Панасенко выкурил за старой березой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.
— Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!
На старых черных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин… жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96 г.».
Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.
— Юная роза… лишь развернула алый шипок…, вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробьев.
Виталик заполз за оборот камня.
— Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробьевой. Родившейся 1853-го 7 ноября… скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи… жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней.
— Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь еще совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь при царе чахотка вроде была распространена в России… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашел?
Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На черной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.
— Ну и чего тут?
— Смотри — «Младенец Лизонька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…
На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние — послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.
…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.
Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него еще раз тогда, когда тот возвращался с миской соленых огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски черного хлеба, очищенные вареные яйца и перья зеленого лука.
— Уважаемый, а как бы нам всю эту красоту пофотографировать? Или у вас тут запрещается?
Мужичок перестал принюхиваться к содержимому своей миски и поднял равнодушные глаза на капитана Глеба.
— К батюшке, к батюшке все это… Как он благословит — и хорошо… Там их двое, батюшек-то, батюшка Алексей и этот, как его, Федор. Ага…
Мужик освободил одну ладонь от миски, мелко перекрестился, кивнул на землю и торопливо скрылся за кустами на повороте дорожки.
Виталик громко сглотнул, провожая взглядом удаляющиеся огурцы.
— Ты как? У меня трубы горят, хочется чего-нибудь полезного, холодненького…
Из больших дверей старой церкви показались знакомые.
Виталик подскочил к жене, замахал ручками, внимательно выслушал ее, кивнул головой, потом вприпрыжку подбежал к Глебу.
— Все, Глебка, Антонина моя с бабульками сейчас поедут со всеми на новое кладбище на автобусе, там места еще есть…
— Где?
Виталик в недоумении сначала раскрыл рот, потом догадался.
— В автобусе, а… Да ну тебя, Глеб, не сбивай ты меня!
— Ясней выражайся — не будешь нервничать сам и других ненароком не обидишь.
— Короче, они все едут на кладбище в Покрова, а нам с тобой Антонина велела гнать к Даниловым домой, помогать Жанке и ее старушкам расставлять столы. Они сами там с мебелью не справятся. Машину поставим в гараж — и к ним. Пошли, пока никто на хвост не сел!
— Сейчас, я на минуту.
Капитан Глеб заметил в толпе людей, сходящих с крыльца, человека в черном одеянии и двинулся к нему.
Женщины в возрасте и старушки в платочках и косынках, выходя из здания, неловко и торопливо поворачивались лицом ко входу и крестились, глядя на церковную дверь. Некоторые спешили подойти к священнику, молодому светловолосому мужчине в очках с золоченой оправой. Они кланялись ему, он привычно осенял их крестом, участливо что-то говорил каждой. Пробирающегося сквозь толпу загорелого нездешнего мужчину он цепким взглядом отметил сразу же.
Глеб остановился, ожидая окончания беседы батюшки с прихожанками, потом двинулся ближе.
— Отец…
— Батюшка, — мягко поправил его священник. — В чем нужда, сын мой?
— Всего лишь вопрос, батюшка. Удобно ли нам с коллегой фотографировать храм и старые могилы?
Собеседник деловито сверкнул стеклышками очков.
— С какой целью? С коммерческой? Какое представляете издание?
— Нет, что вы. Я частное лицо, родом из этих мест. Хочется память для себя оставить. Так благословите, батюшка?
Тот сразу как-то поскучнел ликом, засуетился.
— A-а, так вот, значит… Да, да, конечно, благословляю, безусловно, да-да…
Молодой батюшка, потеряв интерес к дальнейшей беседе, отвернулся и ловко перекинул тонкий кожаный портфель из руки под мышку. Тут же с достоинством, не нагибаясь, совершенно неуловимым движением привычно нырнул ладонью куда-то под рясу и вытащил наружу стильный мобильный телефон.
— Да, я слушаю. Нет, буду вовремя, как договорились…
Глеб Никитин нетерпеливым взмахом руки еще раз привлек его внимание.
— Кто благословил-то меня? Отец?..
— Алексей. Отец Алексей, сын мой. — Священник, не отрываясь от телефона, кивнул Глебу и простился с ним и с его проблемами усталым взглядом.
— Привет, путешественник.
