— Чего не спрашиваешь, как вчера на поминках-то было?
— А мне без разницы. Нажрались, небось, все, потом песни орали. Правильно, угадал?
— Почти…
Молчать в такой славный солнечный денек было тоже хорошо.
Глеб щурился на мелкую светлую пыль, широкими столбиками подымавшуюся от теплой земли под крышу сарая. Пересилив истому, поглаживая короткий ежик волос, он продолжил.
— Какой-то умник сказал, что все в этой жизни на девяносто процентов дерьмо. Еда, машины, телевизионные передачи, книги, женщины — все… Думаю, я вовремя понял, что для счастья не нужно рвать жилы, пытаясь достичь всего, или иметь эти десять лучших процентов, нужно просто стремиться исключить из своей жизни девять десятых того обыкновенного дерьма, что окружает тебя.
Я не упирался, чтобы получать все то, что желаю. Я всегда добивался права не делать того, чего мне не хочется. Знаешь, Вадик, какой это кайф — иметь возможность в любой момент, по любому случаю, любому человеку сказать: «Нет»!
За последнее время я отказался от всего, чего не хочу делать в принципе, и у меня осталось только то, чем я сейчас занимаюсь. Я не ем той еды, какой мне не хочется, не встречаюсь с теми, кто мне неприятен. Вот и остались у меня: свежий апельсиновый сок, хорошее вино, немного друзей, женщины, умные книги, спорт, иногда — нужная информация по телевизору.
Кстати, вот уже много-много лет у меня нет начальников. Это так замечательно!
Назар с удивлением слушал непривычно разговорчивого Глеба.
— Я перепробовал кучу занятий. Что-то было интересно, но не приносило дохода. Некоторые дела были денежными, но в эти игры одновременно играли и хамы, и преступники, да и так, просто многие обыкновенные люди. Это не по мне. У меня хорошо получается другое.
Кстати, ошибаться в жизни при этом пришлось больше, чем хотелось бы.
Поначалу, после того как пришлось бросить море, был просто цирк. Учился сам, училась одновременно в университете жена. Родился сын. Из-за квартиры пришлось работать кочегаром, сантехником, а также редактором, даже случилось как-то быть маленьким райцентровским депутатом…
— И вообще, товарищ Вадимка, из всего того классического списка, — Глеб сладко потянулся на своем теплом пыльно-уютном лежаке, — мною осталась не освоена только профессия академика.
Однажды весной вылез как-то я из очередного угольного подвала на теплую цветущую улицу и ахнул. Просидеть весь отопительный сезон в пяти подряд кочегарках, вкалывать сутками, с одним выходным в неделю, всю зиму… Зачем?! Подумал: «Нет, Сигизмунд, так не пойдет. Ведь ты можешь в этой жизни гораздо больше, чем твой вечно нетрезвый напарник по кочегарному делу».
В то время, как раз наудачу, встретил я одного знакомого механика, один рейс как-то делали вместе в Юго-Восточную Атлантику. Он еще тогда на промысле по глупости вздумал тонуть, в невод с уловом после обеда шлепнулся, а там, в стае пойманной ставриды, несколько акул в прилове плавало… Не помню всего точно, но почему-то именно мне пришлось в той ситуации вытаскивать его из-за борта. Потом он вовремя из плавсостава в базовый комитет комсомола вторым секретарем переметнулся. Нормальный по молодости парень был, таким, впрочем, и через годы остался.
— Поговорили тогда с ним приятно, вспомнили юность, — Глеб еще глубже надвинул козырек кепки на глаза, Вадим заметил, как он улыбнулся чему-то. — Я рассказал ему о заботах, он — про свои дела, про дочек. Вот этот комсомолец и посоветовал мне не заниматься чепухой, не глотать попусту угольную пыль в количестве, пропорциональном зарплатной ведомости.
С его подачи я и начал более подробно знакомиться с тогдашним диким бизнесом, разговаривать с теми из знакомых, кто успел в девяностые кое-что значительное для себя заработать. Между делом понял, что имею преимущество как раз в том, что у меня нет типовых знаний, что я самоучка, что могу видеть и оценивать на земле то, чего другим людям, специально образованным, вовек под своими ногами даже и не рассмотреть. Охотникам-эвенкам понимание тайги и ее законов дано с детства, а современные пацаны на джипах и в шелковом камуфляже обычно пускают беспомощные сопли в диком лесу.
Видел я, как других экспертов, цивилизованных, годами натаскивают на теорию, приучают думать правильно, как в иностранных учебниках, действовать по шаблону, а настоящей тайги, то есть жизни, эти мальчики-менеджеры так до самой пенсии по-настоящему и не узнают.
Вот так, понемногу, и стали складываться хорошие деловые отношения, мои мысли, знакомства и выводы потихоньку становились нужными для тех, кто имел возможность за них платить.
— Неужто все так гладко? Пришел умный Глеб Никитин и глупые бизнесмены стали отдавать ему свои деньги? Так, что ли?
