– Тебя вообще ничего не беспокоит? – поинтересовался я.
– Ты насчет нашей ситуации? – она, похоже, задумалась над вопросом. – Наверное, я бывала и в худших передрягах.
– Разумеется, бывала. Умирала, например.
– Ну, само собой. Но я другое имела в виду. Наносистемы, конечно, напрягают, но, даже если опасения Матиаса Хэнда действительно обоснованы, сомневаюсь, что нанобы эволюционируют во что-то такое, что сможет сдернуть с небес «Нагини».
Я вспомнил об автотурелях-кузнечиках, о которых говорил Хэнд. О них, как и о многом другом, он предпочел не ставить в известность команду, рассказывая об ОАН.
– А твоя семья знает, чем ты занимаешься?
Лицо Сунь приобрело удивленное выражение:
– Да, конечно. Пойти в армию посоветовал мне отец. Это был хороший способ раздобыть средства для обучения на системщика. Они-то всегда при деньгах, сказал он. Реши, чем хочешь заниматься, и пусть они за это заплатят. Разумеется, он и представить не мог, что здесь вскоре разгорится война. Да и кто бы мог двадцать лет назад?
– Угу.
– А твои?
– Что мои? Отец? Понятия не имею, я его не видел с восьми лет. Почти сорок лет назад по субъективному времени. Почти полтора века по объективному.
– Сочувствую.
– Чему? Моя жизнь стала на порядок лучше после того, как он отчалил.
– Он, наверное, тобой бы сейчас гордился.
Я рассмеялся.
– Это уж точно. Сто процентов. Мой старик всегда был ярым поклонником насилия. Покупал абонементы на все сезоны фрик-файтинга. Сам-то он подготовки не имел, так что приходилось удовлетворяться беззащитными женщинами и детьми, – я кашлянул. – Ну короче, да. Он бы гордился тем, что я сделал со своей жизнью.
Сунь с минуту помолчала:
– А твоя мать?
Я отвел взгляд в сторону, пытаясь вспомнить. За фотографическую память посланникам приходится расплачиваться тем, что все события до Корпуса теряют четкость и целостность. Посланник начинает стремительно ускоряться, отдаляясь от них, как корабль, взмывший со стартовой площадки. В свое время я только и ждал, чтобы этот эффект поскорей вступил в силу. Теперь я не был ни в чем уверен. Я не помнил.
– По-моему, она была довольна, что я завербовался, – сказал я медленно. – Когда я вернулся домой в форме, она устроила для меня чайную церемонию. Пригласила всех соседей. Наверное, она гордилась мной. Да и деньги оказались нелишними. Нас было трое ртов – я и две младшие сестры. Она делала что могла, после того как нас бросил отец, но мы все время были на мели. Когда я закончил курс базовой подготовки, наш доход, наверное, утроился. На Харлане Протекторат платит солдатам довольно щедро – иначе не выдержит конкуренции с якудза и куэллистами.
– Она знает, что ты здесь?
Я покачал головой:
– Я слишком давно не был дома. Посланник получает назначение куда угодно, только не на планету, откуда он родом. Снижается риск возникновения никому не нужной эмпатии к людям, которых предполагается убивать.
– Да, – кивнула Сунь. – Стандартная мера предосторожности. Имеет смысл. Но ты же больше не посланник. Ты что, не вернулся домой?
Я невесело усмехнулся:
– Вернулся, чтобы пойти в криминал. Когда выходишь из Корпуса, вариантов не так уж много. А к тому времени моя мать уже снова вышла замуж – за офицера-вербовщика Протектората. Так что воссоединение семейства показалось мне… несколько неуместным.
Сунь замолчала. Вглядываясь в берег под нами, она, казалось, ожидала чего-то.
– Спокойно здесь, да? – произнес я, просто чтобы заполнить паузу.
– На определенном уровне восприятия, – кивнула она. – Не на клеточном, конечно. Все-таки здесь полным ходом идет сражение, и мы его проигрываем.
– Вот молодец какая, скажи еще что-нибудь ободряющее.
По ее лицу скользнула улыбка:
– Ну извини. Сложно говорить о спокойствии, когда с одной стороны уничтоженный город, с другой – аккумулированная мощь гиперпортала, из-за холмов наступает армия наносуществ, а воздух заряжен смертельной дозой радиации.
– Нет, ну если, конечно, так ставить вопрос…
Улыбка вернулась.
– Выучка, Ковач. Все мое время занято взаимодействием с машинами на таких уровнях, где обычные органы чувств бессильны. Когда занимаешься этим профессионально, учишься различать признаки шторма даже в самых спокойных водах. Вот взгляни. Перед тобой неподвижный океан, безмятежная водная гладь, залитая солнцем. Самое что ни на есть мирное зрелище. Но в глубине миллионы существ ведут войну за пропитание, причем войну не на жизнь, а на смерть. Видишь, почти все трупы чаек уже исчезли, – она состроила гримасу. – Если я вдруг захочу поплавать, напомни мне, чтобы я этого не делала. Даже солнечный свет – это одна непрерывная очередь субатомных частиц, уничтожающих любой организм, не успевший эволюционировать в достаточной степени, чтобы обзавестись адекватной защитой – защитой, которой, разумеется, обладает каждое живое существо вокруг нас, потому что их далекие предки гибли миллионами для того, чтобы горстка выживших смогла закрепить необходимую мутацию.
