Катер перелетел через хребет баржи, заскользил вниз, следуя изгибу корпуса, и наконец мягко приземлился в тени навсегда осевшего на земле корабля. Снаружи нас встретила неожиданная прохлада и тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра, веющего над стеклянной равниной, и приглушенным человеческим шумом торговли, доносящимся изнутри корпуса.
– Сюда, – Хэнд кивнул на возвышавшуюся перед нами баржу и зашагал в сторону треугольного грузового люка, находящегося практически на уровне земли. Я поймал себя на том, что осматриваю пространство, определяя точки, где могут размещаться снайперы, раздраженно подавил рефлекс и двинулся вслед за Хэндом. Ветер услужливо сметал песчаную пыль с пути, закручивая ее в вихри высотой мне по колено.
Вблизи грузовой люк оказался огромным – пара метров в поперечине у вершины и достаточно широкий внизу, чтобы свободно пропускать тележку с бомбой системы «Мародер». Ведущая ко входу погрузочная рампа, некогда складная, теперь навечно застыла, расставив в стороны свои массивные, давно не работающие гидравлические конечности. Над люком висели старательно размытые голографические изображения то ли марсиан, то ли парящих ангелов.
– Искусство раскопок, – пренебрежительно бросил Хэнд.
Миновав картины, мы вошли в полумрак проема.
Здесь ощущалась та же атмосфера запустения, что я видел на баржах Харлана, но если остовы кораблей харланского флота походили на музейные экспонаты, то здесь царило хаотическое смешение цветов и звуков. Вдоль изгиба корпуса и по бывшим главным палубам были прикручены и приклеены киоски из яркого пластика и проволоки, походившие на разросшуюся колонию ядовитых грибов. Элементы соединялись друг с другом посредством отпиленных секций трапов и сваренных из строительного профиля лестниц. Помимо ламп и иллюминиевых лент, свою лепту в освещение вносили развешанные здесь и там голографические картины, подобные уже виденной нами. Из закрепленных на стенах динамиков размером с ящик лился бессистемный набор высоких и низких нот. Высоко наверху в корпусе были пробиты метровые отверстия, сквозь которые почти отвесно падали солнечные лучи, прорезая сумрак насквозь.
В точке, куда вонзался один из таких лучей, стояла высокая фигура в лохмотьях. Усеянное каплями пота лицо было поднято к свету, словно человек принимал теплый душ. На голову был нахлобучен видавший виды черный цилиндр, тощее тело скрывалось под столь же поношенным черным пальто. На звук наших шагов он обернулся, раскинув руки так, словно на кресте висел.
– А, джентльмены! – пробулькал синтетический голос, шедший из довольно заметного модуля-прилипалы, закрепленного на покрытом шрамами горле. – Вы как раз вовремя. Я Могилье́р. Добро пожаловать на Рынок душ!
Мы поднялись на полетную палубу, где как раз начинался процесс.
Когда мы вышли из лифта, Могильер сделал шаг в сторону и взмахнул рукой в перьях лохмотьев.
– Узрите! – воскликнул он.
Погрузчик на гусеничном ходу пятился по палубе с небольшим ковшом в манипуляторах. В следующее мгновение тот наклонился вперед, и из него посыпались какие-то мелкие предметы, заскакав по полу, словно градины.
Стеки памяти.
Нейрохим мог увеличить картинку, и без него трудно было сказать наверняка, но стеки явно не очистили, большая их часть казалась слишком объемной, их явно не очистили. Объемной и желтовато-белой от фрагментов кости и ткани, приставших к металлу. Ковш наклонился еще сильнее, и ручеек превратился в реку, заполнив помещение хриплым металлическим шелестом. Погрузчик продолжал пятиться, оставляя на полу плотный, расползающийся под собственным весом след. Стук падающих градин превращался в неистовую барабанную дробь, затем глох, когда льющийся каскад поглощали курганы стеков, уже скопившихся внизу.
Опустевший ковш опрокинулся. Наступила тишина.
– С пылу с жару, – объявил Могильер, ведя нас вдоль берега разлившейся на полу металлической реки. – В основном жертвы бомбардировки Сучинды, гражданские и военные, но, скорее всего, найдутся и коммандос из быстрого реагирования. Мы их подбираем по всей восточной части. Кто-то довольно сильно недооценил силы наземной обороны Кемпа.
– Не в первый раз, – пробормотал я.
– И, будем надеяться, не в последний.
Могильер присел и зачерпнул две пригоршни стеков памяти. Приставшие к ним фрагменты кости походили на иней с желтыми подтеками.
– Бизнес хорош как никогда.
Плохо освещенное помещение огласилось скрежетом и лязгом. Я резко вскинул голову на звук.
Со всех сторон к горе стеков сходились торговцы с лопатами и ведрами, толкая друг друга локтями, чтобы отхватить делянку получше. Врезаясь в металлический холм, лопаты издавали резкий скрежещущий звук, и с каждым новым взмахом в ведро летели все новые порции стеков, грохоча по стенкам, словно гравий.
Несмотря на конкуренцию, от Могильера, как я заметил, все старались держаться подальше. Мои глаза снова обратились на фигуру в цилиндре, сидевшую на корточках передо мной, и на покрытом шрамами лице Могильера расцвела вдруг довольная ухмылка, словно он почувствовал мой взгляд. Расширенное периферийное зрение, предположил я. Могильер с улыбкой разжал пальцы, позволил стекам стечь обратно в общую кучу. Когда его руки опустели, он отряхнул ладони и поднялся.
