Моя единственная победа, хоть какая-то, за все время на Санкции IV.
Проснулся я с таким ощущением, будто мне по голове заехал когтем фрик-файтер.
Я съежился и перевернулся на другой бок, пытаясь заползти обратно в сон, но тут же накатила тошнота. Усилием воли я поборол приступ и, моргая, сел, опершись на локоть. Размытый столб дневного света над моей головой просверливал мрак каюты сквозь не замеченный вчера иллюминатор. У противоположной стенки неустанная спираль инфокатушки тянулась от эманатора в основании до системной информации, сдвинутой в левый верхний угод. Сквозь переборку за спиной доносились голоса.
«Думай о функциональности, – говорила Вирджиния Видаура в тренировочных модулях Корпуса. – Тебя должна заботить не рана, а урон. Боль можно либо использовать, либо отключить. Ранение имеет значение только в случае, если оно влечет за собой структурное повреждение. Кровь не предмет для беспокойства – она не твоя. Ты надел эту плоть всего пару дней назад и скоро, если тебя прежде не убьют, снова ее снимешь. Не обращай внимания на ранения; думай о функциональности».
Я чувствовал себя так, словно мою голову распиливали пополам изнутри. Пробивала испарина. По телу прокатывались волны лихорадочного жара, начинаясь где-то в области затылка. Желудок поднялся вверх и обретался теперь у самого горла. Легкие как-то неопределенно и приглушенно саднили. Ощущение было такое, будто через меня прошел весьма солидный разряд лежащего в кармане куртки парализатора.
Функциональность!
Спасибо, Вирджиния.
Трудно было понять, насколько своим нынешним самочувствием я был обязан похмелью и насколько – приближающейся смерти. Трудно было испытывать к этому интерес. Я осторожно сел на край койки и только сейчас обнаружил, что заснул, практически не раздеваясь. Пошарив по карманам, вытащил шприц-пистолет из комплекта полевого врача и антирадиационные капсулы. Задумчиво взвесил на ладони прозрачные пластиковые цилиндры. Из-за боли от инъекции меня наверняка стошнит.
Прошерстив карманы еще более основательно, я наконец обнаружил блистер болеутоляющего армейской модификации. Достав таблетку, задумчиво посмотрел на нее, после чего добавил вторую. Остальное довершила подготовка – я проверил сопло, освободил казенник и вставил две наполненные кристалликами капсулы. Защелкнул затвор, и инъектор тоненько взвыл, накапливая магнитный заряд.
Голову пронзила боль. Мучительное чувство, словно от засевшей в мякоти иглы, почему-то заставляло думать о крапинках системных данных, медленно кружащихся в углу инфокатушки на другом конце комнаты.
Индикатор зарядки подмигнул красным. Внутри инъектора, внутри капсул, нацелились остриями вперед кристаллы болеутоляющего, словно миллионы занесенных кинжалов. Я приставил шприц к сгибу локтя и нажал на спусковой крючок.
Облегчение наступило мгновенно. Ласковая алая волна омыла меня изнутри, вымывая из головы розовые и серые пятна боли. Модификация «Клина». Для Волков Карреры – только самое лучшее. Я усмехнулся, наслаждаясь эндорфинным кайфом, и начал нашаривать в кармане антирадиационные капсулы.
Вот теперь я зашибись как функционален, Вирджиния.
Вытряхнул из шприца пустые оболочки из-под болеутоляющего. Зарядил антирад, защелкнул затвор.
Видел бы ты себя, Ковач. Умирающая, разлагающаяся куча клеток, смётанная на живую нитку химпрепаратов.
Это было не в стиле Вирджинии Видауры, так что, наверное, снова проявился Могильер, переходя в атаку после ночного отступления. Я постарался не думать ни о чем, кроме функциональности.
Ты надел эту плоть всего пару дней назад и скоро, если тебя прежде не убьют, снова ее снимешь…
Да знаю, знаю.
Дождаться тоненького взвизга. Дождаться красноглазого подмигивания.
Укол.
Зашибись как функционален.
Приведя одежду в относительный порядок, я проследовал на звук голосов, доносящихся из камбуза. Все участники вчерашней вечеринки были в сборе, за исключением Шнайдера, чье отсутствие сразу бросалось в глаза. Завтрак был в разгаре. Мое появление сорвало некоторое количество аплодисментов. Крукшенк ухмыльнулась, толкнула меня бедром и вручила кружку кофе. Судя по ее зрачкам, не один я прибег к помощи армейских медикаментов.
– А вы-то когда встали, ребята? – спросил я, усаживаясь.
Оле Хансен сверился с ретинальным дисплеем:
– Около часа назад. Люк вот предложил свои услуги в качестве повара. Я сгонял в лагерь за провиантом.
– А Шнайдер?
Хансен отправил в рот очередной кусок и пожал плечами:
– Поехали вместе, но он остался. А что?
– Ничего.
– Держи, – Люк Депре поставил передо мной тарелку с омлетом. – Подзаправься.
Я безо всякого энтузиазма попытался поесть. Я не чувствовал явной боли, но знал, что под онемением на клеточном уровне скрывалась болезненная нестабильность. Уже пару дней мне кусок в горло не шел, и удерживать в желудке еду с каждым утром становилось все сложней. Я разрезал омлет и поковырял вилкой в тарелке, но в итоге оставил еду практически нетронутой.
