Никуда к Вал, ну и вообще никуда.
Чем больше я копалась в поисках биологической матери, тем больше я понимала, какая тайна она для меня – ни адреса, ни происхождения, ни родственников, которых я могла бы знать. У нее есть мать – неужели бабушке не интересно повидаться со мной? – и все.
Я решила поговорить с Эди об этом. Эди лучше папы, так как у нее нет аллергии на имя Валенсиана. Не знаю почему, потому что, когда мне было четыре, она не была очарована Вал.
Я нашла Эди на кухне, готовящей сахарное печенье с Рэйсером. Они обернулись, когда я вошла, на них были фартуки «Почему вы все у моего гриля?». Эди бросила взгляд на мое лицо, прежде чем поцеловать Рэйсера в лоб.
– Иди помоги папе в гараже.
– С чем помочь? Он смотрит футбольный матч, – нахмурился Рэйсер.
– Хорошо, он старый и плохо видит.
– Нет.
– Ему надо, чтобы ты помог следить ему за счетом. Иди.
Я плюхнулась на табурет у кухонного островка, потирая лицо. Эди подошла к холодильнику и вынула два светлых пива, открыла и подтолкнула в мою сторону. Мне нравится, что она становится мамочкой, когда мне надо, чтобы она была ответственной и взрослой, или крепким другом, когда не хочет читать лекции. Она всегда чувствует, какой именно она нужна мне, и меняет роли как хамелеон меняет цвета, но при этом остается прежней, милой Эди.
– Итак, что случилось с утра пораньше? – Она взяла бутылку с пивом и сделала глоток.
– Вал, – показала я.
Эди собрала волосы в небрежный, но при этом идеальный пучок.
– Хорошо. Я слушаю.
Я всегда чувствовала вину, когда упоминала Вал при Эди. В конце концов, одна из них была потерянной матерью, которая ничего не хотела со мной делать, а другая – девушкой, которая встретилась со мной, когда сама еще была подростком – в девятнадцать, как мне сейчас, – и сразу же взяла меня под свое крыло, принеся в жертву молодость ради меня и папы.
– Ты когда-нибудь пыталась узнать, где она?
Эди покачала головой, сдирая этикетку с пива.
– Твой отец не любит говорить о ней. Я сомневаюсь, что она сейчас в стране. Последний раз мы видели ее, когда тебе было четыре и у нее были большие проблемы.
– Я хочу найти ее.
– Зачем, Луна?
– Зачем? – Я вскинула руки в воздух, желая толкнуть кого-нибудь. – Потому что я не могу двигаться дальше! Потому что у меня нет корней, иначе как я узнаю, куда мне расти, в каком направлении? Потому что она мое прошлое!
– Определенно. Ты ничего не можешь поделать со своим прошлым. Сфокусируйся на настоящем. На будущем. Черт возьми, на чем угодно, но не на этой женщине.
Я покачала головой. Мне надо знать.
Эди посмотрела вокруг. Ее плечи опустились со вздохом.
– Если мы откроем эту банку с червями, не сказав отцу, то он будет опустошен, когда узнает. А он узнает . Я не могу предать его, Лу. Ты это понимаешь?
Я подняла взгляд на нее. Я не хочу делать этого. Каждая клетка в моем теле не хотела делать этого, но я натянула свою манипуляторскую струну и отпустила между нами, дразня ее. Чувствуя вину. Впервые в жизни я делаю что-то очень эгоистичное.
– У меня нет денег на это, Эди. Или связей. Но я заслуживаю знать.
Эди сжала зубы. Она внимательно изучала ногти, ее огромное обручальное кольцо отразило солнечный свет из огромного окна.
Я подумала о Найте. О том, как он отказывался открывать тайну о своем усыновлении. Последний раз, когда я заговорила об этом, он сказал, что у него есть два реальных родителя, зачем кому-то чужому вмешиваться в его жизнь?
Это его дело. Найт не я. Ему не нужны ответы. Его все одобряют. Его любят и обожают все, кого мы знаем.
Эди развернулась ко мне спиной. Она прислонилась к кухонному шкафчику, размышляя о чем-то. Ненавижу себя за то, что поставила ее в такое положение.
– Я найму частного детектива, но у тебя есть неделя, чтобы рассказать отцу обо всем, – объявила она металлическим голосом. – Я не лгу своему мужу, Луна.
В подтверждение своих добрых намерений я сказала словами:
– Спасибо.
Она окунула палец в тесто для печенья на глянцевом мраморном столе, задумчиво облизывая подушечку пальца.
– Что бы ты ни искала, я надеюсь, что это мир, а не отношения. Она не заслуживает тебя, Луна. Никогда не заслуживала.
Моя идеальная попытка избегать Найта (и наоборот?) закончилась в среду днем, прямо за день до Рождества. Я направилась в приют для собак по улице Мейн, на день переустройства питомцев перед Рождеством, один из самых загруженных дней в году. Я надела потрепанные Vans, куртку горчичного цвета, джинсы-ойфренды и укороченный свитер, который открывал тонкую полоску пресса, появившегося от частой езды на велосипеде. Приехав, я обняла Юджина и Бетани, хозяев приюта. У Юджина седые брови, похожие на гусениц, он носит подтяжки и походные ботинки. Бет грациозная женщина, которая всегда находится в движении. Я пришла раньше других волонтеров, чтобы помочь убрать, расставить закуски на столах и распечатать листовки для будущих владельцев.
