быстрые, немного торопливые. Что, черт возьми, происходит?
Луна Рексрот не разговаривает. Не собирается ли она выразить свою скорбь о несвоевременном уходе моей супруги телепатией?
Я почувствовал, как Найт зашевелился рядом со мной, дергая за воротник рубашки и вытирая рот. Он не может смотреть на нее без волнения. Плюс он в курсе, что она ненавидит толпы людей. Что, черт побери, все знают. Это вызывает вопрос – что она там делает?
Я бросил взгляд на Найта, спрашивая, что происходит. Он проигнорировал меня, не сводя глаз с ее фигуры в черном длинном платье.
Луна откашлялась и уткнулась взглядом в какой-то предмет, который сжимала в руках – блокнот. Она постучала по нему пальцем, слегка кивая, будто тихо разговаривала с кем-то.
Люди начали оглядываться, перешептываться. Весь город Тодос-Сантос в курсе, что Луна не разговаривает. Некоторые в курсе, что это селективный мутизм. Но некоторые не в курсе.
– Спаси свою девушку, – приказал я Найту, все еще не сводя взгляда с нее, переступающей с ноги на ногу, переворачивающей страницы блокнота.
Найт ответил мне, не сводя глаз с нее:
– Нет.
– Нет?
– Нет. Она не нуждается в этом. – Он задержал дыхание.
Я уже был готов встать и спасти дочь моего лучшего друга от провала, как она подошла к краю сцены и взяла маленький микрофон, возвращаясь назад в центр. Она повернулась на каблуках спиной ко всем и нажала на дистанционный пульт, проектор за гробом Розы ожил.
На экране появилось фото: Роза и Эмилия, когда им было не больше трех-четырех лет, с голыми задницами, с лохматыми, кучерявыми волосами одного оттенка. Они сидят в тазу с водой и улыбаются.
Луна развернулась назад к залу, сделала глубокий вздох и открыла рот.
– Есть что-то в любви – это неудобное чувство. Она раздвигает границы. Если бы кто-то из вас когда-нибудь сказал мне, что я буду стоять здесь и разговаривать с вами, то я бы рассмеялась вам в лицо. Молча, конечно.
– О господи.
– Она разговаривает.
– Ты записываешь?
Услышал я шепот позади себя и понял, насколько это некомфортно Луне, но я не могу не развернуться и не посмотреть на Трента, ее отца, сидящего позади меня. Он улыбался, смотря на сцену, его глаза сияли. Он буквально излучал гордость всем своим существом.
Весь зал затих в шоке, было так тихо, что был бы слышен звук падения иголки.
Я перевел взгляд на своего сына. Он улыбается.
В первый раз за месяц он кажется довольным.
Не удовлетворенным.
И не счастливым.
Но что-то обещающее есть в его взгляде.
Я снова посмотрел на Луну, она щелкнула пультом.
– Правда в том… – вздохнула она. – Я не хочу произносить речь здесь. Но это часть моего обещания, которое я дала Розе. Она попросила меня сделать это ради Найта, Льва и Дина, чтобы они запомнили ее такой, какой она хотела. Не той болеющей, борющейся за каждую минуту. Она хотела, чтобы вы помнили, что у нее была хорошая жизнь, что она ждет от вас того же. Эта фотография сделана более сорока лет назад, на заднем дворе Розы в Вирджинии. Ее первое воспоминание. Она рассказала, что оно много значило для нее, потому что тогда ведро с водой было для нее самой радостной вещью на свете, до того, как она переехала в блестящий Тодос-Сантос с его громадными бассейнами. Она сказала, что Лев и Найт всегда спрашивали, почему она засовывала их в тазики с водой каждое лето, когда они были маленькие. Чтобы они могли помнить, что мелочи очень важны в этой жизни.
Луна посмотрела на Найта и подмигнула ему.
На следующей фотографии Роза, Эмилия и я в старшей школе. Мы с Эм выпускники, а она только поступила. Я обнимаю за плечо Эмилию, но с улыбкой смотрю на Розу. Роза смотрит в камеру с ужасом, и хотя я знаю, что мы прожили много счастливых лет вместе, я все равно ощущаю боль от того, что был причиной ее разбитого сердца – не имеет значения, что это было давно.
– Найт, Лев, Роза попросила меня рассказать вам об этом моменте. Она рассказала, что в тот момент осознала, что влюблена в вашего отца. Но он предпочел ничего не делать с этим, потому что был влюблен в ее сестру очень сильно. Вот вам сообщение от Розы ее собственными словами: «Не будьте Розой. Будьте Дином. Если вы хотите чего-то, не имеет значения чего именно, боритесь за это. Влюбленность редкая вещь».
Луна снова посмотрела на Найта, только на него, и что-то изменилось в комнате. Она не просто произнесла эти слова, она стала ими.
– «Не отказывайтесь от этого ценного подарка. Догоните его. Поймайте. Крепко держите. Не отпускайте. И если он когда-нибудь исчезнет…»
Ее взгляд упал на Найта, и впервые – впервые с тех пор, как я узнал своего собственного сына, – в его глазах были слезы. Это буквально отбросило меня в другой конец комнаты.
– «…боритесь».
