Действительно ли я была влюблена в Саммер?
Была ли она у меня первой?
И единственной настоящей?
С тех пор появились и другие. Я лесбиянка. Или гейгерл, лизунья, фемка, сафо, если прочитать надписи, которые появлялись в моем шкафчике в раздевалке с тех пор, как погибла Саммер. Вермонт в основном либеральный штат – директор Объединенной школы Твин-Лейкс мистер Стайгер приводит своего мужа на каждую выпускную церемонию – но это может продолжаться только до тех пор, пока люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией стараются оставаться невидимыми. Безвредными. Пока они не причиняют беспокойства, пока их руки остаются на виду и все дети находятся в безопасности.
Я точно не знаю, когда осознала, что лесбиянка, просто я никогда не чувствовала себя натуралкой. А если вы считаете, что секс – это как цветная капуста и вы никогда точно не узнаете, что вам по нутру, пока не попробуете, то я пробовала всё. Я имела отношения с тремя девушками – действительно серьезные отношения – и трахалась еще с полудюжиной. В реабилитационных центрах больше почти нечем заниматься.
Среди них была Марго, наполовину француженка, наполовину нигерийка, с кучей проколов на лице, выросшая в Огайо. Каждый раз, когда мы с ней целовались, у нее из носа выпадало кольцо. Саша – русская из Брайтон-Бич, Нью-Йорк, говорившая с таким акцентом, что мне всякий раз казалось, что она мурлычет. Элли, с которой я оставалась несколько месяцев: смеясь, она всегда прикрывала рот рукой, а ее волосы напоминали мне иглы дикобраза.
Но Саммер была не такой. Особенной. В каком-то смысле чистой. Наверно, потому, что я не могла ее поиметь – наверно, потому, что в то время я даже не была уверена в том, что мне этого хочется.
Может быть, потому, что я любила ее так сильно.
Может быть, потому, что она разбила мне сердце.
Я помню, как мы вместе попали под ливень по дороге из Лавлорна осенью в седьмом классе. Саммер не захотела рассказывать об этом Миа, и я тогда чувствовала себя виноватой и одновременно охваченной упоением. А потом в доме мы забрались в тесный душ, не сняв футболок и белья, оказавшись так близко друг от друга, что просто не могли не соприкасаться, и ее белокурые волосы запутались, тушь расплылась по щекам, а дыхание пахло земляникой, и мы все смеялись и смеялись, выталкивая друг друга из-под струй горячей воды, и всякий раз, когда Саммер касалась меня, у меня под кожей словно загорались огни. А потом она сказала, что решила сбежать из дома и провела три ночи в сарае, превращенном в клуб, и как-то вечером она попросила меня остаться с ней, и мы проспали ночь в одном спальном мешке, касаясь друг друга коленями, и запах ее пота пропитывал воздух, и у меня от него кружилась голова. Она была принцессой. А я собиралась стать ее рыцарем.
Я собиралась защищать и оберегать ее.
А еще был поцелуй. А потом последовали слухи, ходившие по школе, то, как ученики шикали мне вслед и все девочки отказывались раздеваться в моем присутствии в раздевалке спортзала. То, как Саммер отказывалась смотреть в мою сторону, и то, как, видя ее на другом конце коридора, я чувствовала себя, словно ведьма в «Волшебнике из страны Оз», так, будто я растворяюсь, растекаюсь наподобие пузырящейся лужи.
Но, как всегда, когда это воспоминание оказывается слишком близко, мой разум делает крутой поворот и уходит на обходной путь. Впереди опасность.
Я возвращаюсь на Главную улицу, молясь о том, чтобы нас никто не заметил, и жалея о том, что у меня на голове нет шляпы. К счастью, люди на улицах слишком заняты, осматривая свои дома и выясняя, насколько сильно они пострадали, или разбирая обломки. Мне кажется, что все это должно сопровождаться громким шумом – миганием огней, воем сирен, урчанием оборудования, – но пик чрезвычайной ситуации уже позади, и вокруг стоит мертвая тишина.
Достаточно свернуть на дорогу местного значения 15А, и, отъехав несколько миль от города, можно добраться до Объединенной школы Твин-Лейкс, состоящей из начальной и промежуточной школ, а на противоположной стороне улицы стоит старшая школа, где мне так и не довелось учиться, поскольку меня слишком жестоко травили. Вместо этого я сворачиваю направо – там самый дешевый муниципальный район, в одном из домов которого живет теперь моя мать – наверное, я должна бы считать его и своим домом, однако я всячески старалась туда не возвращаться. Все дома стоят на месте когда-то находившейся здесь фермы, которую разделили на отдельные участки. Можно пройти дальше, и тогда расстояние между домами становится все больше и больше, пока все вокруг не окрашивается всего в два цвета – коричневый и зеленый – и не начинаются леса, среди которых изредка попадаются фермы, маленькие островки цивилизации, похожие скорее на оплошности, совершенные при нанесении красок. В конце концов, дорога местного значения 15А превращается в узкую проселочную дорогу, проходящую мимо улиц с такими названиями, как Холм яблоневого сада и Кольцевая развязка Одуванчик, и мимо моей старой улицы Бор-лейн. Дом Саммер находился через переулок от моего, на Сканк-Хилл-роуд. Дальше расположена Брикхаус-лейн, названная так в честь полуразрушенного кирпичного домика[6] в конце этого переулка, домика, расписанного граффити с нанесенными несмываемыми маркерами инициалами, перед которым на шлакоблоках все еще стоит проржавевший «Додж».
