Но и в промежутках между перекурами чад не успевает рассеяться, так и висит вокруг нас белесая дымка.
Есть тут у нас, появляется каждый перекур свой местный Прометей, пациент, прикуривший первым от зажигалки медсестры. Далее он передает огонь Эпиметеям[49] – больным своим, убогим братьям.
Акт прикуривания похож на поцелуй. Курилка – крематорий, где сгорают наши души.
И садятся братья, кто на скамейку, кто на корточки, кто прямо на пол, у некоторых так хрустят коленные чашечки, что кажется – трещат суставы. В одном из буддийских адов боль столь сильна, что кости ломаются от самогó ощущения боли.
Расселись братья, расположились кто где и задымили. Вот в позе роденовского «Мыслителя» сидит на заплеванном унитазе Неизвестный № 65 (кроме него, на отделении еще 64 пациента): он здесь инкогнито, как Гарун аль-Рашид или граф Монте-Кристо. Неизвестный № 65 воссел, не спустив штаны и не подложив под седалище стульчак или хотя бы слой туалетной бумаги. Нет, он зашел сюда не по нужде (естественной надобности), а просто выкурить папироску. Мода на отделении такая: курить, плюхнувшись прямо в штанах на грязный ободок унитаза.
Адонис тоже ведет себя маргинально, присев на пол в углу сортира, смолит хабарик, прихлебывая сок из кружки и захаркивая поверхность пола вокруг. Он всегда ходит в сортир с кружкой, запивает горький табачный дым соком или просто водичкой.
Сегодня его угостили сигаретами «Армада»: много за свою недолгую жизнь Адонис табака выдул, но такой дряни не попадалось. Солидное и монументально-увесистое слово «армада» звучало в данном случае как из-девка.
Завели бесконечный ностальгический разговор о папиросах, какой табак был раньше, и какой сейчас, и как сейчас все испортилось – курево различается лишь названиями, а на вкус – сплошная гадость.
В припадке нервической неусидчивости Адонис курил сигареты одну за другой, пытаясь избавиться от осаждавших его навязчивых, по большей части бесполезных и глупых мыслей.
Течет, утекает, уплывает в неизвестную даль непонятное, таинственное время. А Эпиметеи-братья все сидят, пуская из ноздрей клыки серого дыма в туалетное небо цвета темного шоколада. Полжизни провести в курилках, рассказывая старые анекдоты, изрекая избитые истины.
Бывает и так: полчаса подряд курим – пятнадцать минут ждем следующего перекура. Один перекур, таким образом, естественно и плавно переливается в другой.
Курили много, сигареты быстро заканчивались, и к вечеру оставался один «Беломор».
Однажды, находясь в туалете, Адонис почуял запах апельсинов. Что это – привет от волшебной феи свободы или снова синестезия?
А так мы все смолим и смолим, морщась от едкого дыма, заходясь в кашле от рвотного спазма, но все-таки курим. Что нам еще делать? Кроме чтения и досужих разговоров, занять себя нечем.
Адонис скурил бычок, как всегда, обжигая пальцы, до самого фильтра, выпрямился и покинул пределы туалета.
Монумент
В ходе долгих – дневных и ночных – бдений на Пряжке созрела в умах наших идея воздвигнуть памятник. Рукотворный. «Что за памятник?» – спросит любопытный читатель.
Монумент. Героический. Неповторимый, куда там Шемякину! Единственный в своем роде.
Придет день, мы верим, настанет час, и на берегу речки Пряжки воздвигнется памятник, изваянный в бронзе, на гранитном постаменте, а именно: поставленная на попа больничная сетчатая койка, к койке в вертикальном положении притянут вязками больной – пациент счастливого тринадцатого отделения.
Скульптура может называться «Больной, разрывающий вязки». Руки больного – худые, жилистые, с вспухающими венами, на лице застыла гримаса мучительного усилия. В очах отражается оранжевое безумие.
В гранитном постаменте выбита подцвеченная золотом или чернью сакраментальная надпись: «Жертвам советской психиатрии» или «Безымянным героям Пряжки».
Над памятником светит солнышко, льют дожди, весенний ветерок пролетает ласково.
А вот еще заебатая идея – клонировать больных с Пряжки! И выпустить на улицы, пусть наполнят их клоны-клоуны. А то, в самом деле, на улице психов не меньше бродит, возможно, больше даже, чем на Пряжке. Так добавим еще! То-то весело будет!
Нас не волнует крах разума. Всеми силами мы сражаемся за внедрение слабоумия повсюду.
Знаменитости
Не мы одни, психи несчастные, отрыжка социума, безымянные герои, пребываем/пребывали на Пряжке. Чалились здесь и знаменитости – люди-человеки, означившие в разное время имя свое в социуме.
«Кто эти люди?» – спросит читатель.
Среди миров, в мерцании светил именем своим прославили дурку нашу (а может, это она их прославила?) следующие персонажи: Виктор Цой, Иосиф Бродский, Юзеф Пилсудский (!), Олег Григорьев – поэт и художник, знаменитый летчик Уточкин, поэт Михаил Фофанов – алкоголик, киноактер Сергей Гурзо (1926–1974) и, наконец, Николай Радкевич (1888–1916) – серийный убийца, русский Джек-потрошитель, личность, замечательная во всех отношениях.
