– Нет. – Я покачала головой. – Теперь я этого не хочу. Ты не понял, Найт. Это конец.
Теперь он посмотрел на меня другими глазами. Темнее. Воздух стал плотным. Он обвился вокруг моей шеи, не давая дышать.
– На самом деле? – его голос сочится от боли и безысходности.
Именно тогда я и поняла, что приняла правильное решение. Он так близок к тому, чтобы сдаться. Я не позволю ему.
– На самом деле.
– Ты не можешь так поступить, – сухо сказал он, констатируя факт. – Моя мама умирает.
– Я не забрасываю нашу дружбу. Я расстаюсь с тобой. Но я всегда буду здесь, с тобой, каждый день. Я взяла академический отпуск на весь семестр, чтобы быть здесь с тобой.
Я посмотрела в другую сторону, чтобы он не заметил, как это печалит меня. Потому что это так. Бун изменил меня, а я ухожу от своего роста, от своих собственных достижений.
Но не это ли он делал ради меня все эти годы?
Пропускал футбольные тренировки, когда мне надо было, чтобы кто-то держал меня за руку.
Сидел со мной в кафе, забивая на друзей, хотя знал, что натерпится из-за этого от них.
Хранил девственность и неопытность, ожидая, пока я открою глаза, сердце и – наконец-то – раздвину ноги для него.
Он так много дал мне за эти годы. Меньшее, что я могу сделать, так это отплатить ему той же монетой. Но это не стоит того, чтобы наблюдать, как он разрушает себя. Не так.
– Я говорила тебе, что не собираюсь терпеть такого поведения, Найт, и не буду. Я пообещала твоей маме заботиться о тебе. Это мой способ заботы. Это тебе звоночек для пробуждения.
– Ты все, что у меня осталось.
– У тебя есть семья.
Он посмотрел в сторону, тишина сама сказала все за него.
– У тебя есть мы, твои друзья. Вон, Хантер. У тебя есть Дикси, – надавила я.
Он поднял голову, густые брови нависли над глазами.
– Мне не нужна…
– Нет, нужна, – резко перебила его я. – Тебе нужна она. Она спасла тебя. Дважды.
Дикси рассказала мне о том срыве на пляже на днях. Найт покачивается, на него трудно смотреть. Ему нужна жесткая любовь, даже среди этой боли и страданий. Он должен понять, что самоуничтожение не сойдет ему с рук.
– Так ты теперь в команде Дикси? – Он кисло улыбнулся.
– Я в команде Найта, и Дикси в той же команде, так что я хорошо играю. – Я ударила по стене, потеряв терпение.
Если бы в прошлом году мне сказали, что я буду спасать Найта Коула, а не наоборот, я бы рассмеялась им в лицо. Он такой значительный. Неприкасаемый. Мощный. А также он маленький, потерянный и в настоящей опасности.
– Я не хочу брать ее в свою команду, – вскипел он.
– Ты не тренер. Не тебе принимать это решение. – Я покачала головой.
– А кто? Кто тренер?
Я знаю ответ на этот вопрос, но не мне предстоит ответить на него.
Я сделала шаг к нему навстречу и взяла его руки в свои. Они тяжелые и большие. Не могу поверить, что эти руки не смогут коснуться и доставить мне удовольствие в ближайшее время. А может, никогда. Я надеюсь, что этот чертов план сработает, потому что на кону многое.
Два сердца, две жизни и так много упущенных возможностей.
– Я не могу жить без тебя, – сказал он, прижимая мою руку к губам и целуя каждый миллиметр своим горячим ртом.
– Так не живи.
– Я не могу сдержать всю эту боль, Лунный свет. – Он издал отчаянный вздох.
Я решительно посмотрела на него, возможно, более мужественно, чем раньше. Я чувствую, как сила сочится из меня.
– Поэтому позволь мне разделить ее.
Глава 24
Это была простая белая рубашка.
– Длинная, шелковая сорочка, – как называет ее тетя Эмилия.
Как я знаю, что это означает.
Я уставился на нее, висящую в совершенно пустой секции огромного гардероба, который отец построил матери своими руками, хотя она никогда не была помешана на одежде.
– Принеси белую рубашку. Это ее любимая. Она выбрала ее специально для этого случая, – сказала мне тетя Эм.
Будто этот случай – чья-то свадьба или бар-мицва[26]. Тот факт, что мама настолько детально проработала собственную смерть, заставляет меня чувствовать тошноту.
Измученный, я потянулся к вешалке. Пальцы дрожат. Отходняк просто ужасный, хотя меня продержали в больнице несколько дней, пичкая разным дерьмом, пытаясь вывести все из моего организма.
У меня симптомы прямо как в учебнике – дрожащие пальцы, лихорадка, бессонница и настолько низкое давление, что трижды умерший позавидовал бы. Я продолжаю принимать лекарства, которые должны помочь, а дважды в неделю отец выдавал мне пощечину в виде терапевта для преодоления, поддержки и прочей ерунды.
Я возненавидел каждую часть моего существования, пока лежал в больнице – особенно ту, в которой я далеко от мамы. Но я понял, что у меня нет выбора. Слишком многое на кону. Моя семья. Луна. Мои друзья. А, кстати, и мое долбаное существование.