– Большинство продает на вес, – пробормотал он. – Это дешево и просто. Обратитесь к ним, если желаете. Другие отбирают гражданских, отделяют военные зерна от плевел, их цена тоже довольно низкая. Возможно, для вас этого будет достаточно. А возможно, вам нужен Могильер.
– Ближе к сути, – резко бросил Хэнд.
Мне показалось, что глаза под полями потертого цилиндра чуть-чуть сузились, однако, если что-то и стояло за этим еле заметным признаком гнева, голос чернокожего человека в лохмотьях ничем того не выдал.
– Суть, – сказал он учтиво, – в том же, в чем и всегда. Суть – в предмете ваших желаний. Могильер продает только то, чего желают пришедшие к нему. Чего желаешь ты, человек из «Мандрейк»? Ты и твой волк «Клина»?
Я почувствовал, как по венам побежала ртутная дрожь нейрохимии. Униформы на мне не было. Какие бы модификации ни стояли у человека перед нами, они определенно были посущественнее одной лишь расширенной периферийки.
Хэнд произнес несколько слов на незнакомом мне глухо звучащем языке и сделал неприметный жест левой рукой. Могильер окаменел.
– Ты ведешь опасную игру, – тихо сказал Хэнд. – Заканчивай фарс. Это понятно?
Какое-то время Могильер стоял неподвижно, затем на его губах снова появилась ухмылка. Он засунул руки в карманы, и в пяти сантиметрах от его носа тут же возникло дуло нейроинтерфейсного «калашникова». Моя левая рука сделала это без малейшего участия сознания.
– Медленно, – посоветовал я.
– Все в порядке, Ковач, – голос Хэнда был мягок, но глаза по-прежнему не отрывались от Могильера. – Мы уже установили семейные связи.
Ухмылка Могильера говорила об обратном, но руки из карманов он вынул достаточно медленно. В каждой ладони было зажато нечто, напоминающее живого асфальтово-серого краба. Существа слабо шевелили сегментированными конечностями. Могильер перевел взгляд с одного краба на другого, затем снова посмотрел в дуло моего пистолета. Если он и испытывал страх, то никак этого не выказывал.
– Чего ты желаешь, корпоративный раб?
– Назовешь меня так еще раз, и я все-таки нажму на спусковой крючок.
– Он не к тебе обращается, Ковач, – Хэнд чуть заметно кивнул на «калашников», и я вложил оружие в кобуру. – Коммандос из спецназначения, Могильер. Свежие смерти, не более месячной давности. И мы торопимся. Всё, что есть в наличии.
Могильер пожал плечами.
– Самые свежие здесь, – произнес он и бросил крабов на гору стеков, где они тут же принялись деловито шарить, аккуратно подбирая клешнями один металлический цилиндр за другим, поднося каждый к синему свету объектива и бросая обратно. – Но если вас поджимает время…
Он подвел нас к стоящему в стороне киоску довольно мрачного вида, где, склонившись над столом, сидела худая женщина с лицом настолько же белым, насколько черным было лицо Могильера. Перед ней стоял плоский поддон со стеками. Тихий пронзительный визг инструмента, очищающего их от фрагментов кости, звучал еле слышным контрапунктом к басовым тонам хруста, скрежета, грохота лопат и ведер за нашими спинами.
Могильер обратился к женщине на языке, на котором ранее говорил с ним Хэнд, и та медленно поднялась из-за стола с инструментами. С полки в глубине киоска она взяла тусклый металлический контейнер размером примерно с наблюдательный дрон и вернулась обратно. Держа контейнер в вытянутых руках, она постучала невероятно длинным ногтей с черным лаком по символу, выгравированному на металле. Затем произнесла несколько раскатывающихся эхом слогов, принадлежащих тому же незнакомому языку.
Я взглянул на Хэнда.
– Избранные Огона, – объяснил он без всякой иронии. – Облачены в железо в честь покровителя железа и войны. Воины.
Он кивнул, и женщина поставила контейнер. Взяв с одного конца стола чашу с ароматизированной водой, она омыла руки и запястья. Как зачарованный, я смотрел, как она кладет влажные пальцы на крышку контейнера, закрывает глаза и нараспев произносит еще несколько слов. Закончив, женщина открыла глаза и сняла крышку.
– Сколько кило вам нужно? – на фоне всей этой церемониальной почтительности вопрос Могильера выглядел неуместно прагматичным.
Хэнд протянул руку и зачерпнул из контейнера пригоршню серебристо-чистых стеков.
– А сколько ты с меня собираешься содрать?
– Семьдесят девять пятьдесят за кило.
Менеджер хмыкнул:
– В прошлый раз Правет взял с меня сорок семь пятьдесят, да еще и извинялся.
– То была цена за отбросы, и ты это знаешь, корпоративный раб, – с улыбкой покачал головой Могильер. – Правет торгует несортированным продуктом, по большей части даже нечищенным. Если хочешь тратить свое драгоценное корпоративное время, отковыривая костную ткань со стеков гражданских и юнцов регулярного призыва, иди и торгуйся с Праветом. У меня же отборные представители военного сословия, очищенные и умащенные, и они стоят того, что я за них прошу. Незачем тратить время друг друга.