– Прости меня, – уже тише говорит Джейк. – Прости, пожалуйста. – Он ухитряется улыбнуться. – Вот видишь, я и в самом деле попросил у тебя прощения.
– Как же мне повезло, – говорю я. Внезапно чувствую ужасную усталость. Мне не стоило сюда приходить. Даже если у нас и начинает что-то получаться, что с того? Это ведь не изменит прошлого. Не оживит Саммер.
И не изменит того, что она сделала с нами.
– С моей стороны было глупо лгать, – признается Джейк. – Но, наверное, мы тогда все были в состоянии шока. Мне бы никогда, никогда не пришло в голову, что дело обернется именно так. Мне всегда казалось, что если кто и влипнет в историю, то это будет Саммер.
– Она и влипла, – говорю я.
– Ох, да ты понимаешь, что я имел в виду. – Он морщится и вдруг выпаливает: – Если честно, я ее немного побаивался.
Должно быть, я смотрю на него с некоторым удивлением, потому что он отрывисто смеется.
– Да, я понимаю. Я сейчас вдвое крупнее нее. Но ты же знаешь, какая она была. Крутая, бешеная. Я ее, можно сказать, почти не знал. Но какая она была на самом деле, я видел. Правда, мне это удавалось только временами и мельком. Только столько, сколько она мне позволяла. – Он делает глубокий вдох, словно у него в легких закончился воздух. – Я говорю достаточно понятно?
– Да. – Это все, что я могу сказать.
– Она словно приоткрывала время от времени дверь, чуть-чуть, на небольшую щелку, и то, что тогда бывало видно, было… – Он замолкает и откашливается, явно смущенный. Теперь я знаю, что он и вправду боялся ее: он явно говорил правду.
– Знаешь, она ведь кое-кого поранила, – кидает он мне вслед, когда я уже дохожу до середины лужайки. Я оборачиваюсь и вижу, что он словно бы не знает, куда спрятать свои длинные руки, как будто это рукава какого-то старого костюма, в который он наряжался на Хеллоуин раньше и который стесняется надевать сейчас. – В той патронатной семье, в которой она жила до Боллов. Поэтому-то ее от них и забрали. Она… она обожгла одного из других подростков раскаленной кочергой. Ты об этом знала?
Я качаю головой. Мое горло сжимается от наплыва чувств. Я вспоминаю еще одну вещь, которую мистер Болл говорил о Саммер: «Ее футболили из одного паршивого местечка в другое. Это были по-настоящему паршивые места, и люди там были хуже некуда».
– Как-то раз мы забавлялись с коробчатой черепахой, которую поймали где-то на дороге. Хит Мур сказал, что возьмет ее домой и будет о ней заботиться. Потом Даннер сказал, что сделает из нее рагу. Это, разумеется, была шутка. Но тут Саммер появилась, держа в руке кухонный нож.
Он смотрит на меня. И его лицо выглядит так, словно с него кто-то срезал последние пять лет. Как будто он смотрит не на меня, а на ту черепаху на земле и чувствует тот давний шок.
– Богом клянусь, я и в самом деле думал, что Саммер способна ее убить, – говорит он, потом вдруг моргает. И снова пытается улыбнуться, но ему удается только на секунду оскалить зубы. – Сейчас это звучит дико.
– Нет, – говорю я. – Нисколько.
Тогда
– Вероятнее всего, ты любила ее. – Новый коп, лейтенант Маршалл, был намного приятнее предыдущего, детектива Ньютера, бледного, злобного и пахнувшего тунцом.
От лейтенанта Маршалла же пахло чистотой и мятой. Когда он улыбался, вокруг его глаз собирались морщинки. У него были темные волосы, только-только начавшие седеть на висках, и он постоянно держал руки в карманах. Расслабься, словно говорил он. Просто расслабься, и все. Я на твоей стороне.
– Она была моей лучшей подругой, – сказала я. – Так что да, я ее любила. Очень.
Он обошел вокруг стола, вынул руку из кармана и потер затылок. Он не смотрел на меня. Не потому, что был зол, а потому, что знал, я этого не делала. Я верила лейтенанту Маршаллу.
– Должно быть, ты здорово разозлилась, когда она начала встречаться с Оуэном Уолдмэном.
– Да нет, я не злилась, – ответила я, но тут вмешалась моя мать.
– Ничего не говори, – сказала она. – Ты ничего не обязана им говорить, Бринн. Затем она обратилась к лейтенанту Маршаллу. – Мы вообще не обязаны здесь находиться. Не пытайтесь запутать ее.
Он развел руками.
– Если ей нечего скрывать, то не о чем и беспокоиться.
Если. Но я пропустила это словечко если мимо ушей, не обратила на него внимания.
Вместо этого я почувствовала себя так, будто горю. Будто я потрескиваю и поджариваюсь на своем стуле. Моя мать не понимала. Она заставляла меня чувствовать себя виноватой, хотя я ни в чем не была виновата – она поворачивала дело так, словно у нас есть чего стыдиться. Только лейтенант Маршалл меня понимал.
– Я не злилась, – сказала я немного громче. – Просто я… – Я замолкла, и лейтенант Маршалл ободряюще кивнул.