Депре притворился, что ничего не заметил, но было видно, что его чувства задеты.
– Никто не обратил внимания, не догорели там наши малютки?
– Дым еще идет, – сказал Хансен. – Но не сильный. Доедать будешь?
Я покачал головой.
– Давай-ка сюда, – он соскреб содержимое моей тарелки в свою. – Ты вчера, похоже, порядком переборщил с местным бухлишком.
– Нет, просто я загибаюсь, Оле, – раздраженно бросил я.
– Ну, может, это тоже поспособствовало. Или трубка. Мне отец как-то наказывал, чтобы я не мешал алкоголь с куревом. Ни фига хорошего от этого не бывает.
С другого конца стола раздалась трель коммуникатора. Чья-то невыключенная гарнитура. Недовольно хмыкнув, Хансен протянул к ней свободную руку и приложил к уху.
– Хансен. Угу, – какое-то время он слушал. – Хорошо. Пять минут, – ему снова что-то ответили, и на его лице появилась натянутая улыбка. – Ага, передам. Десять минут. Угу.
Он бросил гарнитуру обратно и скорчил гримасу.
– Сутьяди?
– Угадал с первой попытки. Он собирается провести рекогносцировку местности, где располагаются наноколонии. А, да, – его ухмылка вернулась, – он просил не отключать, сука, гарнитуры во избежание дисциплинарных взысканий.
Депре хмыкнул:
– Это, сука, цитата?
– Нет. Это, сука, парафраз, – Хансен бросил вилку на тарелку и поднялся. – Он сказал не «дисциплинарное взыскание», а «ДВ-9».
Командовать взводом – даже и в лучшие времена дело непростое. Если же ваша команда состоит из смертоносных примадонн-спецов, которым уже довелось хотя бы по разу умереть, это и вовсе может быть кошмаром.
Сутьяди справлялся с ролью отлично.
Без всякого выражения на лице он смотрел, как мы вереницей входим в комнату общего сбора и рассаживаемся. На мемориборде каждого стула лежал кулек с таблетками болеутоляющего. Завидев их, кто-то издал радостный вопль поверх общего негромкого гула, но тут же затих под взглядом Сутьяди. Когда командир наконец заговорил, можно было подумать, что голос принадлежит официанту-андроиду, рекомендующему вино.
– Всем, кого еще одолевает похмелье, советую привести себя в форму безотлагательно. Выведена из строя одна из турелей внешнего кольца. Причина неизвестна.
Он добился ожидаемой реакции. Гул стих. Уровень моего собственного эндорфина резко упал.
– Крукшенк и Хансен, возьмите один из гравициклов и выясните, в чем дело. Заметите признак активности – любой активности, – разворачивайтесь и прямиком назад. В противном случае привезите для анализа обнаруженные обломки. Вонгсават, включите двигатели «Нагини» и ждите моей команды на взлет. Всем остальным иметь при себе оружие и находиться где-нибудь, где вас не придется разыскивать. И не снимать гарнитуру, – он повернулся к Вардани, которая полулежала на стуле в углу, завернувшись в куртку и закрыв лицо очками. – Госпожа Вардани, есть ли надежда услышать примерное время открытия?
– Может, завтра, – за очками было не видно, удостоила ли она его взглядом. – Если повезет.
Кто-то фыркнул. Сутьяди не потрудился выяснять кто.
– Госпожа Вардани, полагаю, не нужно вам напоминать, в какой угрожающей ситуации мы находимся.
– Нет. Не нужно, – она неторопливо поднялась и поплыла к выходу. – Я буду в пещере.
После ее ухода подошел к концу и брифинг.
Поездка заняла у Хансена и Крукшенк менее получаса.
– Ничего нет, – сообщил подрывник, когда они вернулись. – Ни обломков, ни обгорелых частей, никаких остатков. По сути, – он оглянулся через плечо, бросив взгляд туда, где они занимались поисками, – нет даже никаких следов того, что эта хренова турель там вообще стояла.
Градус напряжения в лагере повысился. Члены команды, верные своему призванию, в угрюмом молчании принялись до маниакальности дотошно проверять оружие. Хансен распаковывал коррозионные гранаты, инспектируя запалы. Крукшенк разбирала мобильные артиллерийские установки. Сутьяди и Вонгсават не выходили из кабины пилота; после некоторого колебания к ним присоединился и Шнайдер. Люк Депре и Цзян Цзяньпин устроили на берегу нешуточный спарринг, а Хэнд удалился в свой баббл-тент не иначе как для того, чтобы возжечь новую порцию курений.
Я провел остаток утра на скальном карнизе в компании Сунь Липин, надеясь, что последствия прошлой ночи выветрятся из организма быстрее, чем болеутоляющие. Небо над головами обещало улучшение погоды. Вчерашняя беспроглядная серость уже перемежалась пластами голубого, наступающего с запада. Уползающее на восток облачное покрывало утягивало за собой дым от руин Заубервиля. Легкая дымка похмелья, просачивающаяся из-за эндорфинной завесы, придавала всей сцене налет ложной безмятежности.
Дым от сгоревших наноколоний, который еще недавно видел Хансен, уже совсем рассеялся. Когда я обратил на это внимание Сунь, она просто дернула плечом. Судя по всему, не один я чувствовал себя безмятежно.