Толик – брюнет, черные глаза его как щелочки, словно всегда прищуренные. Чисто выбрит, подтянут, собран, и не скажешь, если не обращать внимание на больничную пижаму, что он тоже пациент дурки, как и все остальные психи.
Не знаем, где когда и на кого Толик учился, если учился, но он очень эрудирован, может сообщить иногда какой-нибудь научный факт, дать историческую справку или данные статистики. Цитирует наизусть Блейка, Есенина и даже Суинберна.
Складывается впечатление, что Толик здесь аристократ инкогнито. Нет, мы знаем, конечно, как его зовут, и даже диагноз знаем – психастения («обсессивно-компульсивное расстройство»), но от навязчивого впечатления никуда не уйти.
Вообще-то, есть тут у нас уже один инкогнито, Неизвестный № 65, но он-то обычный псих, а Толик – аристократ дурки, загадочный, как принц в изгнании.
Много интересных персонажей, но Толик поинтересней других-прочих.
Шестерка
Нет, не все отделения столь плачевны и убоги, как счастливое тринадцатое или, скажем, пятое. Есть в больнице имени Святого Николая Чудотворца отделение и впрямь чудотворное. Ну или оно представляется таковым врачам и иной раз пациентам, кто поглупей да полегкомысленней.
Отделение это – реабилитационное, шестое по номеру, «шестерка» на местном жаргоне.
«Что же чудного, замечательного и удивительного можно сыскать в столь убогой лечебнице, как Пряж-ка?» – спросит недоверчивый читатель и попадет пальцем в небо.
Нет, чудеса и в нашей больничке найдутся, не считая людей – главного чуда (смотри о них в главах «Энтузиасты», «Не все так плохо», «Творчество», «Профессионалы»)!
Подогрев таким образом интерес читателя, перейду теперь к изложению темы этого отрывка.
Тому бедолаге, кто провалялся на счастливом тринадцатом, пятом или еще каком отделении больницы несколько недель, если не месяцев, отделение шестое, реабилитационное, покажется сладкой сказкой, раем – хрустальная мечта психа. Судите сами.
Хоть дверей нигде нет, сами палаты выглядят куда опрятней, уютнее как-то, чем на прочих отделениях.
Нет надзорной Первой. И – шок! – на одном отделении тусуются мужики и бабы. Различие проводится лишь по палатам: одни занимают мужчины, другие – женщины.
Кроме того, помимо живого общения с противоположным полом, к твоим услугам книги, журналы, газеты, пианино, гитара, шахматы-шашки-нарды, пинг-понг, всегда есть в свободным доступе кипяток для приготовления чая (на тринадцатом несчастному психу приходится заваривать чай горячей водой из-под крана), телевизор с видеомагнитофоном – смотри сколько влезет, только не ночью, можешь почти в любое время по собственной инициативе побеседовать с врачом. Звонки домой, правда, тоже ограничены. И, наконец, неоценимое преимущество – нет такого непроходимого, дремучего общака, как на отделениях обычных: туалет на каждую палату отдельный (на тринадцатом свой туалет был лишь у первопалатников), никакого банного дня, душем каждый пользуется по желанию. Нет ни лежачих, разлагающихся стариков, ни умственно отсталых, ни аутистов-придурков. И самое главное – нет такого количества народу, если на тринадцатом отделении в пору его «расцвета» набивалось человек по шестьдесят пять – семьдесят, то здесь, на шестерке, едва ли будет треть от этого количества.
Так-то вот. На всех остальных отделениях больницы сломанные человечки сидят без дела, без толку, без смысла, гниют, бока пролеживают. А на шестерке – заебато, весело. Бывает иногда. Это «иногда» бывает и часто. Как повезет.
Проводятся на шестом отделении разные мероприятия, сейшены для реабилитантов, как то: чтение стихов, художественные мастер-классы, шахматные турниры, театральные постановки, сеансы арт-терапии, общие собрания еженедельно под председательством главврача. И даже «дискотеки». В кавычках, потому что всамделишной дискотекой тут и не пахнет. Просто приглушается свет в досуговой комнате, включается не слишком громкая музыка, и пациенты обоих полов танцуют, если эти вялые, смурные движения можно назвать танцем, не прикасаясь друг к другу. Время от времени заглядывает медсестра с ласковым предупреждением: «Будете обжиматься – накажем».
Да что дискотеки. Как-то раз лицезрел я даже театральную постановку, организованную силами пациентов при идейной поддержке врачей и медперсонала. Ставили «Гамлета».
В создании сего шедевра участвовали:
Старшая медсестра (режиссер, хроническое самодовольство);
Адонис (декорации, расстройство личности);
Виктория – не старая еще, но с пепельно-седыми волосами, загорелой, словно дубленой кожей и сломанным носом (костюмы, наркотическая зависимость);
Ваня Игрок (Гамлет, лудомания);
Вероничка (Офелия, галлюцинации);
Надежда Михайловна – дородная, сильно накрашенная тетка предпенсионного возраста (Гертруда, шизофрения);
Володя Успенский (Полоний, МДП);
Толик Паркин (Горацио, психастения);
Эдик – любитель кофе (Клавдий, суицидальные тенденции);
Труляля (Розенкранц, токсикомания);
Траляля (Гильденстерн, ◼◼◼◼).