Так что не употреблял ни капли алкоголя шесть дней – сегодня седьмой. Таблетки также исключены. Подозреваю, что единственной причиной, по которой я не скончался от передоза, было то, что я не настолько мудак, чтобы украсть у мамы этот момент.
После того как меня выписали из больницы, Луна и Вон пришли ко мне в дом, опустошили все полки с алкоголем и аптечки, а потом вылили ополаскиватель для рта и выкинули в мусорку бутылки. Винный погреб они закрыли двойным замком. Вон сам установил второй замок. Отец чуть не убил его за то, что тот сломал дверной косяк, когда смог обратить внимание хоть на что-то, кроме мамы.
Такое, если честно, повторится еще не скоро.
С третьей попытки я снял рубашку с вешалки. Вместо того чтобы сразу отнести ее отцу, который помог бы надеть ее, я просто сжал ее между пальцами и смотрел.
Мне надо еще пару минут в этой комнате, потому что то, что случится дальше, изменит мою жизнь навсегда.
Моя мама внизу, готовится к ванной. Она вернулась домой. Она в сознании. После недели хождения туда-сюда папа принял решение вывести ее из искусственной комы, чтобы она смогла попрощаться. Он ясно обозначил – после сражения со всей больницей, после того, как Вишес, Трент и Джейме привели целый гарем юристов, – что моя мама уйдет мирно, как она и хотела.
Дома.
В своей любимой сорочке.
Окруженная теми, кто ее любит.
И только после того, как сама лично попрощается с каждым.
Я знаю, почему отец попросил именно меня принести рубашку. Он мог бы попросить кого угодно. Например, Эмилию, которая хороша в таких вещах. Или Луну, которая просто пошла бы и сделала, она полна решимости помогать. Он мог попросить Эди, Мелоди или кого-то из ее подруг. Но он попросил меня.
Он хочет, чтобы я был частью этого.
Второй мужчина в доме.
Я поднес рубашку к носу, закрывая глаза и глубоко вдыхая. Она пахнет мамой – свежей выпечкой, ванилью, цитрусовым шампунем и ее сладким, естественным запахом.
Дрожа, я сделал шаг назад, открыл дверь и вышел, крепко сжимая дверной косяк. Я остановился, когда почувствовал неровную поверхность под кончиками пальцев, и нахмурился, глядя в сторону.
На темном дереве, словно ключами от машины, были вырезаны слова, которые не давали мне напиться до смерти в последние шесть дней. Слова, которые я не смогу вынести, если не услышу их от Луны.
Или вместе, или никак.
Однажды я спросила свою сестру, Эмилию, как оно ощущается.
Быть нормальной. Быть здоровой. Быть генетически правильной.
Она ответила: «Дни идут так, как ты и ожидаешь. Как разлетевшиеся страницы календаря. Ты строишь планы. Иногда ты забываешь о них. Иногда исполняешь. А иногда отменяешь. Но ты никогда не сомневаешься, что ты можешь исполнить их. Ты позволяешь вещам – обыденным, таким как пробки, или льющийся дождь, или грубость бесцеремонных людей – разрушить твой день, не понимая, насколько ценный этот день. Насколько уникальный. Что этот день больше никогда не повторится. Дни не похожи друг на друга. А потом ты оглядываешься назад, спустя годы, и удивляешься, куда же ушло время».
Когда она посмотрела на мое лицо, то быстро исправилась и добавила: «Но я выучила уже давно, что напоминание, что мы здесь не навсегда, что мы должны извлечь максимальную пользу из жизни, важнее всего. А выучила я это благодаря тебе».
Именно поэтому я решила усыновить своего прекрасного сына.
Привести в мир младшего сына.
Выйти замуж. Завести семью. Сильно полюбить. Отчаянно. Безотказно.
Именно поэтому я никогда ни в чем себе не отказывала. Не только потому, что жизнь слишком короткая, а потому, что я хочу, чтобы моя прекрасная семья тоже это поняла.
Много раз я задавалась вопросом, а не слишком ли я эгоистична, чтобы заводить семью.
Не самая ли бесчувственная вещь, разбивать Дину сердце и оставлять его? Не думаю. Глубоко в душе я знаю, что Дин был бы более несчастен, если бы я осталась жива и просто бросила бы его. Он был таким до того, как мы сошлись.
Лучше было бы Найту, если я не усыновила бы его? Что если его передавали бы из одной приемной семьи в другую? Что если бы он попал в семью, которая не смогла бы дать ему всего того, что он заслуживает? Я знала, что я буду лучшей матерью для него. А что, если бы Дикси каким-то образом оставила его себе, когда она была не готова, была не в том эмоциональном состоянии, чтобы заботиться о ребенке?
Что касается Леви – он очень приятный сюрприз. Я не ждала его, я не думала, что когда-нибудь смогу забеременеть. Но когда я узнала об этом, то уже не представляла своей жизни без него. Он самый ценный подарок и самый любимый.
У меня была жизнь, наполненная жизнью.
Красивая жизнь.
Я бы не лишила ее ни одной детали. Если бы я смогла сделать еще одну вещь, прежде чем я покину землю, то я бы дала – дала бы моим любимым совет, свою любовь и одобрение.