Мне хочется узнать, почему, если это правда, он выбрал Саммер.
А также почему он лгал.
И где он был тогда.
У меня столько невыполнимых желаний.
– Тебе больно? – спрашиваю я вместо того, чтобы сказать десяток других вещей, которые приходят на ум. № 24. Чувства куда шире, чем целый словарь, полный слов и их значений. Он состраивает гримасу.
– Все не так уж плохо. Придурок целился мне в нос. Хорошо, что промазал. Мне в общем-то нравится мой нос.
– Мне тоже, – говорю я и тут же жалею о своих словах. Он снова убирает руку с заплывшего глаза и улыбается, но сразу же морщится от боли. – Что там произошло? – спрашиваю я.
Оуэн вздыхает.
– Я просто хотел отдать ей последние почести, как и другие, – говорит он. – Я и забыл, насколько безумным может быть этот город.
– Это потому, что ты уехал, – шепчу я, и мои слова звучат как осуждение. Я закусываю губу. Слова могли бы быть менее устрашающими, если бы их можно было снова вобрать в рот, пожевать и переварить, чтобы они утратили всякое значение.
Но он, похоже, ничего не замечает.
– Все было нормально, пока этот болван и его дружки не заметили меня. – Он качает головой. Сегодня его волосы особенно похожи на пламя. Мне ужасно хочется провести по ним рукой, и в то же время кажется, что, если я это сделаю, то обожгусь. – Он сказал мне, чтобы я убирался. Я сказал – «нет». – Оуэн пожимает плечами. – Все остальное ты в основном видела сама.
Прежде чем я успеваю ответить, в машину возвращается Бринн.
– Вот, возьми. Это самое лучшее средство, которое только имеется в ассортименте «Севен-Илевен». – И она протягивает Оуэну замороженный буррито. – Выбор у нас был ограничен, – говорит она прежде, чем я успеваю возразить. – Но я вас уверяю, эта штука реально поможет. А когда этот блинчик оттает, его можно будет съесть. Начинка у него вегетарианская – черная фасоль.
– И проверьте содержимое этой штуки, – говорит Бринн. После чего вытаскивает из кармана незнакомый мне айфон. – Это мобильник Хита. На что ты готова поспорить, что в нем есть фотографии мужских членов?
– Бринн. Ты его украла.
– Я перевела его в свою собственность, – мило поправляет она меня. – Так или иначе ему не следовало им размахивать. Успокойся, образцовая девочка-скаут, добавляет она, закатывая глаза. – Я перешлю ему телефон по почте или еще как-нибудь, ты довольна?
Уэйд и Эбби выходят из «Севен-Илевен» вместе. Эбби несет пластиковый пакет, набитый газировкой, водой и снеками. Уэйд по какой-то ведомой одному ему причине приобрел п-образный красный противосолнечный щиток для ветрового стекла и темные очки.
Внезапно меня охватывает острое чувство одиночества.
– Ты как, в порядке? – Оуэн касается тыльной стороны моей ладони. Едва-едва.
– Да, в порядке. – Я кладу обе ладони между бедер и крепко сжимаю их. – Я просто думала сейчас о Саммер. И, наверное, скучала по ней.
Похоже, он хочет что-то сказать. Но тут Уэйд садится за руль, а Эбби втискивается к нам на заднее сиденье, причем они оба продолжают спорить о том, содержится ли в сникерсах кофеин. Когда Оуэн двигается, чтобы дать место Эбби, наши колени ненадолго касаются друг друга.
– Кстати, наверное, я должен вас поблагодарить. – Он выпрямляется, все еще прижимая дурацкий буррито к своему глазу. – Ведь вы как-никак спасли меня от линчевания разъяренной толпой.
– Ага. И теперь ты наш должник. – Бринн тянется назад, выхватывает у Эбби батончик «Кит-Кат» и зубами разрывает уголок его обертки. – Вот и плати должок.
Оуэн меняется в лице.
– Что ты хочешь этим сказать?
– А разве Миа тебе не говорила? – спрашивает Бринн, поворачиваясь уже ко мне. Тон у нее беззаботный, но я вижу, что взглядом она предупреждает меня: «Не вздумай запасть на него опять. Не будь дурой. Не делай этого. Не надо».
– Я до этого еще не дошла, – говорю я ей, делая то, что подпадает под № 23. Слова, используемые, чтобы лгать, вместо того, чтобы говорить то, что ты в самом деле хочешь сказать. В глубине души я знаю, что не задала ему важного вопроса только по одной причине – потому что боюсь того, что он может сказать в ответ.
– Миа и Бринн охотятся за убийцей Саммер, – произносит Эбби голосом закадрового комментатора в кино. Она пытается открыть пакет картофельных чипсов и, судя по всему, не замечает, что вокруг нее воцаряется тишина, нарушаемая только шуршанием пакета.
– Я думал, Бринн считает, будто этим убийцей был я, – говорит Оуэн.
– Ну так убеди меня в обратном. – Бринн пожимает плечами, словно речь идет о каком-то глупом споре по поводу фильма или недавно открытой бутербродной.
Проходит целая вечность, прежде чем Оуэн оборачивается ко мне.
– Миа?
Я подавляю в себе желание извиниться.
– Ты сказал, что оказал Саммер какую-то услугу. – Я нахожу слова медленно, с трудом, но все-таки произношу их. – Ты сказал, что сохранил ее секрет в тайне вроде бы потому, что чувствовал себя виноватым.