В образах Розенкранца и Гильденстерна выступили Труляля и Траляля – те самые два торчка с пробитыми черепами, которые на тринадцатом развлекались изготовлением «кабановских» папирос. Эти несчастные создания, близнецы-Эпиметеи, чуть придя в себя после отупляющего безмыслия тринадцатого отделения, с неожиданным энтузиазмом включились в культурно-досуговую жизнь шестерки.
Среди актеров, в меру унылого сброда, выделялась сияющей красотой, свежестью облика Офелия – молоденькая казашка с юным, свежим личиком, карими глазками, пухлыми губками, роскошными черными, чуть вьющимися волосами и красивой, полной, чувственной грудью. Меж больничных хануриков Вероничка была как экзотический восточный цветок на куче мусора.
Состоялось это незабываемое действо в столовой, так как комната досуга не позволяла разместить на достаточном расстоянии актеров и зрителей, столы и стулья сдвинуты к стенам, в пространстве сцены под телевизором расположили в меру нелепые декорации. Артисты, сильно конфузясь, невнятно проговаривали свои роли. Лишь Полоний давал огоньку, он произносил свои реплики невероятной скороговоркой, так что с трудом можно было отличить одно слово от другого[53], экспрессивно размахивал руками, тряс седеющей головой, а в сцене, где Гамлет пронзает его мечом, придушенно взвизгнул и смачно ебнулся фейсом об пол, нелепо распялив в стороны тоненькие ручки.
В качестве меча использовалась палка от швабры.
По завершении спектакля, приведя в чувство Полония, уселись пить чай, устроив попутно «критический разбор» постановки под предводительством главврача.
Нет, все-таки главврач Татьяна Алексеевна – неподходящий работник для шестерки, реабилитационного отделения, нет в ней широты души, образованности, тонкости восприятия. Интеллигентности, что ли. А вы привередливы, батенька!:-) Даром что пациент…
Что еще сказать о буднях шестого отделения? Ну все же по сравнению с отделениями обычными времяпрепровождение здесь не такое тупое. Попав в столь тепличную, рафинированную атмосферу, многие пациенты словно оттаивают, отходят от обморока больничного существования и начинают хоть чем-то интересоваться. Володя Успенский, скажем, стал усиленно читать: осилил за один присест целый том «Войны и мира». Адонис сделал портрет, карандашом на бумаге, позировал тот же Успенский. Виктория начала преподавать танцы коллегам-пациентам. Ваня Игрок активно налаживает контакты с противоположным полом. Словом, все при деле.
Таковы чудные будни шестого отделения.
Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Терапия
Спасибо докторам, психологам-психиатрам, со всей их терапией. Выслушивают, не глядя на тебя, заполняя одновременно документы в компьютере. Лечат, то есть предлагают самый действенный, по их мнению, метод исцеления: отправиться снова на Пряжку или в дневной стационар, для разнообразия. И таблетки выписывают. А вот за это действительно спасибо! Заботятся, высылают на дом медсестру с проверкой, если не показываешься несколько месяцев.
Ну, про Пряжку вы уже знаете. Интересно услышать, что такое «дневной стационар»? Извольте!
Приходишь с утра, получаешь лекарства, те же препараты, что тебе врач в диспансере по месту прописки выписывает. Потом часов до двух, до обеда тусуешься в компании таких же чудиков неприкаянных, как ты сам: чешешь языком, глядишь в окно, залипаешь в телефоне, в телек таращишься. Ну или, если совсем скучно стало, можешь откликнуться на радушное предложение главврача занять себя лечебным трудом: клеить коробочки, сгибать картонки для скоросшивателей, еще муть какая-то. Из полезных занятий есть пианино – практикуй, если сведущ ты в искусстве музыки. Можно еще поиграть в настольный теннис, шахматы, шашки. И побеседовать с психологом. Без комментариев. В послеобеденное время многие просто лежат, валяются на койках в палатах. Часам к пяти все уваливают по домам. Ну и все, собственно.
Такая терапия.
Зарплата у мозгоправов высокая, льготы всяческие, шестьдесят три[54] дня оплачиваемого отпуска. А чем они лучше других докторов: терапевтов, хирургов, стоматологов… патологоанатомов, в конце концов? Чем заслужили блага такие?
Слыхали анекдот о трех категориях? Врачи делятся на три категории: первые ничего не знают и ничего не умеют – это терапевты. Вторые ничего не знают, зато всё умеют – хирурги. И, наконец, третьи всё знают и всё умеют – это патологоанатомы.
Что знают, что умеют врачи-психиатры? А психологи-психотерапевты – тем более.
Вообще же это не нам, душевнобольным, нужны врачи-специалисты. Ровно наоборот: это мы им нужны. А то как же! Сам посуди: учится человек много лет в медицинском институте, получает диплом, магистратуру-аспирантуру оканчивает, курсы всяческие – куча труда, времени, сил, денег на это затрачивается. А если исчезнут сумасшедшие, что же все эти дипломированные специалисты делать будут? Кого лечить? Не кошек-собак же и не киборгов-андроидов! Столько усилий в получение специальности вбухано, и что же, все зазря? Нет уж, дудки! Так что и поныне, и впредь будут сидеть врачи, психологи-психиатры-психотерапевты в диспансерах, заполнять бумажки, рецепты выписывать, отмороженных психов выслушивать внимательно или не очень внимательно, что чаще.