Проще на самом деле было бы провести все это время во сне, но Каррера знал человеческую природу не хуже прочих стервятников, слетевшихся к парализованноой туше Санкции IV. Как и все суда, на которых потенциально можно сбежать из зоны военных действий, линкор оснащен одной-единственной аварийной криокапсулой для пилота. Притом и капсула-то не из лучших: когда Вонгсават выходит в реальность, то дольше всего возится с разморозкой и повторной заморозкой из-за переусложненных криосистем. Бюрократ Дома Хань – это изощренная шутка, придуманная Сунь Липин и записанная в формат после одного вечера, когда Вонгсават, вернувшись в очередной раз, кляла на чем свет стоит тупость криокапсульного процессора.
Вонгсават, конечно, преувеличивает – человеку, жизнь которого в основных аспектах настолько близка к идеальной, свойственно раздражаться из-за мелких пустяков. Как правило, она успевает вернуться прежде, чем остынет ее кофе, а все системные проверки пока что оказывались чистой перестраховкой. Навигационные системы «Нуханович». Как однажды сказала Сунь на борту марсианского корабля, – лучше не бывает.
Я напомнил ей об этих словах пару дней назад, когда мы качались на волнах аквамаринового моря неподалеку от мыса, щурясь от солнца. Она почти забыла, что когда-то их произнесла. Все, что произошло на Санкции IV, уже начинает казаться бесконечно далеким. В жизни после смерти, похоже, теряется чувство времени, а может быть, пропадает желание его чувствовать. Любой из нас может заглянуть в базу данных формата и узнать, сколько мы уже в нем провели и когда прибудем в место назначения, но, судя по всему, никому не хочется. Предпочитаем неопределенность. Мы знаем, что на Санкции IV успели пройти годы, но сколько именно – кажется неважным, да и, наверное, не только кажется. Возможно, война уже подошла к концу, началась борьба за мир. А может, и нет. Трудно заставить себя проявить хоть какой-то интерес. События мира живущих нас не касаются.
По большей части.
Иногда я думаю о том, что сейчас делает Таня Вардани. Гадаю, не на марсианском ли она дредноуте, не склоняет ли над глифами усталое и сосредоточенное лицо новой оболочки? Гадаю, сколько еще таких дредноутов кружит там, периодически пересекаясь со своими древними врагами и уплывая обратно в ночь, предоставляя машинам залечить раны и подготовить корабль к следующей атаке. Гадаю, с чем еще нам доведется столкнуться в этих густонаселенных небесах, когда мы перенесем свои поиски туда. А изредка думаю о том, что марсина вообще там делали. За что сражались возле ничем не примечательной мелкой звезды, и стоило ли оно того в итоге, по их мнению.
А еще реже я думаю о том, что буду делать, когда мы доберемся до Латимера, но все детали кажутся нереальными. Куэллисты будут ждать рапорта. Они захотят узнать, почему я не смог использовать Кемпа в соответствии с их стратегическими планами на сектор Латимера, почему перешел на другую сторону в критический момент и – хуже всего – почему все бросил, а ситуация не улучшилась по сравнению с тем, какой была до того, как меня отправили в Санкцию пробоем. Наверное, они рассчитывали на другое, когда нанимали меня.
Что-нибудь придумаю.
Оболочки у меня сейчас нет, но это мелочи. Зато есть десять миллионов ооновских долларов в банках Латимера; есть небольшая команда закаленных в боях солдат спецподразделений, а один из них может похвастаться кровными связями с выдающейся военной династией Латимера. Найти психохирурга для Сутьяди. Слетать на Лаймонское нагорье и сообщить семье Иветты Крукшенк о ее смерти, пусть это и будет трудно. А еще наведаться к поросшим серебристой травой руинам Инненина и попытаться услышать отголоски того, что я нашел на борту «Тани Вардани».
Вот чем я собираюсь заняться в первую очередь, когда вернусь из мертвых. Если у кого-то с этим проблемы, пусть встают в очередь.
В какой-то мере мне уже не терпится, чтобы этот месяц побыстрее закончился.
Ну ее к чертям, эту вашу жизнь после смерти.