Раздвижная стеклянная дверь отделяет кухню от заднего двора. По мелкому детскому бассейну бегают ребятишки, а забор украшен разноцветными надувными шариками. Должно быть, здесь находится человек сорок и взрослых, и детей, и от гриля поднимается густой дым.
Так что виновен или нет мистер Хэггард, одно можно сказать точно – он отнюдь не одинок.
Женщина отодвигает дверь.
– Папа! – кричит она. – К тебе пришли. – И с извиняющимся видом поворачивается обратно к нам. – Простите. У нас сегодня просто дым коромыслом.
– Мы можем вернуться и потом. – Оуэн густо покраснел, и я вижу, что ему так же не по себе, как и мне. Миа смотрит прямо перед собой с таким выражением на лице, как будто только что увидела, как ее любимца-кролика убило током.
– Нет, нет, папа сейчас подойдет. Вот он уже, – говорит женщина, и в самом деле мистер Хэггард боком протискивается в дверь, придерживая одной рукой живот, похожий на живот гребаного Санта-Клауса, а мы явились сюда, чтобы прикончить Санту, и вместе с ним настанет каюк Рождеству.
– Привет, – говорит он. В его глазах то и дело вспыхивают веселые огоньки, настоящие огоньки, и с этими своими веселыми огоньками и длинной бородой он и впрямь похож на рождественского деда. – Что я могу для вас сделать?
Женщина – его дочь – проскользнула мимо обратно во двор. Я вижу большой стол для пикников, уставленный подарками ко дню рождения, и маленькую девочку в тиаре принцессы на голове.
– Это явно не самое удачное время, – быстро говорит Оуэн. Миа издает свистящий звук, похожий на тот, который испускает проколотый воздушный шарик.
Мистер Хэггард машет рукой.
– Моей младшей внучке сегодня исполняется шесть лет. Она хотела, чтобы я нарядился принцессой, и изводит меня весь день. Так что я рад хотя бы небольшой передышке. – Он вынимает из переднего кармана пару очков. Класс. Теперь он выглядит уже точь-в-точь как Санта. Правда, старина святой Николай тоже не без греха – для него делают работу эльфы, а он не платит им ни гроша. – Итак, давайте разберемся. Вы слишком взрослые, чтобы быть девочками-скаутами, продающими печенье. Не говоря уже о том, что с вами пришел парень. Да еще с таким жутким фингалом. Так-так. Может, вы собираете пожертвования для школьной команды по ведению дебатов?
Наступает пауза, ужасная пауза. Я представляю себе, как рушится крыша дома, взрывается кухня, и землетрясение всех нас подбрасывает в воздух.
– Собственно, к делу… – Голос Оуэна срывается, и он откашливается, прочищая горло. – Мы волонтеры, работающие на Вермонтскую транспортную администрацию…
Мистер Хэггард засовывает в ухо палец, чтобы почесать его.
– Как-как?
Но Оуэн просто бубнит и бубнит, немного повысив голос, словно для того, чтобы заглушить любые возражения Хэггарда.
– Мы содействуем проведению сравнительного анализа функционирования общественной и частной систем автобусных перевозок…
– Ни фига себе. – Мистер Хэггард плюхается на одну из кухонных табуреток. – Звучит внушительно.
У Оуэна наконец заканчивается запас воздуха в легких, и он замолкает, пытаясь отдышаться.
– Всего несколько вопросов. По поводу вашего личного опыта, маршрута автобуса и как вам работается с детьми.
– Работалось, – поправляет его мистер Хэггард. – В прошлом году я ушел на покой.
– Хорошо, – говорит Оуэн. – Как вам работалось с детьми?
Хэггард поворачивается ко мне и улыбается. Я чувствую себя муравьем под лупой.
– А почему бы тебе просто не спросить этих девушек? Уверен, вы отлично помните ваш старый автобусный маршрут.
– Вы… вы помните нас, – заикаясь, выдавливаю из себя я.
Его улыбка становится грустной.
– Конечно, помню. Вы были как три мушкетера. Вы и третья девочка, Саммер. Какой ужас, что с ней приключилось такое. – По тому, как он это говорит, нам становится совершенно ясно, что он не считает, будто мы причастны к этому делу.
Я мысленно посылаю Оуэну и Миа послания, сводящиеся к тому, что нам надо убраться отсюда и оставить мистера Хэггарда и его внучат в покое.
Но, по-видимому, до Миа мое послание не доходит, и она выпаливает:
– Простите нас, мистер Хэггард. Мы вас обманули. Мы здесь не для проведения сравнительного анализа. Мы пришли по поводу Саммер. Мы пытаемся выяснить, что в действительности с ней произошло.
Забудем про землетрясение. Будем надеяться, что слетевшая с головы его внучки тиара сейчас со свистом влетит сюда и обезглавит всех нас.
– Понятно. – Хэггард чешет лысеющую голову. – Правда, я не уверен, что от меня может быть какая-то польза…
– Но вы – вы ее помните? – Раз уж мне все равно прямая дорога в ад, можно по крайней мере сделать что-то, чтобы по-настоящему это заслужить.
– Само собой. Я помню всех детишек, которых возил. Я водил школьный автобус сорок лет и знал маршрут как свои пять пальцев.
– А вы выросли в Вермонте? – спрашивает Оуэн, и я понимаю, что он думает о Сент-Луисе.