Кроме того, отметились здесь жены таких именитых граждан, как писатель Лесков и сам Пётр Ильич Чайковский!
Впрочем, неверно было бы сказать, что лишь благодаря пациентам-безумцам славна Пряжка: и среди персонала кое-кто отыщется. Скажем, Михаил Чулаки, писатель, автор книги «Прощай, зеленая Пряжка». Зеленая? Гм…
Ну, что касается нас – сломанных человечков, за исключением добрых родственников (у кого они есть) и тебя, благосклонный читатель, никому мы со своими вымученными «психологическими»[50] проблемами и маленькими трагедиями (на сей раз без кавычек) не интересны. Другое дело – знаменитый летчик или тем паче русский Джек-потрошитель. Вот это кадры!
Памятники на берегу речки Пряжки им, конечно, не поставят – место зарезервировано (см. главу «Монумент»), но поведать об именитых пациентах все-таки надо. Хоть пару слов.
Кого-то в отличие от нас, тупорылых, пребывание в стенах Учреждения сподвигло даже на творчество: Виктор Цой – песня «Транквилизатор». Кто-то – не в последнюю очередь благодаря пребыванию на дурке – прославился в мировом масштабе: бесплатная реклама – Иосиф Бродский[51]. Кто-то косил от тюрьмы, как, например, симулянт Пилсудский. А кто просто приостановил свое умирание от алкоголя (Михаил Фофанов).
Хотя какое это все теперь имеет значение? Все они, знаменитости, уже там, в стране вечной охоты, на небесах ангельских (а может, в других местах?), а мы здесь. Пока еще.
Не пощадил Хронос имен многих героев прошлого. Кто вспомнит теперь о поэте Фофанове, маньяке Радкевиче и даже знаменитом летчике Уточкине? Сотрет безжалостное, непостижимое время и наши имена из людской памяти, тем паче никакие мы не знаменитости, куда нам с ними тягаться.
Не остановишь, не прервешь коловращение событий, нельзя, уцепившись за спицу, остановить колесо сансары. Все тонет в дурмане беспамятства, проваливается под невесомой толщей наслаивающихся друг на друга происшествий.
Все пройдет – всех забудут.
Но и сейчас «ветераны», завсегдатаи Пряжки показывают новичкам палату, в которой лежал Виктор Цой.
Родственники
Два раза в неделю – в среду и в субботу – наша привычная, монотонная изоляция нарушается: приходят родственники. Наступает день посещений. Кто ждет этого дня с нетерпением, а кто – равнодушно. Кто приветливо болтает с пришедшими, кто-то скандалит, а кто – молча сидит и дуется.
Друзья-родственники просто так не приходят, всегда приносят что-то. Пожрать там, соку попить или еще что. Вот Лёхе Дилетанту гуашь и кусок оргалита притаранили[52]. Могут тайком передать зажигалку или даже наркотики. Водка передается гораздо проще – сливается сок из пакета, вместо него внутри водяра.
Да, кстати, еще о родственниках. Здесь, на Пряжке, действует странное правило: не пускают друзей-знакомых, только родственников. Так что, если навестить кого из друзей надо, представляешься братом. Троюродным.
В день посещений посреди коридора выставляются столы, за ними рассаживаются больные и пришедшие их навестить. Кому не хватило места за столом, отправляются в столовую.
Возле Первой сидит на посту медсестра, следит, чтобы чего запрещенного не передали. Но если не совсем дурак – не спалишься, и все, что надо, передадут тебе. Душа радуется даже не от осознания той пользы, что ты можешь получить от переданного предмета, а самого факта обладания запретным назло врачам и медперсоналу. Вот вам, суки, моя фига в кармане! Смешно, конечно, но псих, отхвативший зажигалку или лишнюю пачку курева, полдня пребывает в эйфории.
Насчет сигарет: весь запас, переданный родственниками, хранится у персонала, и к каждому перекуру каждому пациенту аккуратно выуживается заветная сигарета из пачки. Так что не забалуешь. Но иным одной папироски мало, не накуриться, так что весьма неплохо иметь на кармане еще одну, неучтенную, пачку.
В общем, хорошее время день посещений, когда приходят родственники.
Стигматы
Однажды пациентам было объявлено, что вскоре в стенах нашего Учреждения в рамках психообразования родственников пациентов состоится лекция на тему «Стигма, самостигматизация: типы отношения к болезни».
Неужели среди наших хануриков, бойцов тринадцатого отделения, найдется хоть один человек, способный, подобно святому Франциску Ассизскому, проявить стигматы?
Вы как хотите, а я в это не верю.
Видно, докторам совсем занять себя нечем, раз дошли уже до организации подобных лекций.
Инкогнито
Вот Толик Паркин. Загадочная личность. О нем мало кто что-либо знает, кроме диагноза. Сам о себе Толик тоже почти ничего не рассказывает, лишь обмолвится иногда, обронит пару-другую фраз, словно бы для того, чтобы раззадорить наш интерес, подогреть любопытство.