Я киваю головой в сторону пустующего места.
—Не хочешь присесть?
Она садится.
Какое — то время мы сидим в тишине, она ковыряет вилкой в своей еде, а я — в своей. Обычно наш утренний рацион один и тот же: ложка риса, миска овощного бульона, кусок черствого хлеба, в хорошие дни — небольшая тарелочка с пудингом. Не самый потрясающий рацион, но его, как правило, хватает, и обычно мы благодарны за это. Но сегодня ни у одного из нас, кажется, нет аппетита.
И голоса.
Я вздыхаю и смотрю в сторону. Не знаю, почему мне сегодняшним утром настолько сложно разговаривать с ней — может быть, из-за отсутствия Кенджи,— но в последнее время все между нами как-то изменилось.
Я очень сильно хочу быть с ней, но никогда еще это не казалось мне таким опасным, как сейчас. Кажется, что с каждым днем мы все больше отдаляемся друг от друга. И иногда я думаю, что, чем сильнее я пытаюсь удержать ее, тем больше она пытается вырваться.
Мне хочется, чтобы Джеймс поспешил и взял уже свой завтрак. Все было бы проще, если бы он был здесь. Я выпрямляюсь и осматриваюсь по сторонам, замечая, как он разговаривает с группой своих друзей. Я пытаюсь помахать ему, но он над чем — то смеется и даже не замечает меня. Он потрясающий.
Он очень коммуникабельный — и он пользуется здесь настолько большой популярностью, что я иногда даже задумываюсь о том, откуда в нем это. Во многом он является полной противоположностью мне. Ему нравится подпускать к себе людей, а мне нравится держаться от них подальше.
Джульетта — единственное настоящее исключение из этого правила.
Я снова смотрю на нее и замечаю красноту, окаймляющую ее глаза, которые осматривают столовую. Она выглядит одновременно и бодрой, и безумно уставшей, и ей, кажется, никак не удается сидеть на своем месте спокойно; она быстро постукивает ногой под столом, а ее руки немного дрожат.
—Ты в порядке?— спрашиваю я.
—Да, в полном,— отвечает она слишком поспешно. Но качает своей головой.
—Ты, эм, выспалась минувшей ночью?
—Да,— говорит он, повторяя свой ответ несколько раз. Она делает это время от времени — повторяет одно и то же слово снова и снова. Не знаю, осознает ли она вообще, что делает это.
—А тебе хорошо спалось?— спрашивает она. Она барабанит пальцами по столу, а затем по своим рукам. Она продолжает оглядываться по сторонам. Она снова начинает говорить, не дожидаясь моего ответа.— Ты уже слышал что — нибудь о Кенджи?
И только теперь я понимаю.
Конечно же, она не в порядке. Разумеется, она не спала прошлой ночью. Вчера вечером она практически убила одного из своих самых близких друзей. Она только — только начала доверять себе и перестала бояться саму себя; теперь же она вернулась к той точке, с которой начала. Дерьмо. Я уже жалею о том, что вообще завел этот разговор.
—Нет, пока что нет,— я поежился.— Но, — говорю я, надеясь сменить тему,— я слышал, что люди очень злы на Касла из-за того, что случилось с Уорнером,— я прочищаю горло.— Ты слышала, что он сбежал отсюда?
Джульетта роняет свою ложку, которая приземляется на пол. Кажется, она даже и не заметила этого.
—Да,— говорит она тихо. Она моргает, смотря на чашку с водой, держа в руке салфетку. Она складывает, а затем разглаживает ее.— Люди говорили об этом в коридорах. Они знают, как именно он сбежал?
—Думаю, что нет,— я хмурюсь, смотря на нее.
—Ох,— говорит она, повторяя и это несколько раз.
Ее голос кажется странным. Даже напуганным. Джульетта всегда немного отличалась ото всех остальных — она походила на безумного, пугливого котенка, когда я впервые увидел ее в камере,— но в течение последних нескольких месяцев она все лучше и лучше приспосабливалась к окружающей обстановке.
Все изменилось после того, как она, наконец — то, начала мне доверять. Она раскрылась. Она начала больше говорить (и есть), и даже обзавелась некоторой самоуверенностью. Мне очень нравилось видеть, как она возвращается к жизни. Мне нравилось быть с ней, наблюдать за тем, как она обретает себя.
Думаю, что этот случай с Кенджи действительно вернул ее в исходное положение. Я могу сказать, что она находится здесь только лишь наполовину, потому что ее глаза лишены сосредоточенности, а ее руки двигаются чисто машинально. Она часто это делает. Порой она словно исчезает, забивается в уголок своего разума и на некоторое время остается в нем, думая о чем — то таком, о чем она никогда не станет говорить.
Теперь она ведет себя точно так же, как делала это прежде, и сейчас она ест холодный рис со своей тарелки, беря по одному зернышку, и едва слышно пересчитывая их.
Я намереваюсь снова попытаться заговорить с ней, но в этот момент к нашему столику, наконец — то, возвращается Джеймс. Я немедленно поднимаюсь на ноги, благодарный за возможность избавиться от этой неловкости.
—Эй, приятель… не стоит ли нам пойти и попрощаться должным образом?
—О,— говорит Джеймс, опуская свой поднос на стол.— Хорошо, конечно,— он бросает взгляд на меня, а затем на Джульетту, которая сейчас очень тщательно пережевывает рисовое зернышко.