– Да, и родился, и вырос, – отвечает мистер Хэггард и хлопает себя по животу. – Здесь мы выходим крупнее, верно? – Но тут его улыбка опять гаснет. – Она была та еще штучка. Могла напакостить. – Затем, словно вспомнив, с кем он говорит, он встает с табурета. – Но вам это, вероятно, было известно, да? Я всегда ее жалел.
Миа бросает на Оуэна взгляд, смысл которого нет времени разгадывать.
– Почему? – спрашиваю я.
– Она казалась одинокой, – говорит он. – Даже когда была со своими подружками, с вами двумя, она казалась одинокой. Потерянной, понимаете?
Одинокая. Потерянная. Эти слова сильно напоминают пассажи, где говорилось о Фантоме. Может, сама Саммер и была Фантомом? Мне никогда не приходило в голову, что Саммер может быть одинока, никогда, ни разу. Но тут я вспоминаю ту ночь, когда она влезла в окно моей спальни, то, как в лунном свете выступали ее ребра, слезы, попадавшие мне в рот, даже когда мы целовались.
Никто меня не любит, повторяла она снова и снова. Ее грудная клетка судорожно вздымалась под моими ладонями. Никто, никто, никто.
Может быть, мы ошибались насчет всего? Может быть, в реальной жизни не было никакого таинственного Фантома, который сблизился с ней и начал вешать лапшу на уши. Может быть, она все-таки написала эти страницы сама. Может быть, в лесу ей повстречался какой-то псих и просто воспользовался подвернувшимся шансом.
В кухню стремглав влетает громко плачущий маленький мальчик со следами травы на коленках и красным сморщившимся лицом. Он тянет к мистеру Хэггарду ручки.
– Дедушка, дедушка! – кричит он.
– В чем дело, Грегг? – Хэггард кладет морщинистую руку на голову малыша. Я делаю последнюю попытку, пытаясь представить себе, как эта самая рука держит нож и раз за разом втыкает его в шею и грудь Саммер. Но мой мозг просто отказывается это принять.
Через несколько секунд к Греггу сзади подходит женщина, впустившая нас в дом, и тянет его в сторону.
– Честное слово, Грегг, с тобой не случилось ничего страшного. Просто упал, и все. И ты же знаешь, дедушка не может поднять тебя на ручки. – Она поднимает его, целует в лоб, закатывает глаза и уносит малыша во двор.
– Грыжа межпозвонкового диска, – выдает Хэггард, кладя руку на спину и строит гримасу, словно говоря: старость – не радость. – Я как-то упал и расшибся, когда мои собственные дети были совсем еще маленькие. И с тех пор зимой не могу даже поднять лопату со снегом. – Он сокрушенно качает головой.
Так что тема закрыта. Тому, кто убил Саммер, надо было также протащить ее по земле. А мистер Хэггард не может поднять на руки даже карапуза, лишь недавно научившегося ходить.
– Простите, что явились к вам без приглашения, мистер Хэггард. – Оуэн все еще красный, как рак. Ему тоже все предельно ясно. – И что заставили вас зря терять время.
– Ничего страшного, вы мне не помешали. – На секунду кажется, он хочет сказать что-то еще. Но я тут же понимаю, что в действительности означает это выражение на его лице: он нас жалеет. – Надеюсь, вы все найдете то, чего ищете.
Но выйдя обратно в зной этой июльской среды, оставив позади звуки смеха и детских криков, глядя на цветущие деревья, словно излучающие радость, я понимаю, что нам это не светит.
Помимо умения воровать, у Ферта имелся еще один дар: он умел убеждать. Он скакал из города в город, из долины в долину, из отшельничьих скитов к башням, где томились принцессы, и везде говорил одно и то же:
– Мы были не правы, друзья. Мы решили, что один человек должен умереть, чтобы остальные могли жить. Но мы все должны умереть. Таков естественный ход вещей. Приходит старость и уносит жизнь. В нашу дверь может постучать болезнь. Смерть слепа и выбирает свои жертвы случайно. Умереть должны все. Только в этом случае все смогут и жить. Только так мы сможем изгнать Фантома с нашей земли.
Наши дни
Всю дорогу до Твин-Лейкс мы молчим. Костяшки пальцев Оуэна, сжимающих руль, побелели, как будто он опасается, как бы тот не вырвался из его рук. Бринн сидит, откинув голову назад и уставившись в потолок.
Однажды, когда мне было пять или шесть лет, мама повезла меня в Берлингтон на представление «Щелкунчик». Мы ехали полтора часа, и на мне было мое лучшее платье – из зеленого бархата с юбкой на кринолине и с кружевным воротником, а также плотные шерстяные чулки и блестящие кожаные ботиночки на шнурках, доходившие до лодыжек. По дороге туда пошел снег, и легкие снежинки блестели, падая вниз и таяли на стекле окна.
Когда мы приехали, в театре не было ни женщин в длинных шелковых платьях, ни капельдинеров в квадратных плоских шапочках, раздающих программки, ни аромата духов, ни гула разговоров. Только несколько подростков в повседневной одежде, подметающих проходы и освещенная пустая сцена. Мама перепутала время – это был утренний спектакль. Самым худшим тогда оказалось даже не само разочарование, а то, как я разозлилась на мать. Мы пошли в закусочную на другой стороне улицы, и она купила мне сэндвич с тунцом и пломбир, но я отказалась их есть. По дороге домой, когда в свете фар плясали снежинки, я представляла себе, как сбегу из машины в лес и буду бежать одна-одинешенька, пока меня не поглотит тишина.