разца, с изображением цветов или вишенки сбоку, пластмассовый стаканчик для карандашей, целлулоидную чашку из-под столовского киселя или просто сто раз использованный, мятый, с трещинами одноразовый пластиковый стаканчик.
Щедрой рукой плещет Анатолий синюю жидкость в кружки, стаканы и плошки. Достают, у кого что есть из пищи, из продуктовых передач, чтоб закусить жидкое счастье. Кто простую булку хомячит, кто-то, брызгая соком, разгрызает дольку апельсина, кто-то даже кефир хлещет после водки. А некоторые достали из-под простыней и матрасов (распространенный здесь способ хранения продуктов[25]) столовские котлеты и хлеб.
И всем без исключения досталось по кусочку колбасы на закуску.
Хорошо пошло, в общем. И, опрокинув по несколько стопок синей отравы, пустились психи кто во что горазд: кто анекдоты травит, кто в туалет курить отправился, некоторых уже с ног срубило – не выдержали ребята крепкого медицинского спирта. А один парень из Первой палаты, чудной латыш по имени Езас, спортивный трип[26] словил: поднял на попа несколько коек, расставил вдоль стены и в качестве тренажеров использовать пытается.
Всю ночь продолжалась на отделении движуха, бодрились психи, как могли только – кто на ногах смог удержаться. Наименее стойкие чуть не в самом начале с копыт откинулись, заблевав полкоридора.
А стариков-маразматиков, лежачих полутрупов Дилетант и Литвер раскрасили гуашью из запасов Лёши не без моей помощи. Не зря же мы художники! Веселая картина – лежачие бревна с красными, синими, зелеными, черными носами и лицами!
Но, как и можно было предсказать, не сумели ребята наши в ходе столь длительного, до самого утра, загула сохранить бдительность, привести себя в порядок вовремя.
Да что уж там: сам руководитель, организатор сейшена художник Лёха Дилетант к моменту появления врачей и персонала пребывал в полукоматозном состоянии, а именно: сидел, развалившись, в кресле возле все той же Первой палаты; одна рука сжимала стакан с голубой жидкостью, другая – скомканную сигаретную пачку, с высыпавшимися на пол табачинками. Изо рта Алексея, зацепившись за клык сбоку, свисал охряно-красный, поблескивающий масляно кусок колбасы.
Остальные тоже не в форме оказались: Толик Паркин посапывал сладко, свернувшись калачиком на полу в коридоре, возле туалета – покурить, видно, собирался; Гена Литвер валялся посреди своей палаты на матрасе, раскинув, как раздавленный кузнечик, руки и ноги; Езас даже в алкогольном забытьи не покинул спортзал: так и застыл у стены, вцепившись намертво в тренажеры-кровати.
Ваш покорный слуга успел добраться до койки и спал чинно-благородно, завернувшись до подбородка в одеяло.
Остальные упали как попало – где сразил кого зеленый змий голубого цвета.
На том история и закончилась. Некоторые виновные понесли заслуженное наказание: кого на вязки на сутки отправили, кого ◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼◼ накормили.
Вот, собственно, и все.
Дхарма
Есть пациенты, больные – низшая каста. Есть врачи – небожители, боги. И есть здоровые – персонал, медбратья-сестры.
Зачем нужны больные – понятно, хоть нас здесь и не лечат, но без нас само существование больницы теряет смысл. Врачи нужны, чтоб ставить диагноз и заполнять бумаги, лечить не обязательно. Ну и, наконец, персонал поддерживает порядок. Что это значит? Как соблюдают они больничную Дхарму? Чем заняты?
Во-первых, должны следить за всем, за всеми, за психами глаз да глаз нужен! Для того у палат и нет дверей, а вдверь туалета вделана прозрачного оргстекла пластина[27].
Во-вторых, выдавать лекарства: таблетки, пилюли, взвеси, порошки, растворы и ампулы.
В-третьих, делать уборку на отделении, а также мыть неходячих стариков из Первой надзорной палаты.
Ну и, наконец, получать за вредность повышенную заработную плату.
Следить за психами – понятно, на тоони и психи. Также нужно наблюдать во время посещения родственников – палить главным образом, чтоб кто чего лишнего, запрещенного не передал. Ну ичтоб скандалов особых не было, случается. Также слушают они, когда пациенты звонят домой родственникам, а вдруг бомбу где заложат или еще чего отчебучат[28].
Особый случай составляет Первая палата, сюда поступают вновь прибывшие, которых через неделю переводят в палаты обычные. А еще здесь доживают свои дни в забвении беспамятные, обездвиженные старики.
Также в Первую могут вернуть за неповиновение персоналу или еще какую провинность.
За обитателями Первой палаты следить положено круглосуточно, и днем, и ночью, потому ее и прозвали «надзорная».
У входа в палату покоится тяжелое, монументальное, обшитое дерматином советское кресло – осколок прошлых времен. Впрочем, об этом уже говорили. Таких осколков в больнице осталось великое множество: книжный шкаф, эмалированные миски и алюминиевые баки в столовой, решетки на окнах и прочее.