– В этом нет ничего страшного, – произнес он, улыбнувшись снова. И я решила, что хотела бы, чтобы именно так выглядел мой отец, если бы он у меня был. – Тут нечего стыдиться, Бринн. Твои чувства вполне естественны.
Я закрыла глаза. Как же это объяснить?
Я не была зла. Я была взорвана изнутри. Была переполнена острой шрапнелью. Разорвана на куски ревностью. Мне было больно дышать. Мои легкие словно резало битое стекло. Мне хотелось выколоть глаза Оуэна зубочисткой – не только за себя саму, но и за Миа. Я хотела вернуться обратно в тот вечер, когда мы с Саммер поцеловались и случилось чудо, а до этого она плакала, а я продолжала ее обнимать, пока беднягу трясло на моей кровати, и ее позвоночник бился о мою грудину, а ноги медленно оттаивали, превращаясь из ледышек обратно в теплую плоть. Только в этот раз я бы исправила то, что пошло не так. В этот раз я бы не облажалась.
Я открыла глаза опять.
– Я не понимала, – сказала я. Лейтенант Маршалл все еще кивал. – Я не понимала, почему оказалась недостаточно хороша. – Я не собиралась говорить этих последних слов, но они просто сорвались с моих уст сами собой. И тут я увидела, что моя сестра Эрин смотрит на меня так, словно я какой-то дикий зверь; лицо ее выражало одновременно брезгливость, страх и смятение. Я отвела глаза, стараясь не расплакаться. Жалюзи в главном кабинете полицейского участка были опущены только частично, и я видела заваленные бумагами столы и льющиеся в окна косые солнечные лучи, и пыльный кулер, и древние факсы. Но Миа рядом не было. Наверно, она ушла домой.
Но почему они держат здесь меня, если Миа уже отпустили домой?
И впервые у меня появилось дурное предчувствие, грызущее подозрение, что, возможно, лейтенант Маршалл совсем не такой хороший, каким хочет казаться. Что он задает все эти вопросы не просто так, не потому, что они просто хотят, чтобы я помогла им найти человека, который это сделал. Внезапно у меня возникло ощущение, что мой желудок изнутри грызут полчища насекомых.
Лейтенант Маршалл все еще улыбался. Он сел на край стола, сложив руки на коленях. Расслабься.
– Должно быть, ты здорово взбеленилась, – сказал он, – когда Саммер начала распространять о тебе в школе все эти слухи.
– Странное это выражение – «влюбиться», – сказала одна из принцесс, что жили в башнях. На щеках блестели капли слез, но даже они были красивы, поскольку в них отражалось голубое небо над ее головой. – Создается впечатление, будто это происходит случайно и ты делаешь это единолично, но разве в этом не виноват кто-то другой? Следует называть это не «влюбиться», а как-то иначе, например, «запутаться в сетях», или «попасть на крючок», или «быть затянутым в трясину».
Наши дни
Эбби чуть было – чуть было – не позволяет мне сорваться с крючка. Мы уже подъезжаем к ее дому, когда она вдруг поворачивается ко мне и говорит:
– Тот самый Оуэн…
Я тяжело вздыхаю. Она вскидывает бровь и бросает на меня один из своих пристальных взглядов, приводящих меня в ярость, словно заявляя: Я умею решать задачи по математическому анализу быстрее тебя.
– Почему ты мне никогда ничего о нем не говорила?
Одно его имя заставляет меня крепче стиснуть руль машины, как будто так я могу выжать из моего сознания память о нем.
– Я говорила, – возражаю я.
– Ты говорила мне только, что он существовал, – не унимается Эбби. – Но никогда не рассказывала, что ты от него без ума.
Эбби пансексуалка. Я точно не знаю, ни с кем она сейчас встречается, ни когда, но, судя по тому, как уверенно она рассуждает на эти темы, у нее были связи и с парнями, и с девушками. Как-то раз я спросила ее, где она знакомится со всеми этими людьми, и она просто сказала: «На фестивалях. Тебе надо будет как-нибудь поехать вместе со мной. Костюмированные игры[14]очень возбуждают».
– Я от него не без ума. – Я не могу заставить себя просто сказать вслух: Оуэн пять лет был моим романтическим увлечением, которое так и не реализовалось. Он был просто еще одной из тех вещей, которые я выдумала. – Мы не могли бы поговорить о чем-нибудь другом?
– Не уходи от ответа. – Эбби машет пальцем перед моим лицом. – Так дело не пойдет.
– Мы были детьми. Это было просто глупое увлечение. Оно ничего не значило. Мы даже ни разу не… – Я хочу сказать, целовались, но по какой-то причине это слово застревает у меня в горле. И это неправда. Вернее, не совсем правда.
Однажды в шестом классе, в ноябре, во второй половине дня, гроза загнала нас в шалаш на дереве. Мы лежали там в своих спальных мешках. Я чувствовала, как его колено утыкается в мое собственное каждый раз, когда он двигался, и лицо Оуэна было так близко к моему, что я могла ощущать тепло его дыхания, оно было свежим и пахло травой, и мы над чем-то смеялись, а когда перестали смеяться, Оуэн подался ко мне, и, прежде чем я поняла, что происходит, наши губы прижались друг к другу, такие теплые, мягкие и совершенные, словно они были предназначены для того, чтобы вот так слиться.