Но со временем он принялся мечтать о собственном доме. Его ладьи тогда следовали повсюду за флотом Гутхорма, которого англичане именовали Гутрумом. Орм сопровождал того на море и на суше, и добыча словно сама шла к нему в руки, но настал черный день, когда король Альфред одержат победу под Этандуном. Лишь немногие викинги сумели избежать плена, и среди них был Орм с остатком своих людей. Позднее ему довелось узнать, что Гутруму и прочим данам подарили жизнь в обмен на крещение, и он призадумался: похоже, дело шло к миру. Значит, прощай прежняя вольготная жизнь.
Потому-то он отправился в те края, которые потом назвали землями датского права[6], чтобы подыскать себе дом.
Ноги привели его в приморскую долину с бухточкой, которая вполне подходила для стоянки кораблей. Живший там англичанин был человек зажиточный и довольно могущественный и не пожелал торговаться с Ормом. Ночью Орм возвратился, окружил жилище упрямца своими людьми и поджег его. Хозяин, его братья и большинство домочадцев погибли. Рассказывали, будто старухе-матери бритта, которая была колдуньей, удалось спастись, — даны щадили женщин, детей и рабов. Она прокляла Орма и предсказала, что его старший сын будет воспитан за пределами мира людей, а Орм взрастит в своем доме волка, который однажды разорвет его на куски.
В округе к тому времени проживало много данов, и потому родичи убитого удовлетворились вирой[7] и платой за землю, а Орм сделался полноправным владельцем. Он выстроил на месте сгоревшего большой новый дом и другие постройки. Золото, угрозы и громкая слава вскоре завоевали ему уважение и почет.
Спустя год ему показалось, что приспела пора обзавестись женой. В сопровождении многих воинов он поскакал к английскому эрлу[8] Ательстану, намереваясь попросить у него руки его дочери Элфриды, что слыла красивейшей девушкой в королевстве.
Ательстан задумался и заскреб бороду, а Элфрида бросила в лицо Орму:
— Никогда я не стану женой собаки-язычника. Ты можешь взять меня силой, но, клянусь, радости тебе в том будет мало!
Была она худенькая и стройная, с рыжеватыми волосами и светло-серыми глазами, а сватавшийся к ней Орм — высокий, широкоплечий, солнце и море выбелили его кудри и выдубили кожу. Однако он понял, что слабейший из них двоих — это он, и, поразмыслив, сказал:
— Раз я живу в стране, где поклоняются Белому Христу, пожалуй, надо мне помириться с ним и его людьми, по примеру моих сородичей. Если ты пойдешь за меня, Элфрида, я окрещусь.
— Нет, — ответила она сурово.
— Но подумай, — увещевал Орм, — если мы не поженимся, я останусь нехристем, и душа моя, стало быть, как уверяют монахи, погибла. Твой бог спросит с тебя за человеческую душу. Кроме того, — шепнул он Ательстану, — я сожгу ваш дом, а тебя швырну в море со скалы.
— Да, дочка, не надо гневить господа, — торопливо поддержал Ательстан.
Элфрида упиралась недолго, ибо Орм не был ни уродом, ни объявленным вне закона, к тому же Ательстан был вовсе не прочь заиметь столь богатого и могучего союзника. Крестившись, Орм женился на Элфриде и забрал ее к себе. Жили они в общем неплохо, пускай и не всегда ладили между собой.
Во время своих набегов викинги спалили дотла все церкви в округе. По просьбе Элфриды Орм пригласил в дом монаха и даже подумывал о том, чтобы во искупление собственных грехов построить этому монаху новую церковь. Однако, будучи по натуре осторожным и опасаясь рассердить древних богов, он по-прежнему приносил зимой жертву Тору, а по весне — Фрейе, чтобы послала мир и хороший урожай, и Одину с Эгиром, чтобы они были милостивы к нему в море.
Всю зиму напролет он вздорил из-за этого с монахом, а весной, незадолго до того, как родился ребенок Элфриды, потерял терпение и выставил монаха за дверь. Элфрида горько укоряла его, и он в конце концов воскликнул, что хватит с него причитаний жены, ушел в поход раньше, чем собирался, и провел лето в набегах на шотландские и ирландские берега.
Едва его корабли скрылись из виду, у Элфриды начались схватки, и она родила — родила здорового и крепкого мальчика, которого, как просил Орм, назвала Вальгардом. Но без выгнанного монаха окрестить ребенка было некому, ведь ближайшая церковь находилась в двух или трех днях пути. Элфрида отправила туда раба.
Любуясь сыном, она пела ему песню, которую услышала когда-то от своей матери:
Спи, мой птенчик, засыпай.
Вьется, вьется мошкара,
за далекий неба край
день уходит со двора.
И тебе заснуть пора.
Спи, моя кровинка. Вот,
к людям праведным добра,
над холмом звезда встает
точно так же, как вчера.
И тебе заснуть пора.
Спи, малыш, усни.
Твой сон охраняют до утра
Божья мать и с нею Он.
Спать ложится детвора,
и тебе заснуть пора.
Глава 2
Князь эльфов Имрик отправился на ночь глядя посмотреть, что делается у людей. Было холодно, луна приближалась к полнолунию, на траве серебрился иней, звезды сияли по-зимнему ярко. Ночь выдалась тихой, только шелестел в ветвях деревьев ветер; пугливые тени прятались от студеного лунного света. Копыта лошади Имрика подкованы были серебром, и цокот их отдавался в ушах эльфа хрустальным перезвоном.