– Любой покой – это иллюзия, м-м? В стиле монахов Отречения?
– Да нет, не иллюзия. Но он относителен, и за любой покой всякий раз приходится платить цену в виде его противоположности.
– Это-то и держит тебя в армии, да?
– В армии меня держит контракт. Я должна отслужить еще минимум десять лет. И, честно говоря, – она пожала плечами, – я останусь и после этого. Война к тому времени закончится.
– Начнется другая.
– Не на Санкции IV. Когда Кемп будет разгромлен – впредь никаких военных действий. Исключительно полицейские операции. Больше они никогда не дадут событиям зайти так далеко.
Я вспомнил восторги Хэнда в адрес ныне действующих лицензионных протоколов, предоставляющих «Мандрейк» неограниченную свободу действий, и преисполнился скепсиса.
Вслух же я сказал:
– Во время полицейских операций погибнуть можно с таким же успехом, что и на войне.
– Ну, я уже однажды погибала. И, однако, вот она снова я. Не так уж это было ужасно.
– Ну ладно, Сунь, – на меня снова волной накатила усталость, отчего начал выворачиваться наизнанку желудок и заболели глаза. – Сдаюсь. Круче тебя только яйца. Эту твою речь надо толкнуть перед Крукшенк. Она ее воспримет на ура.
– Я не думаю, что Иветту Крукшенк нужно подбадривать. Она достаточно молода, чтобы и без посторонней помощи наслаждаться жизнью.
– Угу, ты, наверное, права.
– Я не хотела создавать впечатление, что я крутая. Но я профессиональный военный, и было бы глупо начать ненавидеть то, что я сама же и выбрала. Это же действительно был выбор. Меня не призывали.
– Ну, в наши дни это… – я отвлекся, потому что увидел, как Шнайдер выскочил из передней двери «Нагини» и помчался к берегу. – Куда это он?
Под карнизом, на котором мы сидели, появилась Таня Вардани. Она шла куда-то в сторону моря, но походка ее была какой-то странной. На одной поле куртки мерцали синие пятна, показавшиеся смутно знакомыми.
Я поднялся. Увеличил кратность нейрохимического зрения.
Сунь положила ладонь на мое предплечье:
– Что это с…
Это был песок. Влажные пятна бирюзового песка из пещеры. Песок, должно быть, налип, когда…
Тут у Вардани подкосились ноги.
Падение не было грациозным. Ее левая нога подломилась, когда ступила на землю, и Таню развернуло вокруг собственной оси. Я уже спешил вниз, прыгая по намеченным нейрохимией точкам опоры, на каждой из которых можно было продержаться лишь краткое мгновение, необходимое для того, чтобы переместиться на следующую. Я приземлился примерно в ту же секунду, когда Таня упала, и оказался возле нее на пару секунд раньше Шнайдера.
– Я увидел, как она упала, когда выходила из пещеры, – выпалил он, подбегая.
– Давай перенесем ее…
– Со мной все нормально, – перевернувшись на спину, Вардани стряхнула мою руку.
Опершись на локоть, она переводила глаза со Шнайдера на меня. Я вдруг осознал, до чего изможденной она выглядела.
– Все нормально. Спасибо.
– Так что происходит? – спросил я вполголоса.
– Что происходит? – она закашлялась и сплюнула на песок; блеснула кровь. – Я умираю, как и все прочие здешние обитатели. Больше ничего.
– Может, тебе на сегодня завязать с работой? – неуверенно произнес Шнайдер. – Отдохнуть?
Она озадаченно взглянула на него, после чего отвернулась и начала подниматься с песка.
– А, да, – усмехнулась она, распрямляясь. – Забыла сказать. Портал я открыла. Расколола.
На ее растянутых в усмешке губах виднелась кровь.
– Ничего не вижу, – сказал Сутьяди.
Вардани со вздохом подошла к одной из своих консолей. Ее пальцы забегали по панели управления, и один из раздвижных филигранников начал опускаться вниз, пока не оказался между нами и неприступной с виду вершиной марсианской технологической мысли. Пальцы Вардани еще побегали по экрану, и расставленные по углам пещеры лампы вспыхнули синим.
– Вот.
Раздвижной экран окрасил портал в холодные лиловые тона. В новой цветовой схеме стало видно, что его верхний край светится и по нему пробегают яркие вспышки, похожие на вращающиеся биобомбы.
– Это что такое? – спросила за моей спиной Крукшенк.
– Обратный отсчет, – небрежно ответил Шнайдер с видом знатока; ему уже приходилось видеть это раньше. – Верно, Таня?
Вардани слабо улыбнулась и оперлась на консоль.
– Мы практически уверены, что марсиане различали куда больше оттенков синего конца спектра, чем мы. Большая часть их визуальной нотации включает в себя тона ультрафиолетового диапазона, – она прочистила горло. – То, на что мы сейчас смотрим, они могли видеть без вспомогательных средств. А смысл этого сообщения можно примерно перевести как «не подходить».
Я смотрел как завороженный. Световые шары возникали из верхушки шпиля, после чего отделялись от нее и быстро стекали по краям портала к его основанию. Через равные промежутки времени шары вспыхивали, и какая-то их часть при этом перенаправлялась в складки по краям. Трудно было сказать наверняка, но, следя глазами за движением этих отколовшихся вспышек, я начинал думать, что их путь по запутанному лабиринту трещин куда дольше, чем это возможно в трехмерном пространстве.