– Так и есть. – Несмотря на то, что один его глаз закрыт, Оуэн смотрит таким взглядом, будто мысленно уменьшает меня до размеров какого-нибудь насекомого. И я действительно чувствую себя так, будто я жалкое насекомое или же как будто я проглотила насекомое, и теперь оно, царапаясь, пытается выбраться из моего желудка. – Я поклялся ей, что не открою ее секрет никому. Никогда. – Он нарочно делает упор на последнем слове.
– Саммер умерла, Оуэн, – говорит Бринн. – Ее голос звучит резко, сурово. – Теперь у нее больше нет секретов.
Оуэн открывает было рот, потом закрывает опять. Его лицо побелело. Он поворачивается ко мне.
– Я ей обещал, – повторяет он.
И внезапно во мне просыпается старая ревность: вдруг подкравшееся тошнотворное чувство, похожее на кишечный вирус. Почему он дал обещание Саммер? Почему он ее оберегал?
Почему он поцеловался с ней, хотя ему следовало поцеловаться со мной?
Я понимаю, что обвинять его несправедливо. Мы все оберегали Саммер по причинам, которые я не могу до конца объяснить. Именно поэтому ни Бринн, ни я никогда никому не рассказывали, что в действительности произошло в лесу в тот день, именно поэтому мы никогда не говорили о том, какой была Саммер на самом деле. О том, как, разозлившись, она с силой царапала меня ногтями или же хватала за плечи и трясла так, что начинали стучать зубы. О том, как она однажды начала резать ножницами свои запястья, когда Бринн призналась, что, возможно, увлечена Эйми Берковиц – она просто сидела и чертила на своей коже длинные царапины, пока Бринн не принялась умолять ее перестать, заплакала и поклялась Саммер, что никогда никого не полюбит больше, чем нас – и тут Саммер рассмеялась, назвав Бринн идиоткой, после чего оставила окровавленные ножницы на моем письменном столе.
О том, как она стала для нас всех нашим собственным торнадо. Мы были захвачены ее силой. Она крутила нами, как хотела. Она заставляла мир вращаться быстрее. Она затмевала собой весь остальной свет.
Мы не могли вырваться из-под ее власти.
И, быть может, сейчас все дело в прошлом, в этом ее влиянии на нас, в ветрах, запертых внутри, но теперь роль разрушительницы хочется сыграть мне самой. Я хочу разрушить, разорвать старые связи. Я хочу сокрушить ее и свалить обратно в могилу.
Я хочу, чтобы Саммер нас отпустила.
Оуэн все еще смотрит на меня. Смотрит умоляющим взглядом, словно ожидает, что я начну возражать Бринн.
Но вместо этого я говорю:
– Время пришло, Оуэн.
Из легких с шумом выходит воздух, как будто вместо того, чтобы произнести эти слова, я ударила его кулаком в живот. Тело Оуэна обмякает на сиденье, он отнимает руку от лица.
– Хорошо, – говорит он наконец. – Хорошо, – повторяет он и поднимает глаза. – Я не думал, что это что-то важное. Она попросила меня увезти вашу рукопись – ту книгу, над которой вы работали. Она взяла с меня слово, что я не стану ее читать, что я на нее даже не взгляну.
Бринн на секунду смотрит на меня, и мое тело словно бьет током.
– Но ты ее прочитал, да?
Оуэн качает головой.
– Вовсе нет. Она принесла ее мне в упакованном виде.
– Но до этого она ведь наверняка рассказала тебе, о чем там говорилось. – Бринн произносит это небрежно, буднично. – Ведь ты как-никак обучал ее частным образом и все такое.
– Обучал ее? – Хотя его щека и правый глаз безнадежно распухли, Оуэн умудряется вытаращить левый. – Да я даже ни разу не видел Саммер с книгой.
«Вы с ней были слишком заняты другими вещами», – шепчет ужасный голос в моей голове.
Бринн выдыхает воздух.
– Ну хорошо, ты ни разу не видел «Возвращения в Лавлорн», пока Саммер не отдала его тебе. А она сказала, почему хочет, чтобы рукопись исчезла?
Оуэн качает головой.
– Она сказала мне только, что игра окончена, – говорит он. – Она сказала мне, что заканчивает ее навсегда.
– Почему она обратилась к тебе? – без обиняков спрашивает Бринн. – Почему не избавилась от нее сама?
Оуэн пожимает плечами.
– Она знала, что я могу съездить в Мэн. В то время отец был постоянно пьян. Он не обращал на мои дела вообще никакого внимания.
– В Мэн? – переспрашиваю я. – А что такого есть в Мэне?
На этот вопрос отвечает Бринн.
– Джорджия Уэллс, – говорит она и подносит руку ко рту, как будто эти слова оставили в нем послевкусие. – В Мэне находится Джорджия Уэллс. Там она похоронена.
Оуэн только молча кивает.
Как всегда, первой молчание нарушает Эбби.
– Хорошо, что мы запаслись едой, – замечает она. – Кто за то, чтобы отправиться в поездку?
Тогда
– Да ведь он ей даже по-настоящему не нравится, – сказала Саммер тем вечером в апреле, тем вечером, когда должен был состояться бал. Она кружилась по моей спальне, одетая в топик, который без спроса утащила из моего ящика с одеждой, и пышную тюлевую юбку, которая стояла колоколом вокруг ее колен. Это был первый раз за несколько недель – а может быть, и месяцев, – когда мы видели ее такой: веселой, оживленной и родной. Ее светлые волосы мерцали, глаза манили благодаря макияжу, который я не смогла бы даже просто повторить, поскольку не знала как. Потом она плюхнулась рядом с Бринн на мою кровать, раскинув в стороны руки и ноги. – Он же по-настоящему не нравится тебе, не так ли, Миа? Это просто игра. Ты с ним даже никогда не целовалась.