Перкинс-роуд перекрыта пожарной машиной. Большая сосна, свалившись, порвала провода ЛЭП, и теперь здесь со скучающим видом толпятся рабочие, похожие на людей, ожидающих своей очереди на почте.
Напротив я замечаю открытую дверь дома Марси Дэвис. Хотя в ее жилище слишком темно, я готова была бы поспорить на что угодно, что она сидит там в шезлонге напротив кондиционера, наблюдая за творящейся снаружи кутерьмой. Марси и есть тот неназванный «источник», который цитировали пять десятков газет и по словам которого о моих психопатических тенденциях стало известно еще с тех пор, когда я была ребенком. Несколько лет она рассказывала людям, будто я ради удовольствия мучила лягушек и воровала велосипеды у других детей; будто я всегда была помешана на ножах и играла не в кукол Барби, а в войну – и это притом что мы переехали на Перкинс-роуд только через несколько месяцев после гибели Саммерс – после того, как Билли Уоткинс, наш сосед по Бор-лейн, сказав, что действовал по велению Бога, сжег наш дом, бросив в гостиную коктейль Молотова, когда внутри находилась я. Думаю, Марси даже не платили за ее интервью – ей просто нравилось выдумывать всякие гадости.
Я закидываю спортивную сумку на плечо, как будто это мертвое тело, которое я вытащила из разрушенного здания, надеясь, что эта ноша полностью скроет мое лицо, и пытаюсь по лужайке Марси обойти пожарную машину.
Но меня сразу же останавливает пожарный.
– Постойте. – Весь подбородок у него покрыт угрями – точь-в точь как у двенадцатилетнего мальчишки. Он одет не по форме – на нем только комбинезон поверх белой футболки. – Эй, куда это вы идете?
– Домой, – отвечаю я, чувствуя, как по спине ручьями течет пот.
– Дорога перекрыта, – говорит он. – Вам придется вернуться позже.
Я чувствую, как сквозь тонкую ткань сумки мне в шею врезается что-то твердое – мой сотовый телефон.
– Я не могу вернуться позже. Я здесь живу. – К нам поворачивается еще один пожарный. – Послушайте, – продолжаю я, – отсюда виден мой дом. Видите вон тот маленький серый домик? – Я даже показываю рукой, потому что все дома на Перкинс-роуд серые, ведь их все построили за два года из одного и того же дешевого низкопробного материала – фанеры и плоской кровельной плитки. – Я пройду быстро. И не буду подходить к проводам.
– Дорога перекрыта, – повторяет сопляк-пожарный, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, куда указываю я. – По распоряжению Управления пожарной охраны.
В конце концов я выхожу из себя.
– А ты вообще-то уже достаточно взрослый, чтобы отдавать такие приказы? – Я понимаю, что спорить глупо, но я часто говорю, не подумав. – Разве прежде чем что-либо сказать, тебе не надо спросить своего папочку?
– Очень смешно, – отвечает он. – На твоем месте… – Он вдруг замолкает. Что-то в выражении его лица меняется – и внутри меня разверзается пустота. Он знает. – Эй, я знаю, кто ты.
Я быстро бегу прочь, на миг забыв про Марси, и в этот миг я ее вижу – как раз там, где я и думала – в прихожей, где на нее падает косой солнечный луч. На ногах грязные босоножки, руки вцепились в подлокотники кресла, а между двумя пальцами зажата дымящаяся сигарета. Она истошно визжит:
– Дэвид, ты ни в жисть не догадаешься, кто заявился домой!
Я пускаюсь наутек, и мне плевать, как нелепо я выгляжу со стороны, плевать на тяжесть моей спортивной сумки и на то, что сердце мое бьется так, словно готово вот-вот вырваться из груди. Я продолжаю бежать, пока не заворачиваю за угол и не оказываюсь на Уолдмэн-лейн, где меня загораживают деревья, растущие по обе стороны улицы. Я сбрасываю сумку на землю и трясу плечом, чтобы оно перестало болеть. Во рту стоит вкус мела. Черт бы побрал Марси. Черт бы побрал этого так называемого пожарного, даже не достигшего возраста половой зрелости. Черт бы побрал Твин-Лейкс.
Я вспоминаю один день в конце шестого класса, когда было слишком жарко, чтобы идти в Лавлорн, слишком жарко для всего, и оставалось только, включив на полную мощность кондиционер, читать журналы и участвовать в онлайн-викторинах. Саммер говорила, что больше всего на свете боится того, что ее забудут. Именно поэтому она собиралась стать моделью, а потом ведущей собственного телевизионного шоу. Если ты не становишься знаменитой и никто потом тебя не помнит, говорила она, то какой смысл жить? Тогда с таким же успехом можно было бы вообще не рождаться на свет. Я ее понимала, хотя сама никогда не хотела быть знаменитой.
Но Саммер не сумела продумать этот вопрос до конца. Она так и не осознала, сколь многое зависит от того,