Глеб обернулся. Тот, кто его окликнул, черноволосый, худощавый, начинающий лысеть мужчина, протягивал ему руку.
— А, Марек! Привет, как дела?
— Да так, потихоньку, хоть удавись… Ты надолго к нам в этот-то раз? Посидели бы, что ли… Или тебе, как всегда, некогда?
— Ну почему же — на доброе дело всегда время найдется. А ты чего такой смурной, у тебя же вроде всегда все по плану шло? Или как?
Марек вяло махнул рукой.
— Да… самочувствие хреновое, а все остальное — так себе, движется понемногу. Жизнь какая-то дурная настала: полоса черная, полоса белая…
— Не все так плохо, дружище. С точки зрения дальтоника твоя жизнь — радуга.
— A-а, брось ты, не до анекдотов мне сейчас.
— Ну, в таком случае нам с тобой действительно необходимо посидеть. Есть приятное практическое предложение — завтра в «Поплавке». А?
Азбель еще раз нерешительно отмахнулся.
— Не до этого мне сейчас. Давай как-нибудь потом. Да вот, Глеб, познакомься — это моя жена, Галина.
К Мареку подошла и встала рядом, плотно взяв его под руку, высокая молодая женщина, с хорошим макияжем и в роскошном, декольтированном совсем не траурно, платье.
— Галочка, помнишь, я тебе рассказывал про нашего знаменитого капитана-бродягу? Вот он — Глеб Никитин, у нас в городе собственной персоной.
Галина с очевидным интересом рассматривала голубоглазого незнакомца.
Крупная голова, чуть седые короткие волосы на висках, сильные покатые плечи, аккуратные ухоженные руки, рост чуть выше среднего, одет не дорого, но хорошо…
— Здравствуйте, путешественник. Вы просто обязаны прийти к нам в гости! Ну не сегодня, разумеется, но в самые ближайшие дни, правда ведь, Марк?
…Когда капитан Глеб проводил чету Азбелей к их машине и подошел к старенькому микроавтобусу, Виталик уже вылезал из-под открытого капота. Вытер руки приготовленной чистой тряпочкой и, прищурившись, спросил приятеля:
— Чего ты попа-то так долго терроризировал?
— Уточнял, можно ли с грешником-обжорой в одной автомашине по утрам ездить.
В приоткрытые окна микрика врывался замечательно прохладный солнечный ветерок. Виталик бодро рулил, одновременно доставая из многочисленных карманов суконной жилетки семечки.
— Хочешь семушек, а?
— Ненавижу. Грязное, неопрятное занятие, особенно если кто-то чавкает эти… «семушки» на людях. Если уж тебе невмоготу без них — запрись на своей кухне и грызи.
— Так вкусно ведь. И вообще…
Виталик слегка обиженно хмыкнул, обтер по очереди ладони о жилетку и, перехватив поудобнее руль, присвистну.
— Послушай, Глебка, раскрой наконец мне тайну: почему это у тебя никогда не болит голова с похмелья?
Заметив, что Глеб улыбается, Виталик завертелся на своем водительском месте.
— Нет, ты скажи, ты объясни уж мне, такому неотесанному, пожалуйста! Я требую! Вместе же ведь с тобой на мероприятиях и пьем, и закусываем, а ты всегда утром как огурец! Или таблетки какие специальные зарубежные принимаешь?
— Ну, если для тебя эта информация так принципиально важна, то, конечно, мне придется все подробно объяснять. Как хорошему другу. И как приятному собутыльнику.
Небольшая пауза только подзадорила Виталика. Он нетерпеливо поглядывал на спутника, но молчал, робея спугнуть птицу удачи.
Капитан Глеб неопределенно повел в сторону рукой.
— Знаешь, когда люди хворают, они не работают, валяются дома на больничном. Правильно же? Правильно. А когда занятой человек работает — он не болеет, потому что ему некогда. Вот и моя голова всегда по утрам в действии, думает, — значит, она не может в это время болеть… Логично?
Виталик надулся.
— А мои мозги, что, по-твоему, только на следующий день начинают работать, так что ли?
Конечно, ему было вдвойне обидно. Не получить чудодейственный рецепт вечного головного здоровья да еще и слышать, как Глеб при этом хохочет!