Так как Юджин и Бет не умели разговаривать на языке жестов, я писала на телефоне, чтобы общаться с ними. В течение многих лет, во время которых я работаю в приюте, общение не было проблемой, но сегодня они косились на экран смартфона чаще, чем обычно, прищуривая глаза из-за мелкого шрифта. Даже не обращала внимания, что они стареют.
Мое сердце пропиталось печалью. Я попыталась открыть рот и заговорить. Стена пробита – почему бы не попробовать еще раз? Но ничего не вышло. Я закрыла рот и взяла чистый лист из принтера, написав толстым шрифтом: Мне жаль, может, мне пора уйти?
Бет разорвала бумагу на куски, когда та еще была в моих руках, сложив пальцы вместе, она улыбнулась.
– Наш внук, Джефферсон, учит язык жестов. Он собирается стать логопедом. Позволь мне позвать его.
Последнее, что я сейчас хотела, – это чтобы кто-то еще вмешивался. Как бы то ни было, место в любом случае будет кишеть людьми, моими наименее любимыми существами, с которыми можно тусоваться. Поэтому я наблюдала, как Бет уговаривала своего внука (довольно агрессивно) зайти в приют, когда тот проходил мимо.
Через полтора часа мы открыли двери для посетителей, а волонтеры начали работу. Все лица по большей части были мне знакомы, но это все равно никак не уменьшило мою нарастающую социофобию. Большинство натянуто улыбались, когда замечали меня, и пытались что-то сделать для того, чтобы ситуация не казалась неловкой – для них, не для меня. Не то чтобы я волновалась об этом, скорее бы только вернуться к своему блаженному состоянию невидимки.
Я разложила листовки на столах, покрытых красной скатертью, когда Бет взвизгнула позади меня и сказала:
– Ах, посмотрите, кто здесь! Моя любимая английская роза.
Моя кровь застыла в венах. Я практически ощутила, что спокойствие испаряется из моего тела, как туман, в тот же момент, когда Найт пробурчал «дерьмо».
Да, действительно так.
Я продолжила раскладывать листовки, не поворачиваясь к ним, будто ничего не произошло.
Ну и что, что они здесь? Я помогаю приюту восемь лет, практически с детства. Сегодня все должно быть чудесно. Щенки и взрослые собаки должны найти новые, любящие семьи. И я собираюсь максимально поспособствовать этому. Кроме того, Найт и я договорились о перемирии.
– Найт Джеймсон Коул. Как твоя мама? – промычала Бетани позади меня.
– Хорошо, мадам. Спасибо, что спросили. А вы как?
– Бывало и похуже.
– Вы никогда не выглядели лучше, чем сегодня.
– Ты маленький обольститель. – Она тепло засмеялась. – И как это он вас поймал, мисс Асталис? Своим обворожительным языком?
– Мадам, вы даже не представляете, – пробурчал Найт.
Я ухмыльнулась и закатила глаза. Он так и сказал. Перед пожилым человеком. Озабоченный пес.
– Он делает меня такой счастливой, – восторженно воскликнула Поппи, хлопая в ладони.
Мне захотелось рассмеяться. Единственное, что остановило меня на самом деле, – Бетани, которая позвала меня поздороваться с друзьями, хорошими друзьями.
Мы живем в маленьком городе, где все знают, что Найт Коул и Луна Рексрот воспринимались только комплектом. Он так часто приходил со мной в приют, так что его присутствие сейчас – практически пощечина мне.
Перемирие, Луна. Перемирие. Он не твой, помнишь?
Сделав успокаивающий вздох, я развернулась и налепила вежливую улыбку по пути к ним. Я помахала Поппи и Найту, как вдруг за ними открылась дверь, и вошел человек, в котором я узнала Джефферсона.
Все затихли.
Джефферсон, за неимением других слов, некомфортно сногсшибательный, даже в спортивной одежде; футболка, мокрая от пота, приклеилась к его шести кубикам. Меня всегда тянуло к людям с отличительными чертами – шрамами, кривыми носами, выбитыми зубами. Все мелкие несовершенства исчезали, когда были такие изъяны.
Спасительная черта Найта – его глаза. Все остальное в нем идеально, такой американский герой, который легко может оказаться на месте Криса Пайна, да еще и сделает его по количеству денег. Но его глаза немного разного цвета, один с оттенком мха, а другой – ближе к ореху. Он не идеален, но только если присматриваться. Слишком близко присматриваться. Слишком близко, чтобы он когда-либо позволил кому-то. Я бы никогда не смогла влюбиться в сто процентов… но Найт – он девяносто девять и девять десятых.
Джефферсон же трижды идеален: густые шелковистые волосы оттенка золотого песка и челюсть квадратнее кубика Рубика, а-ля Скотт Иствуд. Так как я причина, по которой он пришел, то он в первую очередь подошел ко мне за рукопожатием, когда Бет начала представлять нас друг другу. Обычно я не в восторге от физического контакта с людьми, которых плохо знаю, но в этой ситуации что-то подтолкнуло меня к выходу из зоны комфорта. Вернее, кто-то. Найт.
Джефферсон мягко сжал мою руку, приправив свой жест дикой улыбкой. Ему точно не больше двадцати двух. Не знаю, почему я ожидала кого-то старше, учитывая, что его бабушка говорила, что он студент.