– Иди на хер, Ковач.
– Как скажешь, – я протянул руку к приближавшейся поверхности корпуса, к маленькому пузырю, торчащему из него, точно шпора. Внезапно я замер, и меня обожгла паническая мысль: а что, если корпус каким-то образом заминирован…
Ну что ж тут поделать. Всего не предусмотришь.
…и в этот момент мои руки в перчатках коснулись поверхности корпуса, и я остановился. «Санджет» мягко съехал с плеча. Я отважился бросить быстрый взгляд в проем, образованный пересечением двух пузырей. И тут же пригнулся. Фотопамять воссоздала увиденное и загрузила картинку в сознание.
Это был причальный док – все та же впадина трехсот метров в диаметре, окруженная холмами-пузырями, на которые, в свою очередь, напирали с флангов беспорядочно раскиданные выпуклости помельче. Взвод Ломанако, наверное, оставил локационный буй, иначе Каррера не смог бы так быстро отыскать нужное место на корабле почти тридцатикилометровой ширины и шестидесятикилометровой длины. Я снова взглянул на дисплей приема, но единственным каналом, который я там увидел, по-прежнему оставался тот, где слышалось чуть хриплое дыхание Карреры. Ничего удивительного: разумеется, он обрубил бы сигнал, как только достиг нужного места. Зачем ему выдавать, где его засада?
Так где же ты зашухарился, Айзек? Я слышу, как ты дышишь, осталось только увидеть тебя, чтобы ты больше не дышал.
Я снова осторожно занял наблюдательную позицию и начал осматривать располагавшуюся подо мной местность сантиметр за сантиметром. Всего одна небрежность с его стороны, это все, что мне нужно. Всего одна.
Со стороны Айзека Карреры, орденоносного командира вак-коммандос, который прошел через тысячу вакуумных схваток и победил в большинстве из них. Небрежность. Конечно, Так. Как только, так сразу.
– Кстати, любопытно, Ковач, – его голос снова был спокоен, он овладел собой – наименее выгодный для меня расклад в нынешних обстоятельствах. – Что за сделку тебе предложил Хэнд?
Смотри, ищи. Не давай ему молчать.
– Больше, чем платишь мне ты, Айзек.
– Мне кажется, ты забываешь про нашу первоклассную медицинскую страховку.
– Не, не забываю. Просто стараюсь сделать так, чтобы больше не приходилось ею пользоваться.
Смотри, ищи.
– Неужели воевать за «Клин» так уж невыносимо? Переоблачение гарантировано при любых условиях, а настоящей смерти профессионалу твоего уровня можно не опасаться.
– Трое из моих людей могли бы с тобой поспорить, Айзек. В смысле, конечно, если бы не были по-настоящему мертвы.
Секундная заминка:
– Твоих людей?
Я поморщился:
– Ультравиб-батарея сделала из Цзян Цзяньпина кашу-размазню, нанобы уничтожили Хансена и Крукш…
– Твоих лю…
– Я тебя и в первый сучий раз расслышал, Айзек.
– Да? Ну извини. Я просто удиви…
– Профессионализм ни на что не влияет, и ты об этом прекрасно знаешь. Ты эту песенку можешь идти продать для роликов Лапине. Машины и везение – вот и все, что определяет на Санкции IV, жить тебе или умереть.
Смотри, ищи, найди этого говнюка.
И сохраняй спокойствие.
– На Санкции IV и в любых других войнах, – негромко сказал Каррера. – Тебе должно быть об этом известно лучше, чем кому-либо. Такова суть игры. Если не хотел играть, не надо было садиться за стол. В «Клин» идут не по призыву.
– Айзек, да вся долбаная планета была призвана. Ни у кого больше нет выбора. «Раз в стороне не остаться, уж лучше стрелять из большого калибра». Это, если тебе интересно, как раз был куэллизм.
Он хмыкнул:
– Просто здравый смысл, как по мне. Эта сука, похоже, сроду ничего оригинального не сказала.
Вот оно. Мои обостренные тетраметом нервы напряглись. Вот тут.
Узкий край какого-то творения человеческих технологий, выхваченный из темноты осветительной ракетой, – острые углы посреди сплошных закруглений. Бок рамы импеллера. Я поднял к плечу «санджет» и прицелился. Медленно процедил ответ:
– Она же была не философом, Айзек. Она была солдатом.
– Террористкой она была.
– Это вопрос терминологии.
Я нажал на спусковой крючок. Пламя пронеслось над впадиной центральной площадки и отразилось от кромки. На корпусе что-то взорвалось, вниз посыпались осколки. Угол моего рта тронула улыбка.
Дыхание.
Только оно меня и предупредило. Бумажный шелест дыхания, еле различимый в наушнике. Затрудненное от физического усилия, сдерживаемое дыхание.
Ё…
Что-то невидимое разбилось над головой, залив меня светом. Еще что-то невидимое со звоном ударилось о лицевую пластину, оставив крошечную светящуюся зазубрину. Такими же ударами осыпало и корпус экзокостюма.
Граната!