Он въехал в лес. Там царила непроглядная тьма, однако вдалеке среди стволов мерцал желтоватый огонек. Приблизившись, Имрик различил во тьме скособоченную глиняную хижину, сквозь множество трещин в ее стенах пробивался неверный свет. Она примостилась под развесистым дубом, с чьих ветвей, припомнилось эльфу, друиды срезали омелу. Чувствуя, что дорога привела его к жилищу ведьмы, Имрик спешился и постучал в дверь.
Появившаяся на пороге согбенная старуха оглядела его с головы до ног: лунный свет отражался от шлема князя и его кольчуги. Гнедая лошадь эльфа за его спиной щипала тронутую морозцем траву.
— Добрый вечер, матушка, — поздоровался Имрик.
— Не хватало еще, чтобы эльфы называли меня матушкой, меня, рожавшую крепких сынов мужчине, — проворчала ведьма, пропуская Имрика в дом и наливая ему в рог эля. Местные жители исправно снабжали ее едой и питьем в благодарность за колдовские услуги, какие она им оказывала. Потолок в хижине был такой низкий, что Имрику пришлось нагнуться. Смахнув с единственной скамьи всякий мусор, он уселся, не отрывая взгляда от ведьмы.
Глаза у него были обычные для эльфа — раскосые и без зрачков, подернутые поволокой, лишенные всякого следа белков. В их искристой голубизне таились тени древнего знания. Имрик прожил на свете немало лет, но оставался все таким же молодым: высокий лоб, широкие скулы, узкий подбородок, прямой аристократический нос. Волосы его, отливавшие золотом, мягкие и пушистые, ниспадали из-под рогатого шлема на плечи, покрытые алым плащом.
— Что-то давненько не было вас видно, — буркнула ведьма.
— Мы сражались с троллями, — объяснил Имрик, голос его напоминал шелест ветра в кронах деревьев. — Но когда заключили перемирие, мне захотелось узнать, что произошло с людьми за последнюю сотню зим.
— Многое, и все плохое, — отозвалась ведьма. — Из-за моря явились к нам даны. Они убивали, грабили, жгли, захватили Восточную Англию, а может статься, и не одну ее.
— Что ж, — Имрик пригладил усы, — все они так поступали, кого ни возьми: англы и саксы, пикты и скотты, римляне, бритты и кельты. И даны — вряд ли последние в этой череде. Я поселился на острове едва ли не на заре времен и скажу тебе так: стычки людей веселят меня и разгоняют скуку. Я не прочь поглядеть на данов.
— Тогда скачи на побережье, — ответила ведьма, — на двор Орма Силача. Для смертной лошади туда лишь ночь пути отсюда.
— Значит, я доберусь еще быстрее. Прощай.
— Постой, эльф, погоди! — Ведьма забормотала что-то себе под нос, в глазах ее отражалось пламя очага, и они светились красным среди темноты и дыма. — А теперь скачи в дом Орма, эльф. Хозяин ушел в поход, но жена его с радостью примет тебя. Она только что родила сына и не успела пока его окрестить.
При этих словах Имрик навострил свои длинные, заостренные кверху уши.
— Ты не лжешь, ведьма? — спросил он тихо.
— Нет, клянусь Сатанасом! Мне ли не знать, что творится в том ломе! — Старуха раскачивалась взад и вперед, глядя на тлеющие уголья. По стенам, догоняя одна другую, метались причудливые, бесформенные тени. — Не веришь, убедись сам.
— Я не посмею забрать ребенка у вождя данов. Его, должно быть, оберегают асы[9].
— Нет, Орм христианин, пускай только на словах, а сын его не ведает еще ничьего покровительства.
— Смотри, коли солгала, — пригрозил Имрик.
— Я пуганая, — фыркнула ведьма. — Орм сжег моих сыновей в их собственном доме, и со мной умрет весь наш род. Я не боюсь ни богов, ни бесов, ни эльфов с троллями, ни людей. Но тебе я сказала правду.
— Пора в дорогу, — проговорил Имрик, вставая. Кольца его кольчуги зазвенели в лад. Запахнувшись в свой алый плащ, он вышел наружу и вспрыгнул в седло.
Подобный порыву ветра, помчал его конь по лесам и полям. Равнина переходила в холмы, деревья расступались перед заиндевевшими лугами, залитыми лунным светом. То и дело из полумрака возникали сонные хутора. В ночи кипела жизнь — Имрик разглядел зеленый блеск глаз дикой кошки, слух его уловил волчий вой и шарканье крохотных ножек под корнями дубов. В страхе перед князем эльфов звери, птицы и все прочие поспешно затаились в своих укрытиях.
Вскоре Имрик очутился у двора Орма. С трех сторон его огораживали сложенные из грубо обтесанных бревен амбары, сараи и загоны, а с четвертой высился дом, щипец которого украшали резные драконы. Приглядевшись, Имрик различил чуть в стороне женский домик и направил коня туда. Собаки, почуяв его, глухо заворчали. Прежде чем они залаяли, он посмотрел на них и сделал знак рукой. Псы уползли прочь, еле слышно поскуливая.