молодости в восторге были. Серега, думаю, тоже. На прощание ему та наука и пригодилась…
— Стой, стой, Глебка! Погоди-ка…
Возбужденный неожиданным погружением в тайну, Виталик подпрыгнул и чуть было не поднял, как первоклассник, руку выше плеча, напрашиваясь на правильный ответ.
— Теперь я! Знаю! А снаряд он на своем огороде выкопал! Вот! У них же дача-то на целине, около свалки. Там же на полях после войны полигон был, мне батя про него много чего рассказывал!
— Разоблаченная тайна сто́ит меньше, чем лопнувший пузырь.
Остывший чай с утра шел тоже неплохо.
Капитан Глеб с жадностью, одним глотком, отпил почти половину чашки.
— И это может быть верным. Я в субботу, пока вокруг его домика бродил, в ведре с водой, на улице, под водостоком, хвостовик минометный увидел. Не стал ничего об этом Серого спрашивать, тревожить зря, но думаю, что на своем огороде он эти штуки мог находить, когда новые куски земли под картошку по весне осваивал. Но, скорее всего, Серега эти сюрпризы на реке, в обрывах для чего-то специально выкапывал, когда монеты старинные ходил искать. Вполне возможно, что он придумал продавать кому-то снаряды от безденежья.
— А чего ж он так долго терпел? Ну, не вешался-то?.. Если тебя послушать, то совесть-то его месяц с лишним мучила?
— И здесь совпадение. После трагедии он понял, что натворил, закрылся от всех в своей избушке, переживал. Боялся, что в милиции в конце концов все поймут и к нему с наручниками нагрянут! Наивно надеялся на что-то волшебное, ждал со дня на день, что ему как-то крупно повезет. Но ведь сам понимаешь, если долго ждать, когда придет жизнь, то всегда приходит смерть.
Больше месяца Серега был практически один на один со своими мыслями и с совестью. А тут в последние дни мы к нему всем списком по очереди стали наведываться!
Данила, который морду от него раньше кривил, и дочку которого он убил, сам внезапно пожаловал, денег для пацана дал! Потрясение, да еще какое!
Марек приехал, по-доброму с ним поговорил, тоже ни с того ни с сего помочь деньгами обещал…
Вроде все так неожиданно хорошо получалось, все не такими уж и гадами оказались, а он тут такое натворил, заварил всю эту сложность, которую уже никак никому не исправить. И еще, я уверен, Серега думал, что в невиновного Назара именно из-за той самой истории и стреляли.
Я его нервам тоже сильно добавил.
Виталик с тревогой, а капитан Глеб с печальным упрямством внимательно посмотрели друг другу в глаза.
— И был при этом прав! Но я же ведь предупредил его об опасности — это долг всякого порядочного человека.
Понимаешь, я нарочно надавил в разговоре на то, что вроде как все улики по организации взрыва указывают именно на Марека. Подробно, на пальцах, расписал Серому историю про серьезный денежный конфликт Марека с Назаром; про то, как Марек первым ковырялся в костре и потом поспешно убежал от него в сторону; про кофейную банку любимого азбелевского сорта; напомнил, как курсантами мы мелочь собирали, а Марек, мол, хоть и военный, но все равно такие же штаны носил. И про все остальное, так же, с нажимом.
Я и сейчас уверен, что Серега все понял и принял на свой счет. Он знал, что я могу в любое время про все это рассказать в милиции. И тогда возникли бы два варианта развития событий.
Первый. Если я ошибаюсь и официально обвиню Марека, то за того серьезно возьмется милиция, и будут огромные проблемы… А после такого душевного разговора с Мареком по деньгам Серега очень не хотел бы причинять тому какие-то неприятности.
Второй вариант. Если я блефую и не буду ни в чем обвинять Марека, то милиция в конце концов обязательно выйдет на него, на Серого, — это дело всего лишь времени — и тогда…
Тогда выхода у него нет. Позор, будет очень стыдно, да и деньги для сына, те, что Герман дал, и те, что Марек обещал, пропадут, они же наверняка заберут все обратно.
— И ты ему так все и сказал? Так может, Глебка, это он из-за твоего разговора в петлю-то?..
Взгляд капитана Глеба Никитина был темен нечеловеческой усталостью.
— Может. Уверен, что каждый из нас имеет то, что заслуживает, и отвечает за все то, что сделал. Я рад, если помог Серому успокоиться…
— Такой ценой!
— Но он же мне не поверил! Не поверил, что я смогу в чем-то ему помочь…
Вроде и утро было солнечным, да и саму кухоньку ранний завтрак уже согрел достаточно, но Виталик поежился. Специально глянул на Глеба внимательней.
В далеких синих глазах опять было что-то незнакомое. Нет, точно не холод. Боль.
Бормоча чего-то невразумительное, Виталик выскочил в ванную.
Капитан Глеб Никитин опять встал у окна.
Через пару минут, поискав спички, он зажег газ и поставил почти полный чайник на плиту.
— Эй, переживатель, давай все-таки тащи сюда свои чудесные пирожки! Мне действительно пора.
Виталик немного помедлил, но появился на кухне уже с улыбкой.
— Пирожки с горячим чаем? С очень сладким?!
— Ладно тебе издеваться-то…
Глотая на этот раз действительно обжигающий чай, Глеб продолжил:
— Заканчиваю. Потерпи.
