– Вот ведь долбанутый, – пробурчал я.
– Эй, так он тут не один такой. Я думал, это необходимое требование. Половина тех, кого ты нанял, долбанутые.
– Угу, но, похоже, только один Цзян из всех страдает от бессонницы, – я выкарабкался из койки, хмуро отметив, сколько времени потребовалось боевой оболочке, чтобы полностью проснуться. Может быть, именно с этим и пытался бороться Цзян Цзяньпин. Повреждения оболочки – неприятное напоминание, и, как бы слабо они ни проявлялись, предвещают грядущую смерть. Даже незначительные болевые ощущения, которые начинаешь испытывать по мере ее старения, включают в мозгу дисплей с обратным отсчетом. Время пошло. Тик-так.
Шрр-хлоп!
– Хайййиии!
– Ну да, – я с силой надавил на глаза пальцами. – Вот теперь я проснулся. Тебе щетка еще нужна?
Шнайдер вручил ее мне. Я взял из диспенсера новую насадку, включил и шагнул в душевую нишу.
Проснись и пой.
Ко времени, когда я, одетый и относительно бодрый, откинув полог спального отсека, вышел в общую жилую зону, Цзян уже слегка сбавил обороты. Стоя на месте, он медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону, отрабатывая защитную технику. Стол и стулья были сдвинуты к стене комнаты, чтобы освободить середину, а входная дверь была открыта. Снаружи лился свет, голубоватый из-за песка.
Я достал из диспенсера амфетаминовую колу армейской спецсерии, открыл и принялся потягивать из банки, наблюдая за Цзяном.
– Ты что-то хотел спросить? – осведомился тот, когда его голова, следуя за правой рукой, описывающей широкую дугу защитного блока, повернулась ко мне.
Предыдущей ночью он подровнял машинкой темные густые волосы маорийской оболочки до двух сантиметров по всему черепу. Лицо, подчеркнутое стрижкой, было ширококостным и суровым.
– Ты каждое утро тренируешься?
Отрывисто:
– Да.
Блок, контрвыпад; пах и грудина. Он мог двигаться очень быстро, если хотел.
– Впечатляет.
– Необх-ходимость, – еще один смертоносный удар, по всей вероятности, в висок, проведенный после серии блоков, которые говорили об отступлении; весьма эффектно. – Каждому навыку нужна тренировка. Каждому действию – репетиция. Лезвие является лезвием, только когда оно остро.
Я кивнул:
– Хаяси.
Движения Цзяна чуть заметно замедлились.
– Ты читал Хаяси?
– Встречался с ним однажды.
Цзян остановился и пристально взглянул на меня:
– Ты встречался с Тору Хаяси?
– Я старше, чем выгляжу. Мы вместе совершали высадку на Адорасьон.
– Ты посланник?
– Был.
Какое-то время он, казалось, не находился с ответом. Я подумал, уж не решил ли он, что я пошутил. Но тут он поднес руки к груди и вложил правый кулак в согнутую левую ладонь, сопроводив это небольшим поклоном.
– Такеси-сан, если я оскорбил вас во вчерашнем разговоре о страхе, прошу прощения. Я глупец.
– Нет проблем. Я не оскорбился. Каждый из нас справляется со страхом по-своему. Ты как насчет завтрака?
Он указал на противоположную стену, к которой отодвинул стол. На столе в плоской вазе горкой лежали фрукты и нечто похожее на ломти ржаного хлеба.
– Ничего, если я присоединюсь?
– Окажете… честь.
Мы еще не закончили есть, когда вернулся – где бы он там ни провел последние двадцать минут – Шнайдер.
– Сбор в главном тенте, – бросил он через плечо, ныряя в спальный отсек и через несколько мгновений снова выныривая. – Через пятнадцать минут. Сутьяди, судя по всему, хочет, чтобы явились все.
И он снова исчез.
Цзян начал было подниматься из-за стола, но я жестом пригласил его сесть обратно:
– Да расслабься. Он же сказал, пятнадцать минут.
– Я бы хотел принять душ и переодеться, – слегка церемонно произнес Цзян.
– Я ему скажу, что ты скоро придешь. Доешь завтрак-то, бога ради. Через пару дней ты без тошноты и куска не сможешь проглотить. Наслаждайся вкусом, пока можешь.
Он сел со странным выражением на лице.
– Такеси-сан, можно задать вам вопрос?
– Почему я больше не посланник? – по его глазам я понял, что угадал. – Можешь считать это этическим откровением. Я был на Инненине.
– Я читал о нем.
– Тоже у Хаяси?
Он кивнул.
– Ну что ж, он описывает события довольно близко к истине, но все же его там не было. Вот почему он высказывается по этому поводу так неопределенно. Не чувствует себя вправе судить. А я там был, и судить очень даже вправе. Нас поимели в жопу. Никто не знает наверняка, сознательно или нет, но я заявляю, что это все равно. Мои друзья погибли – погибли по-настоящему – без всякой на то необходимости. Только это и важно.
– Однако же как солдат вы должны…
– Цзян, не хочу тебя расстраивать, но я стараюсь больше не думать о себе как о солдате. Пытаюсь перерасти во что-нибудь иное.
– И кем же вы в таком случае себя считаете? – его тон остался вежливым, но в обращении появилась скованность, и еда в тарелке была позабыта. – Во что вы переросли?