— Да, сейчас над этим можно смеяться, Вадик. Ты перебирай сеточку-то, перебирай, не останавливайся. А мне много раз было не до смеху в своей бизнесменской жизни, хотя смеяться в конце концов и приходилось. Однажды на заре перестройки я вез в Минск партнерам их часть выручки от нашего совместного бизнеса, примерно тысяч пятьдесят долларов. Дело было зимой. Одевался я в дорогу нарочно попроще: джинсы, свитер, старенькая кожаная куртка и хорошие, правда, потертые, горные ботинки. Деньги, естественно, спрятаны были прочно за пазухой. Ну так вот, ночью в поезде у меня, почти «миллионэра» по тем то временам, украли обувку! Комедия — я на минском перроне, нафаршированный гигантскими деньгами и без башмаков! Вру, конечно, я на земле-то тогда ни минуты босиком не стоял. Проводница, добрая тетка, у кого-то из своей паровозной бригады старые рабочие ботинки нашла. Ну а перед тем, как ехать в офис, на встречу со своими партнерами, я забежал в первый же попавшийся обувной магазин, купил на ноги что-то приличное.
Всякое бывало…
— Ладно, приятель, хорош ностальгировать!
Капитан Глеб пристукнул кулаком по ручке пыльного кресла, вскочил, потянулся, хлопнул Вадима по спине и дурашливым тенорком затянул: «…Бывали дни счастливые — я по три дня не ел. Не то, что хлеба не было, а просто не хотел…»
— Давай-ка помогу тебе чем-нибудь, а то я развалился тут, как народный избранник. Чего делать-то, Вадик, говори. Быстрее на воду выйдем.
— Не, ты трепись, трепись, это ничего, не страшно! Это же для пользы дела — я так внимательнее с сеткой справляюсь. У тебя, Глеб, истории атас какие всегда выходят! Что касаемо быстроты, то все равно нам твоего любимого Азбеляна придется ждать.
Ты вот скажи лучше: ты в поездках, ну, в своих самолетах и поездах, тоже так же балаболишь с попутчиками-то?
— Поездами я уже давно как-то не езжу, а в самолетах всегда кроссворды на время разгадываю. Остальные пассажиры обычно собой заняты, им не до меня, а мне общаться просто так тем более ни с кем не хочется.
— А чего-нибудь интересное, кроме перелетов да переговоров, в жизни-то у тебя бывает?
— Да как сказать… Вот тут на свой день рождения выкроил время, слетал в Москву на концерт Маккартни на Красной площади. Вроде как небольшой юбилей у меня был, плюнул на все эти официозы, венки, подарки и прочее, взял да и улетел… Сбылась одна из детских мечт — помнишь ведь, как все мы в классе хотели тогда увидеть живых «Битлов»! Вот я и увидел. Правда, одного…
— Деньги, что ли, некуда девать?
— Действительно, Вадик, иногда задумываюсь: «А куда же мне деть все мои несметные деньги?» Кошельком до сих пор пользоваться не привык, мешка подходящего тоже все как-то не отыщется. Куда девать-то их, родимых? Ну и рассовываю деньжищи от безысходности по своим многочисленным пустым карманам…
Глеб Никитин захохотал. Глядя на его белозубую улыбку, не смог удержаться от ухмылки и Назар.
— Да ну тебя, дуралея, все ты на свете опошлишь. Ладно, держи уж ящик, помощничек. Так, так, аккуратней подбору опускай, легче будет на воде с сеткой справляться. Ну вот и все, а ты боялась… Пошли ставить паруса.
Тишина пока еще пустынного затона поражала. Утренний ветер не успел в полную силу опуститься на воду и поэтому немного рябил только у дальнего берега.
В камышах стояли, изогнув шеи вопросительным знаком, две серые цапли.
— А чего у тебя кранцы за бортом болтаются? Хорошего боцмана на этой яхте нет, который обматерил бы тебя за эти художества по полной программе! Давай-ка, кстати, я с этими поплавками быстренько разберусь.
Капитан Глеб со знанием дела расположился на корме яхты, вытащил из-за борта на палубу бело-голубой пластмассовый шар и с удовольствием, напевая что-то себе под нос, принялся распутывать на леерах громоздкие растрепанные узлы.
Назаров молча покосился на его чистые ногти.
За пару минут справившись с первым кранцем, Глеб легко перебежал вдоль борта на нос яхты.
— Давай, давай, шкипер! Не отставай от мужественного юнги!
Из каюты донеслось что-то одобрительное, но не совсем цензурное. В темноте проема блеснули большие очки.
— Дурак ты, что яхту так назвал.
Вадим окончательно высунулся из каюты и хитро прищурился на солнце.
— А чего такого? Красиво ведь — «Стюардесса», мне нравится.
— Тебе нравится, а жену-то зачем дразнить? Она же наверняка догадывается, в честь кого все это.
— Поначалу я хотел назвать лодочку «Божественное благолепие» — так мне здесь хорошо, ну а потом, вот, «Стюардесса»… Тоже здорово. Правда ведь?
Капитан Глеб промолчал, занятый делом.
Вадим невольно засмотрелся на его аккуратные кисти рук, с удивительной силой, легко, без напряжения распутывавшие сухие узлы на давно высохших пыльных веревках.
«Не-ет, не скурвился наш моряк! Этот меня поймет! Должен…»
— Уважаю.
— Чего?
— Да так, не бери в голову… Говорю, что помнишь еще кое-что с моря-то. Не скучаешь по штурманским-то годам?
— Регулярно, примерно раз в пять лет, снится кошмар, что отправляют меня, опытного, красивого мужчину, штурманенком на полгода в дальний рейс. Волны плещутся вроде как за бортом, гудки какие-то пароходные раздаются за дверью… Говорю же, просыпаюсь в поту — сплошной кошмар!