят про "Клин" Кареры. Про показательные расстрелы пленных, вот про что говорят. Очень грязная работа – ну, если уж "предъявлять счет за души". Что еще хочешь знать? Надежна ли я как партнер по связке?
Она отвернулась, уставившись в воду. Несколько секунд я продолжал смотреть на Крюиксхэнк в профиль, пытаясь осознать, каким образом упустил инициативу, и, к своему стыду, не мог этого понять. Потом облокотился на поручень рядом с ней.
– Извини, пожалуйста.
– Ничего.
Сказав так, она отодвинулась.
– Нет, в самом деле извини. Мне страшно неловко. Это место меня убивает. – Девушка улыбнулась – кажется, помимо своей воли, и я продолжил:
– Я думаю… Меня уже убивали. Умирал не раз и так, что в это трудно поверить. – Я помотал головой. – Сейчас я просто… Давно такого не испытывал.
– Да. И потом, ты еще отходишь от того случая с археологом…
– А что, заметно?
– Сейчас – да.
Она внимательно посмотрела на кончик зажженной сигары, потом примяла огонь и положила остатки в грудной карман.