—Привет,— говорит он ей.
Джульетта несколько раз моргает. В тот момент, когда она замечает его, на ее лице появляется широкая улыбка. Они меняют, подобные улыбки. И это те самые моменты, которые немного убивают меня.
—Привет,— отвечает она внезапно настолько счастливым голосом, что можно было бы подумать, что Джеймс разместил для нее на небе луну.— Как твои дела? Тебе хорошо спалось? Не хочешь присесть? Я ела рис, хочешь немного риса?
Джеймс уже начал краснеть. Он, вероятно, съел бы свои собственные волосы, если бы она попросила его это сделать. Я закатываю глаза и тяну его за собой, говоря Джульетте о том, что мы скоро вернемся.
Она кивает. Я смотрю через плечо, пока мы удаляемся от столика, и замечаю, что она, кажется, не против того, чтобы немного посидеть в одиночестве. Она тыкает вилкой во что-то, лежащее на ее тарелке, промахивается, и это последнее, что я вижу перед тем, как мы заворачиваем за угол.
Глава 3
—В чем дело? Почему нам нужно поговорить?— новые вопросы от Джеймса. Он, черт возьми, словно автомат по производству вопросов.— Все в порядке? Ты не мог бы сказать Джульетте, чтобы она не ела мой завтрак?
Он вытягивает шею для того, чтобы взглянуть на нее, по — прежнему сидящую за столом.
—Иногда она ест мой пудинг.
—Эй,— говорю я, хватая его за плечи.— Посмотри на меня.
Джеймс разворачивается ко мне лицом.
—Что случилось, Адди?— он всматривается в мои глаза.— Ты ведь на самом деле не погибнешь, правда?
—Я не знаю,— говорю я ему.— Может быть, да. Может быть, нет.
—Не говори так,— тихо говорит он, опуская глаза.— Не говори так. Нехорошо так говорить.
—Джеймс.
Он снова поднимает на меня свой взгляд, на сей раз медленнее. Я опускаюсь на колени и притягиваю его к себе, прижимаясь своим лбом к его лбу. Я смотрю в пол, и знаю, что он делает то же самое. Я слышу, как колотятся в тишине наши сердца.
—Я люблю тебя,— наконец, говорю я ему.— Ты ведь знаешь это, да? Ты всегда для меня на первом месте. Все мои действия направлены на то, чтобы я мог позаботиться о тебе. Защитить тебя. Обеспечить тебя всем необходимым.
Джеймс кивает.
—Ты на первом месте,— говорю я ему.— Ты всегда был на первом месте, а все остальные — на втором. И это никогда не изменится. Хорошо?
Джеймс снова кивает. Слезинка падает на пол между нами.
—Хорошо, Адди.
—Иди сюда,— шепчу я, притягивая его в свои объятия.— С нами все будет хорошо.
Джеймс цепляется за меня, сейчас он ведет себя как настоящий ребенок, он уже давно не вел себя так, и я рад это видеть. Иногда я беспокоюсь из-за того, что он слишком рано повзрослел в этом дерьмовом мире, и, хотя я и знаю, что не могу защитить его от всего, я все равно пытаюсь.
Сколько я себя помню, он всегда был единственной константой в моей жизни; если бы с ним что — либо случилось, то это, я думаю, убило бы меня.
Я никогда никого не полюблю так, как я люблю этого ребенка.
Глава 4
Столовая практически опустела после завтрака. Джеймс был обязан отправиться в убежище вместе с другими детьми и пожилыми людьми, которые не будут принимать участия в битве, а все остальные в это время готовились к выступлению.
Некоторые семьи все еще обмениваются заключительными прощаниями. Мы с Джульеттой уже несколько минут избегаем зрительного контакта. Она смотрит на свои руки, изучая свои пальцы так, словно желает убедиться в том, что они по-прежнему на месте.
—Ну и ну. Кто умер?
Черт возьми. Этот голос. Это лицо.
Невозможно.
—Святое дерьмо. Черт побери,—я поднимаюсь на ноги.
—Я тоже рад тебя видеть, Кент,— Кенджи широко улыбается и кивает мне. Он чертовски плохо выглядит. Усталые глаза, бледное лицо, его руки немного дрожат, пока он держится за стол. Но хуже всего то, что он уже полностью экипирован — словно он на самом деле полагает, что отправится на поле боя.— Готовы сегодня надрать кому-нибудь задницу?
Я все еще смотрю на него в изумлении, пытаясь подыскать какой-нибудь ответ, когда Джульетта вскакивает на ноги и практически набрасывается на него. В действительности, это всего лишь объятие, но Бог ты мой…
Немного рановато для подобного, думаю я.
—Ого… эй… спасибо, да… это… эм…— Кенджи прочищает горло. Он старается принять это, но очевидно, что он пытается отодвинуться от Джульетты, и — да, она это замечает. Ее лицо омрачается, она бледнеет, широко распахивая глаза. Она прячет руки за спину, несмотря на то, что сейчас она в перчатках.
Сейчас Кенджи на самом деле ничего не грозит, но я понимаю его нерешительность. Парень чуть не умер. Он попытался разнять драку в тот же момент, что и Джульетта, и — бум, он моментально рухнул на пол. Это было чертовски страшно — и, хотя я и знаю, что Джульетта не намеревалась этого делать, другого объяснения этому на самом деле нет. Должно быть, это сделала именно она.