Я пожал плечами:
– Сложно сказать. Во что-то получше, так или иначе. Наемного убийцу, возможно?
Его глаза блеснули. Я вздохнул.
– Цзян, мне очень жаль, если тебя это оскорбляет, но это правда. Тебе, наверное, не хочется ее слышать; мало какому солдату захочется. Когда ты надеваешь на себя эту форму, ты фактически декларируешь, что отказываешься от права принимать независимые решения о Вселенной и своем месте в ней.
– Это куэллизм, – сказал он, чуть не отпрянув от стола.
– Может быть. Но от этого правда не перестает быть правдой.
Я толком не мог понять, с какой стати я взялся что-то объяснять этому человеку. Возможно, дело было в его непробиваемом спокойствии ниндзя, которое так и хотелось пробить. Или, возможно, причиной был этот его безупречно исполненный смертоносный танец, разбудивший меня ни свет ни заря.
– Цзян, ответь себе на такой вопрос: что ты сделаешь, когда вышестоящий офицер прикажет тебе сбросить плазма-бомбу на госпиталь, полный раненых детей?
– Есть определенные действия…
– Нет! – резкость собственного голоса удивила меня. – Солдаты выбирать не вольны. Выгляни в окно, Цзян. В этой черной мути, которую разносит ветер, есть жировые молекулы, которые раньше были людьми. Мужчинами, женщинами, детьми, развеянными в пыль по приказу какого-то вышестоящего офицера. Потому что они были помехой.
– Это сделали кемписты.
– Ой, вот не надо.
– Я бы не стал исполнять…
– Значит, ты больше не солдат, Цзян. Солдаты следуют приказам. Невзирая ни на что. В ту секунду, когда ты отказываешься исполнять приказ, ты перестаешь быть солдатом. Становишься просто наемным убийцей, пытающимся изменить условия своего контракта.
Он встал.
– Пойду переоденусь, – сказал он холодно. – Пожалуйста, передайте мои извинения за задержку капитану Сутьяди.
– Без проблем, – я взял со стола киви и откусил вместе с кожурой. – Встретимся там.
Дождавшись, когда он удалится в противоположный спальный отсек, я поднялся из-за стола и вышел из тента навстречу утреннему солнцу, дожевывая мохнатую горьковатую кожицу, перемешанную с мякотью.
Снаружи медленно просыпался лагерь. На пути к общему тенту я увидел Амели Вонгсават, примостившуюся под одной из опорных стоек «Нагини», и Иветту Крукшенк, которая помогала ей удерживать на весу сегмент гидравлической системы. Вардани ночевала в лаборатории, а трое остальных женщин в итоге разместились в одном тенте, не знаю, случайно или преднамеренно. Никто из мужской части команды не стал претендовать на четвертую койку.
Заметив меня, Крукшенк помахала рукой.
– Хорошо спала? – крикнул я.
Она ухмыльнулась:
– Как, блин, убитая.
Хэнд ждал у входа в общий тент. Гладко выбритый, умытый, в безупречно чистом хамелеохромном комбинезоне. В воздухе витал легкий пряный запах, исходивший, как мне показалось, от его волос. Он был так похож на образ из рекламного ролика программы офицерской подготовки, что мне немедленно захотелось влепить ему пулю в лоб.
– Доброе утро.
– Доброе утро, лейтенант. Как поспали?
– Мало.
Три четверти тента были отведены под место сбора, оставшаяся четверть, отделенная перегородкой, предназначалась для нужд Хэнда. В центре стояла дюжина расставленных кольцом стульев, оборудованных меморибордами. Сутьяди работал с картографической проекцией, крутя туда-сюда крупное, размером со стол, центральное изображение береговой линии и прилегающих территорий, расставляя метки и делая записи в мемориборде своего стула. При моем появлении Сутьяди поднял голову.
– Ковач. Отлично. Если нет возражений, я хотел бы отправить вас с Сунь прокатиться на гравицикле.
Я зевнул:
– Вот повеселимся-то.
– Да, но это будет не единственная ваша задача. Я хочу поставить вспомогательное кольцо автотурелей в нескольких километрах отсюда, чтобы у нас было время подготовиться, в случае если периметр будет прорван, и, пока Сунь будет этим заниматься, кто-то должен прикрывать ей задницу. Ты за стрелка. Хансен и Крукшенк пойдут к центру с севера. Вы с Сунь – с юга, – он скупо улыбнулся. – Посмотрим, получится ли у вас встретиться где-нибудь посередине.
Я кивнул.
– Юмор, – я выбрал стул и плюхнулся на него. – Ты с ним поосторожней, Сутьяди. Вызывает привыкание.
Глядя на Заубервиль с обращенных к морю склонов хребта Дангрека, можно было яснее осознать степень разрушения. Взрывную воронку, образовавшуюся в крючкообразной оконечности полуострова, залило море, изменив при этом очертания береговой линии. Местность вокруг кратера по-прежнему дымилась, и с высоты были видны мириады крохотных очагов огня, тускло-красных, как маячки, отмечающие потенциальные горячие точки на политической карте.
От зданий же, от самого города не осталось и следа.
– Надо отдать Кемпу должное, – произнес я, обращаясь больше к задувающему с моря ветру, чем к кому-то еще, – он не склонен к переусложнению. Зачем думать о будущем? Как только ситуация начинает оборачиваться против него – бам! Просто берет и обрушивает огонь с небес.