В кресле и должен сидеть, дежурить постоянно кто-нибудь из медсестер-братьев: таков порядок. Днем это так и бывает, но персоналу ведь тоже поспать хочется, так почему бы не переложить свою обязанность на кого-нибудь другого? Ночную вахту несут принудчики или кто-нибудь понадежнее из числа обычных пациентов, наркоманы например. «Принудчики» – это лица, находящиеся здесь на принудительном лечении, как правило, люди с судимостью.
Дежурящие по ночам принудчики и наркоманы (эти две категории как-то быстро находят друг друга) получают льготы – поблажки от персонала, помимо улучшенного пайка в столовой, возможность курить в любое время, чаще других пользоваться городским телефоном – звонить домой, иметь при себе авторучку и зажигалку, на что администрация смотрит сквозь пальцы. Для остальных, непривилегированных, перекур начинается лишь в строго определенное время – без пятнадцати минут до конца каждого часа, а иметь зажигалку и авторучку строжайше запрещено.
Еще одно дело персонала, и уж эту обязанность нельзя передоверить никому, – раздача лекарств. Ну, тут все понятно, сказать об этом особо нечего.
Да, вот еще, забыл сообщить, в обязанности персонала входит также мыть по утрам пересравшихся за ночь стариков-маразматиков из Первой палаты. Но для такой работы набирают добровольцев из числа пациентов, получающих за это подачки: порции еды получше, скверные, дешевые сигареты, папиросы «Беломор» и чай. Персонал не снизойдет и до уборки туалета, коридора, столовой, ванной комнаты и подсобных помещений, где хранится старая одежда, обувь, грязное белье и банки для анализов. И это также обязанность добровольцев. А вот свои палаты мы моем сами, каждый по очереди – утром и вечером, совершенно бескорыстно.
Все эти многообразные и тяжко-трудные, муторные дела должны быть вознаграждены, разумеется. Оплата – персоналу, а пациенты и так свою награду получили[29].
Оплата с повышенной надбавкой за вредность. Да, работа действительно вредная: торчать бóльшую часть суток в нашем унылом заведении, в окружении бывших людей, сломанных человечков. Продукты, напитки вредные приходится принимать, персонал бухает прямо на работе – не только своим, но и медицинским спиртом из казенных запасов. Закусывают, случается, глёклой столовской жрачкой. Так что вредность заслуженная.
Справедливости ради стоит сказать, что даже такая работа-синекура может оказаться опасной. Нет, не только риском развития алкоголизма, хотя Герр Майор и был, в конце концов, уволен за пьянство на рабочем месте. Был случай, какой-то псих откусил сестре-хозяйке из нашего отделения фалангу пальца. Она и сейчас в строю – крепко держит в искалеченных руках осколки больничных судеб.
На одном из других отделений, номер не помню, произошел и вовсе дикий случай: одному из больных соседи по палате выкололи глаза пальцами за то, что воровал у своих же. Без глаз теперь ползает. Как ни удивительно, даже сломанные человечки, этот маргинальный сброд, социальный мусор, способны иногда на Поступок. Правда, качество этих поступков…
Такова больничная Дхарма.
Гнилая иллюзия
Только что прошла гроза, и озоновый слой вливается в окна мощным потоком. Совсем недавно, минут пять-десять назад, все небо было обложено, как несвежим одеялом, сероватыми тучами, но после весенний грозовой вихрь сдул никчемные облака. Словно тряпкой протертое небо мерцает чистой голубизной, и прямые лучи солнца могли бы «позлатить верхушки сосен», если б здесь были сосны.
В палате и во всей больнице тишина. Угомонились больные – сборище недочеловеков и деградантов, белая рвань, отрыжка социума – после раздачи лекарств и вожделенного перекура. Не слышно ни досужих пересудов ни о чем, с неизбежными матюгами, ни раздраженно-страдальческих окриков персонала, ни унылого смеха. Не начал еще свои ежедневные камлания с распеванием советских песен и цитированием Шекспира Миша Мышкин, не успели пока подраться, как делают они всегда после дележа окурков, два местных наркомана – бесцветные ханурики с пробитыми черепами, и Антон, успокоенный лошадиной дозой транквилизатора, перестал биться головой в дверь туалета и впал в сомнамбулическое полузабытье.
Итак, тишина, на небе ни облачка, и весенний зефир влетает в окошко, играя легкой полуулыбкой на незримых устах.
Тишина, покой, отрешенность, и Адонис лежит в утробе больничной койки, в скорлупе больничной пижамы, в пеленах болезненного сознания, в неизъяснимом блаженстве – даже без всяких транквилизаторов, он не принимал их сегодня, вчера тоже, и даже заснул своей смертью вечером.
Ласковый сквознячок струится, обдувает воздух вокруг лобной, височной, теменной и всех прочих костей черепа, в котором недавно еще кипели червями беспорядочные, бесполезные мысли: хаос, огонь, война, напалм, смрад, разложение, женщины, девки, погибель, Кали-юга