– О господи, зачем так кричать, – возмущается Эрин. – Мама передает тебе привет. – Что означает, что она также не хотела говорить со мной. Чему тут удивляться? Я и не удивляюсь.
И все же, все же.
– Мне надо идти. На занятия групповой психотерапией, – вру я. К машине трусцой бежит Уэйд, тяжело дыша, как будто он бежит шестимильный кросс, а не пересекает полосу пустого асфальта.
– Не пропадай, – говорит Эрин. Я отключаюсь, и Уэйд тяжело садится за руль.
– Я купил тебе подарок, – произносит он и кидает мне на колени кроличью лапку, одну из тех ужасных кроличьих лапок, выкрашенных в неестественно розовый цвет, которые подвешивают в качестве брелков к ключам на дешевых цепочках.
– Тебе же известно, что я вегетарианка, разве нет? – Я подцепляю цепочку для ключей двумя пальцами, открываю бардачок и засовываю ее вместе с лапкой внутрь.
– Это же амулет, приносящий удачу, – говорит Уэйд.
– Это гадость. – Я стараюсь не думать о бедных кроликах, которым вспарывают животы для того, чтобы части их тел принесли кому-то удачу.
Внезапно я вспоминаю, как увидела Саммер в лесу, держащую в руках что-то темное и жесткое, что сначала показалось мне похожим на коврик…
– Что? Что не так? – На меня внимательно смотрит Уэйд.
– Ничего. – Я опускаю окно и вдыхаю запах древесного сока и бензина. – Все не так. Вся эта миссия. В ней все не так. – «Она никогда нас не отпустит», – чуть не выпаливаю я, но в последнюю секунду прикусываю язык. Я даже точно не знаю, откуда ко мне пришли эти слова. – Может быть, будет лучше, если мы так и не узнаем, что же произошло на самом деле. Может быть, будет лучше просто все забыть.
– Но ты же не забывала, – тихо произносит Уэйд. – Отсюда и все эти реабилитационные центры. Разве не это ты мне говорила? Только там ты чувствуешь себя в безопасности.
Он, конечно же, прав. Я не забывала. Где там.
– А тебе-то до этого какое дело? – набрасываюсь я на Уэйда.
– Что ты хочешь этим сказать? – Уэйд удивлен, что, с его точки зрения, и немудрено. – Я же твой родственник.
– Троюродный, – говорю я. – В детстве я и видела-то тебя только раза два. Причем один раз ты был одет Бэтменом.
Уэйд отводит глаза и какое-то время молчит, тряся одним коленом и держа руки на руле.
– Ты когда-нибудь читала о колдовских процессах в Салеме?
– Конечно, – отвечаю я. – Вроде это было в восемнадцатом веке, да?
– Нет, раньше. В Массачусетсе, в конце семнадцатого. Но такие же процессы проходили и в других местах, и здесь, и в Европе. Знаешь, кое-где до сих пор устраивают охоту на ведьм, когда что-нибудь начинает идти не так.
– Уэйд. – Я откидываю голову на подголовник своего сиденья и закрываю глаза, чувствуя внезапно навалившуюся усталость. Мысленно я вижу Саммер, подначивающую нас бежать за ней, уходящую все глубже в лес, то появляясь, то исчезая. «Саль меня. Ты водишь». – К чему ты клонишь?
– Ведьмы, демоны, злые духи. Послушай, людям вообще свойственно указывать на кого-то пальцем. Возлагать на кого-то вину. Сотни лет назад всякий раз, когда происходили несчастья, случался неурожай, или умирал грудной ребенок, или в море пропадал корабль, люди говорили, что это козни дьявола. Они выискивали особые причины, потому что простое невезение не казалось им веской причиной. Простое невезение означало бы, что никто за тобой не присматривает там, на небесах, что некого винить и что некого также и благодарить. Иными словами, что бога нет. – Он делает глубокий вдох. – То, что произошло в Твин-Лейкс пять лет назад, было такой же охотой на ведьм. Случилось ужасное событие. Никто не мог его понять. Никто и не хотел его понимать. Так что же они сделали? Они выдумали целую историю. Они создали миф.
Незримое прикосновение ветра поднимает волоски на моих руках дыбом. Я открываю глаза.
– Чудовища с Брикхаус-лейн.
Он кивает.
– Люди возвели вас в ранг демонов. Три обычные среднестатистические девочки. Немного одинокие, немного заброшенные. Мальчик-сосед. Старая книга. Они сделали из вашей жизни целое кино. Это был самый настоящий случай охоты на ведьм.
Три обычные среднестатистические девочки. Немного одинокие, немного заброшенные. Я поворачиваюсь к окну и глотаю застрявший в горле твердый ком. В Лавлорне никто никогда не бывает одиноким. Это строчка из нашего фанфика, внезапно пришедшая мне на ум. Никто, кроме Фантома. Деревья на краю парковки медленно ползут, как будто планируют неожиданную атаку. На секунду мне кажется, что, быть может, Лавлорн все еще где-то существует. Быть может, он просто поднялся и перенесся в другое место, чтобы радушно принять еще каких-то одиноких девочек.
– И самое смешное состоит в том, – говорит Уэйд, – что они все поставили с ног на голову.
Я опять поворачиваюсь к нему.
– Что ты хочешь этим сказать?