Потом было еще много фотографий. Еще больше историй. Одна из них была с нашей свадьбы, где я переношу ее через порог и ухожу с душераздирающе скучной встречи с несколькими коллегами. Я отнес ее в винтажный автомобиль, взятый напрокат, и повез прямо в аэропорт, на наш медовый месяц, на Бали, в Индонезию.
Найт у нас на руках, когда ему еще один день от роду.
Злое и красное лицо Льва, когда он родился.
Первая долгая госпитализация Розы, где вся семья уселась к ней на кровать. Мы играем в карты, едим булочки с корицей и сочиняем подробные истории из жизни сотрудников, которые ухаживали за ней.
Каждая история воодушевляла меня и возвращала к жизни. Весь зал смелся, плакал, аплодировал и вздыхал на каждой истории, которую Роза оставила нам. К тому моменту уже не казалось странным то, что Луна разговаривает. Все были сосредоточены на том, что Роза оставила каждого из нас со счастливым воспоминанием.
Когда все встали и пошли к ее гробу, то я понял, почему моя жена попросила Луну Рексрот сделать это. Разрешение всей этой ситуации поразило меня так, будто я только что узнал, что моя жена умерла. Я схватился за скамью и выпрямился.
Лев побежал к Бейли, которая встретила его с распростертыми объятиями, забирая его боль так, как Роза много раз делала для меня.
Я закрыл глаза, пытаясь дышать через нос, ожидая, что Найт и Луна так же воссоединятся, особенно после откровения Луны. К моему удивлению, я ощутил руку на своем плече и смутно припомнил женщину перед собой. Она казалась каким-то далеким воспоминанием. Пожелтевшей, старой фотографией, опаленной по краям.
– Соболезную твоей потере.
Это звучало искренне. Я кивнул. Задаваясь вопросом, приемлемо ли спросить ее в данный момент, кто, черт возьми, она. Вместо того чтобы ставить нас в неловкое положение – правда в том, что мне все равно , кто она, – я вежливо улыбнулся и направился от нее в сторону людей, которые хотели попрощаться с моей женой.
– Подожди, – я услышал, как женщина окликает меня. – Нам нужно поговорить. Мне нужен… нужен… нужен ты.
Я остановился и развернулся. Она выглядела такой смиренной. Робкой. Почти напуганной. Понимает ли она, что это не лучшее место, чтобы отхватить себе новоиспеченного вдовца-миллионера?
Я вздохнул, теряя терпение.
– Да?
– Твоя жена попросила меня прийти сюда.
– Разве? – Я недоверчиво улыбнулся.
Я не куплюсь на это. Сомневаюсь, что моя жена стала бы подбрасывать мне молодых блондинок еще до того, как я похоронил ее.
Маленькая блондинка яростно кивнула и вздохнула.
– И кто вы?
– Дикси Джонс.
– Дикси Джонс, – повторил я имя, пробуя его на языке, как вдруг на меня обрушилось понимание.
Охереть.
Мои глаза сузились в поисках Найта. Внезапно я пришел в ярость. Я хочу защитить своего ребенка, как будто он еще маленький, а она хочет его украсть. Хотя, кажется, что Найт весит вдвое больше нас вместе взятых. Он мог бы носить свою родную мать как шарф и просто забыть снять ее, когда вошел бы в помещение. Ему не нужна моя защита, но я не могу перестать защищать его.
– Он знает, что я здесь, – Дикси прочитала мои мысли, делая шаг назад.
Вероятно, я выгляжу таким же расстроенным, каким и чувствую себя. Мне нужно пространство. От нее. Какого черта она здесь делает?
– Какого черта ты здесь делаешь? – озвучил я свои мысли.
Она была готова объясниться, но последнее, чего мне сейчас хотелось, так это драмы этой мамаши на похоронах моей жены.
Я поднял руку, качая головой. Люди уже начали глазеть на меня. Мне полагается быть сейчас со своими друзьями и семьей, а не разговаривать с этой молодой незнакомкой. Дикси Джонс была, как я решил, не самым острым карандашом в коробке, несмотря на странную заинтересованность моей жены в ней.
Покойной. Покойной жены. Я никогда не привыкну к этому. Если Роза хотела, чтобы она была здесь. Я не могу не уважать ее желание.
– Знаешь что? Моему сыну восемнадцать. Он совершеннолетний. Если хочешь поговорить с ним, то вперед. Если он хочет видеть тебя в своей жизни, то я благословлю его на это.
Она кивнула.
Я должен был остановиться, но не смог.
– Но если он не хочет… – сказал я медленно, в упор глядя на нее. – Я обрушу на тебя весь ад, если ты приблизишься к нему. Я закрою тебя в тюрьме на такой срок, что когда ты выйдешь, то сразу попадешь в гроб. Он и так через многое прошел. А сейчас, прошу меня простить, Дикси. Мне надо произнести прощальную речь.
С этими словами я обернулся и пошел к женщине, с которой мы были соединены узами два десятилетия назад. Только тогда на ней, озорно улыбающейся, было свадебное платье.
Тогда она пообещала мне себя навсегда.
Тогда я знал, что это навсегда не продлится долго.
Когда я взглянул на гроб, на ее спокойную улыбку, ее великолепное фарфоровое лицо, белое шифоновое платье, которое она так любила, то понял, что мне бы не хватило и вечности.
Не для такой любви, как наша.
Немного позже я увидел, как Леви обнимает Бейли около свежей могилы. Мне захотелось сдохнуть.