Еще вот что. Когда я вчера заехал к Серовым, Маргарита все причитала, говорила, что с Серегой-то это она так натворила. Призналась мне, как на духу, что была на даче у него в субботу поздно вечером, когда приезжала в очередной раз выяснять отношения. По ее словам, Серега обещал вроде как к воскресенью денег достать на операцию сыну, клятвенно божился, что деньги будут абсолютно точно, а сам в пятницу опять напился. Ей про него всегда кто-нибудь из соседей докладывает.
Маргарита говорит, что дожидалась, пока дождь закончится, чтобы стемнело получше, никого из знакомых по даче не хотела встретить, да и своих, зверо-совхозовских, тоже. Пришла на дачу, промокла вся, злая, говорит, что орать на него сразу, от порога, стала. Серега-то все больше молчал, глаза у него стеклянные, как Маргарита описывает, были… Чего-то про Азбеля он еще пытался ей сказать, все оправдывался… Она его не дослушала, махнула полстакана водки, которая у него на столе была приготовлена, чтобы ему не досталось, и сковородкой Серегу по башке по привычке-то и шарахнула.
Когда выскочила на улицу, помнит, что кричала еще ему, что он ничего не делает; что она выселит его с дачи, а дачу продаст — чтобы для сына деньги были; что видеть его вообще не хочет…
Еще Маргарита сказала, что она очень расстроилась, когда всех приличных людей, друзей-то их семейных, позвали на сороковины к Даниловым, а ее нет. Сказала еще, что он тряпка. И следы-то женские вокруг дачи остались ее, Маргариты…
Вот так. Мелькнула вроде бы у Сереги тогда надежда, а на самом-то деле ее и не было вовсе… В конце концов дружба-то ведь не значит, чтобы каждый день друг другу звонить или попросту рубли занимать до получки. Уверен, что это обыкновенное, простое желание узнавать друг о друге, что-то слышать и довольствоваться хотя бы тем, что друг здоров, и пускай еще здравствует…
От пирога Глеб Никитин как-то нечаянно отвлекся, задумался.
Вишневое варенье тонкой и густой струйкой попыталось сбежать с запеченного кусочка теста вниз.
— Имущество все целое там, в домике-то. На подоконнике два гривенника лежали, серебряных, царских. Скорее всего, Серый приготовился их чистить, до ума доводить, для продажи.
Главное-то вот что. Маргарита сама видела, как милиционеры нашли деньги под матрасом, триста долларов. Она не знает, что и думать, откуда у мужа такие деньги. Потом-то ей, впрочем, все равно доложат, что это даниловские. Вот так, дружище.
Панас помолчал.
— Зачем мне-то про все это рассказываешь? Знал бы сейчас об этой тайне только ты один, молчал бы и все, никаких заклинаний от меня бы и не потребовалось. А?
— Эта история, Виталик, еще долго будет аукаться всем нам. Одно, другое будут вспоминать, что-то забудут, что-то переврут, не так объяснят при случае. Какая-нибудь гадость еще обязательно всплывет между нашими-то. Меня рядом не будет, а вот ты…
Чтобы можно было кое-кого подправить при разговоре, не раскрывая, естественно, всех подробностей; чтобы ты сам смог не допустить еще такого же безобразия. Вот зачем я и связывал тебя, верный мой Панса, этой страшной клятвой. Надеюсь, ты понимаешь, что все это абсолютно серьезно.
— А то…
По радио начинали передавать новости.
Капитан Глеб пристукнул кулаком по столу:
— Ну, мне пора.
Виталик не очень-то и хотел вставать из-за стола.
— А ты, Глебка, в эти дни так трепался, что я тебя таким никогда и не видел! Честно, не ожидал от тебя!
— Нужно же было вас, затейников, хоть как-то разговорить. Язык у меня, в самом деле, от этих монологов сильно побаливает.
Не опуская на стол чашку, Панасенко наставил толстенький указательный палец на Глеба:
— Я скажу тебе, кто ты такой, если ты этого еще не знаешь! Ты обманщик! Как тебе не стыдно так дурачить людей?
— Сначала было стыдно, а потом привык, — ответ капитана Глеба был искренен и честен.
— Удивляюсь, как это мы все тебе вчера поверили!
— А я будто не удивляюсь! — славно усмехнулся Виталику Глеб. — Я ведь и сам себе почти поверил.
— Ты билеты на самолет уже взял? Свободно сейчас с ними? А то ведь трудности обычно бывают к лету-то…
— У меня карточка «Аэрофлота». Серебряная. Выдали, как заслуженному пассажиру.
— И чего? Выгодно хоть? Большие преимущества имеешь?
— С билетами проблем теперь нет. Ну, еще, наверно, когда лютые холода случатся, то пустят меня в зал для больших людей погреться или чемодан мой случайно на аэроплане бесплатно куда-нибудь довезут…
Виталик расслабленно вздохнул:
— Покушай, покушай, тебе в дорогу-то нужно подкрепиться. Ты ведь, небось, избаловался там, в других странах, с едой-то? Рестораны разные, жульены, артишоки, а? Каплунов пробовал?
— Успокойся, обжора. Как говорил когда-то наш корабельный кок, у меня аппетит, как у соловецкой чайки. Я ем все, всегда и сколько мне надо. Пробовать в жизни приходилось многое, но кушанья, равного твоей картошечке с грибками, я на свете еще не встречал.