Его лицо бледно, как и собственная черно-белая фотография. Но в полумраке черты Уэйда немного смягчаются, и я вдруг понимаю, что его отнюдь нельзя назвать некрасивым. В его лице чувствуется характер. Внутренняя сила. Он выглядит как человек, которому можно доверять.
– Кто-то действительно убил Саммер, – тихо говорит он. – Кто-то оглушил ее и затащил в круг из камней, а потом семь раз ударил ножом. Чудовище существует, Бринн. Чудовище все это время было на свободе. И никто не пытается его отыскать.
– Никто, кроме нас…
– Да. – Он вздыхает. И вид у него почти печальный. – Никто, кроме нас.
Тогда
Я помню: январский день, ослепительно сверкающий свежевыпавшим снегом, белое от облаков небо, похожее на плоское зеркало. В тот день мы с Бринн не хотели идти в Лавлорн – было слишком холодно, а поздно вечером мне предстояло занятие по балету. В то время я занималась особенно усердно, потому что готовилась к отбору на участие в летней программе Американской школы балета, где конкуренция всегда бывала одной из самых напряженных в стране.
К тому же всю предыдущую неделю Саммер игнорировала нас, как она иногда это делала, наказывая за какое-то одному богу известное прегрешение (за то, что в день после Рождества мы пошли в кино без нее; за то, что во время коротких рождественских каникул мы не чувствовали себя такими же несчастными, как она; за то, что у нас были семьи, с которыми мы могли разделить праздник Рождества; за все это, вместе взятое), но когда Саммер подбежала к нам после школы с подпрыгивающим на спине рюкзачком, разрумянившимися от ветра щеками и выбившимися из-под вязаной шапочки светлыми волосами, мы не смогли сказать «нет».
Я помню, как Бринн просияла, как будто Саммер была электрическим током, всю неделю просто ждавшим, чтобы кто-нибудь его к себе подключил. Тогда я уже понимала, что Бринн не любит меня и вполовину так же сильно, как любит Саммер. Я для нее была всего лишь суррогатом, кем-то, кто может составить компанию, пока она ждет, когда вернется ее настоящая лучшая подруга.
Лес был велик и тих из-за нападавшего снега. Звук наших шагов, с хрустом проламывавших ледяную корочку на его поверхности, вспугивал сидящих на ветках ворон, и они, пронзительно каркая, уносились в небо.
Саммер пребывала в хорошем настроении. Она почти не замечала холода и теребила нас, заставляя торопиться и идти все дальше и дальше – за сарай, мимо еще одного замерзшего ручья, в овраг на склоне холма, где стояли березы, похожие на призрачные указательные столбы, напуганные каким-то давним ужасом до их нынешней белизны, испещренной темными полосками. Такова была прима-балерина Саммер, ослепительная красавица, которой мы никогда ни в чем не могли отказать. Но существовала и иная Саммер, иное существо, живущее внутри нее, что-то сгорбленное и старое, таящееся во тьме.
Пошел снег. Сначала он был небольшим и шел с перерывами. Но скоро сверху посыпались крупные снежные хлопья, как будто с неба медленно опадала штукатурка, и я почувствовала, что замерзла и что с меня хватит.
– Я хочу вернуться назад. – Раньше я никогда не перечила Саммер.
Она и Бринн пробирались по снегу, идя впереди. Здесь, так далеко в чаще леса, солнечные лучи почти не доходили о земли, и снежные наносы были выше, поэтому они обе проваливались в снежный пласт по колено. Саммер даже не оглянулась.
– Еще чуть-чуть дальше.
– Нет, – сказала я, почувствовав, как это слово отдалось во всем моем теле, словно землетрясение. – Сейчас.
Саммер обернулась. Все ее лицо разрумянилось. Синева ее глаз напомнила мне узкий морской залив – сверкающий и прелестный, пока ты не заметишь тьму, клубящуюся в его глубине.
– С каких это пор, – медленно проговорила она, – здесь решения принимаешь ты?
Я допустила ошибку. Так и обстояло дело с Саммер: это было как переход через реку, скованную льдом, когда ты идешь, молясь, чтобы лед под тобой не треснул. Но затем бах! – внезапно ты оказываешься в воде и начинаешь тонуть.
– Мне холодно, – выдавила из себя я.
– Мне холодно, – передразнила она меня, говоря нарочито тоненьким испуганным голоском. Потом взмахнула рукой: – Ну что ж, валяй. Возвращайся. Мы обойдемся и без тебя. Идем, Бринн. – И она продолжила идти вперед.
Но Бринн осталась стоять на месте, моргая, чтобы снежные хлопья полностью не залепили ее ресницы. К тому времени, когда Саммер поняла, что Бринн стоит на месте, она прошла уже несколько футов. Она обернулась, полная раздражения.
– Я же сказала, идем, Бринн.
Бринн облизнула губы. Они у нее шелушились. В тот год зима была особенно суровой. На День благодарения пошел снег, и с тех пор снегопады все не прекращались.
– Миа права. – Ее голос отдался эхом в снежной пустыне. Ни одного живого существа на несколько миль вокруг. Я помню, как мне пришла в голову эта мысль. Мы могли бы с таким же успехом стоять в какой-нибудь гробнице. – Тут холодно. Я хочу домой.
Секунду Саммер молчала, потрясенно уставившись на нас. И скопившийся у меня в животе холод превратил мое горло в лед.