Инстинкт тут же заставил меня повернуться вправо. Позже я понял почему. Это был кратчайший путь от позиции Карреры до моей, ведущий вдоль выступа, окольцовывавшего причальный док. Разговаривая со мной, Каррера преодолел треть этой окружности. Бросив запутавший меня импеллер, который в любом случае выдал бы его, он все это время полз ко мне. Когда он двигался, то разыгрывал гнев, чтобы замаскировать физическое напряжение, а когда останавливался, сдерживал дыхание. Решив, что подобрался достаточно близко, залег и стал ждать, когда я выдам себя выстрелом из «санджета». Многолетний опыт вакуумных боев продиктовал ему выбор оружия – единственного, которое невозможно засечь.
Практически безупречно.
Он возник в пятидесяти метрах от меня, точно летающая версия Могильера, каким я видел его на морском берегу. Из правого кулака торчало узнаваемое дуло «санджета», в левом был зажат электромагнитный гранатомет «Филипс». Хотя засечь ее я и не мог, я понимал, что вторая граната уже летит в моем направлении.
Я врубил импеллеры и сделал кувырок назад. Корпус корабля исчез из вида, затем снова вплыл в поле зрения. Отброшенная струей движка граната взорвалась, пролившись дождем шрапнели. Я почувствовал, как осколки вонзились в ногу и ступню – внезапное онемение, сменившееся болью, словно мою плоть снова резали бионити. Давление в костюме упало, в ушах заломило. Полисплав покрылся дюжинами выбоин, но устоял.
Кувыркаясь над скоплениями пузырей, в свете сигнальной ракеты я представлял из себя одну большую мишень. Перед глазами мелькали корпус и элементы конструкции. Полисплав затянул пробоину, и боль в ушах ослабла. Времени искать Карреру не было. Я поправил выхлоп импеллера, после чего снова нырнул вниз, к скоплению пузырей. Вокруг меня засверкали вспышки выстрелов «санджета».
Ударившись о корпус по касательной, я использовал импульс, чтобы изменить траекторию, и в то же мгновение луч «санджета» скользнул по поверхности слева от меня. Я мельком заметил Карреру, прильнувшего к круглой стенке одной из впадин. Я сразу понял, каким будет его следующий ход. Сейчас он оттолкнется от стенки одним хорошо рассчитанным движением и устремится по прямой на меня, стреляя на лету. Рано или поздно окажется достаточно близко, чтобы прожечь костюм так, что полисплав уже не сможет затянуть отверстия.
Я оттолкнулся от следующего пузыря. Еще несколько дурацких кувырков. Еще несколько выстрелов в непосредственной близости от меня. Я снова стабилизировал импеллеры и попытался скрыться в тени пузырей и вырубить двигатели. Мои руки зашарили по стене в поисках опоры и наконец ухватились за одну из барельефных спиралей, которые приметил раньше. Я прекратил движение и развернулся, высматривая Карреру.
Его не было видно. Я находился вне поля зрения.
Я повернулся обратно и, облегченно выдохнув, стал пробираться дальше. Под руку подвернулся новый барельеф, и я ухватился за…
Ох ты черт.
Я держался за крыло марсианина.
От шока я на мгновение остолбенел. Этого мгновения хватило, чтобы сначала предположить, что это просто резьба на поверхности корпуса, а затем каким-то внутренним чувством понять, что это не так.
Рот марсианина застыл в немом крике. Откинутые назад крылья почти целиком ушли в стену, на поверхности остались только кончики и места соединения с мышцами выгнутой спины. Голова была повернута набок, клюв раскрыт, глаза походили на хвостатые кометы из бледного агата. Из стены торчали когти одной из конечностей. Труп был заключен в материал, из которого был сделан корпус. Похоже, марсианин бился в предсмертной агонии, погружаясь в стену все глубже.
Я отвел глаза и окинул взглядом всю поверхность перед собой, все беспорядочное нагромождение выступающих частей, и наконец осознал, на что смотрю. Стены вокруг впадины причального дока – все они, все эти многочисленные пузыри – были одной большой могилой, паутиной, в которую угодили тысячи и тысячи марсиан. Все они погибли, заживо погребенные в субстанции, которая здесь кипела, пенилась и лопалась, когда…
Когда что?
Катастрофа была за пределами моего воображения. Я не мог представить ни оружия, с помощью которого можно устроить такое, ни обстоятельств конфликта между двумя цивилизациями, настолько превосходящими маленькую империйку человечества, построенную из крошек с чужого стола, насколько мы превосходим чаек, чьи трупы качались на волнах возле Заубервиля. Я не мог понять, как такое могло случиться. Я видел лишь результаты. Я видел лишь мертвых.
Ничто никогда не меняется. Сто пятьдесят световых лет от дома, а вокруг то же самое говно.
Видимо, это какая-то универсальная, мать ее за ногу, константа.
Граната отскочила от тела еще одного вросшего в стену марсианина в десяти метрах от меня, подпрыгнула вверх и взорвалась. Я откатился в сторону. По спине застучали осколки, а один пробил костюм чуть ниже плеча. Резкая боль в ушах от перепада давления. Я вскрикнул.
Да пошло оно все нахер.
Врубив импеллеры, я выскочил из укрытия, не отдавая себе отчета в том, что собираюсь делать. Каррера был меньше чем в пятидесяти метрах от меня. Я увидел огонь «санджета», перевернулся на спину и нырнул в колодец причального дока. Вслед мне донесся голос Карреры, почти что смеющийся: