Мистер Уайт был страшно доволен миссис О’Каллахан, да и правильно, — теперь он разговаривал с ней по-товарищески, как будто она была человеческим существом.
— Рулить будем вместе. А улья я закреплю, когда пройдем мост. Вот так. Толкайте его, толкайте. Правильно. Вот уж не думал, что Ковчег обладает таким количеством движения.
— Тело массы М, — благодушно сообщил мистер Уайт, когда миссис О’Каллахан ликующе засмеялась, — развившее скорость V, обладает количеством движения, равным МV.
Ковчег со всем его количеством движения развернулся к дальнему берегу, затем выровнялся по течению, — когда мистер Уайт и миссис О’Каллахан решили, что верхушка моста, местонахождение коей помечалось, поскольку весь он ушел под воду, только ее бурлением, Ковчегу больше не грозит, — и пошел вперед.
Мистер Уайт сказал:
— Возможен удар. На всякий случай, ухватитесь за меня и что есть сил держите румпель. И я за вас схвачусь. Зря я поставил верхний магазин на улей.
Удар состоялся. Киль зацепился за укрывшийся под водой парапет моста и по счастью отломил его, но все судно величаво развернулось к берегу, скрежеща выдираемыми килем камнями и слегка наклонившись набок; ну да и ладно, зато верхний магазин улья не пострадал. Ковчег описал полный круг, едва не свергнув своего рулевого за борт, и снова обрел свободу.
За Друиманаффероном располагалась излука с высокими и лесистыми берегами. Мистер Уайт вспомнил об этом, едва они миновали мост, — плаванье их походило на скачки с препятствиями: не перепрыгнув очередное, думать о следующем времени не было, — а вспомнив, спустился за следующим брусом, на случай, если придется отталкиваться от деревьев.
Подняв дверцу люка, он обнаружил, что Микки перешел на визг. Одинокий, запертый в полутьме, покинутый всем человечеством, какое осталось на свете, он умудрился встать, подвывая, на ноги еще до того, как Ковчег достиг Друиманафферона, и доплестись, пошатываясь, до хлева. Столкновение с мостом произошло, когда Микки лил слезы прямо под люком, с которого сняли дверцу, и бросило его головой вперед в свинарник. Свиньи тоже перешли на визг.
Мистер Уайт отодрал еще один брус два-на-два — интерьер Ковчега понемногу разрушался, — но к Микки приближаться не стал. Поведение Микки начинало гневить его.
Выйдя с кранцем на палубу — миссис О’Каллахан по-прежнему держала судно на фарватере, — он присел на корточки, чтобы отвинтить ножки улья. А покончив с этим, завернул улья сверху донизу в два одеяла и попросил миссис О’Каллахан на время оставить румпель. Вдвоем они спустили этот сверток по лестнице и установили его в зернохранилище. После чего миссис О’Каллахан пошла успокаивать Микки, а мистер Уайт вернулся к рулю.
Все это время бедная Домовуха усердно лазила по лестнице вверх и вниз, что давалось ей нелегко, и взирала, ожидая указаний, на хозяина. Она прекрасно понимала, что имеет место кризис, но не знала, чем помочь. И заметив, наконец, ее скорбный взгляд, хозяин наклонился к ней и любовно поцеловал во влажный, каучуковый нос.
Глава XXI
Однако же, сначала жизнь, а уж потом любовь: времени на возню с сантиментами у мистера Уайта не оставалось. Потоп начинал приобретать окончательные его очертания. Дело шло не об опускании земной коры, во всяком случае, пока, но о взбухании рек. А это означало, что Ковчегу придется, скорее всего, проплыть весь Слейн, бывший притоком Лиффи, затем войти в Лиффи, просквозить Дублин и выйти в Ирландское море. Там он, предположительно, сможет безопасно плавать, пока земная кора не осядет и не произойдут ожидаемые катаклизмы.
Стало быть, мистеру Уайту надлежало предусмотреть опасности, коими грозила Ковчегу река. Прихватить с собой карту он забыл. В течение нескольких лет мистер Уайт ловил рыбу милях в десяти выше Кашелмора, прежде чем отказаться от добычи лососей на том основании, что это занятие механическое, и потому был знаком с руслом реки вплоть до ее втекания в город. А вот ниже города он более-менее знал несколько ее миль, на протяжении которых вдоль реки шла дорога. Однако какие препоны могут ожидать Ковчег далее, мистер Уайт представлений не имел, разве что помнил, как выглядит на карте впадение Слейна в Лиффи, которая затем пронизывает Дублин. В самом Дублине было одиннадцать мостов, из коих мистер Уайт мог ясно представить себе пять — в порядке их следования. Чем и исчерпывались его штурманские познания.
Между Друиманафферонским мостом и Кашелмором никаких препятствий не наблюдалось. Разве что низенькая плотина — немногим более фута в высоту при обычном уровне воды. Но теперь она на многие футы ушла под воду и в расчет ее принимать было нечего. Кое-где река уже разилась на милю, в других местах проходила между высокими крутыми берегами, там было совсем глубоко. Попадались также островки, остатки высоких плодородных участков почвы.
Мистер Уайт, как мог быстро, перебрал в уме все эти факты. И обнаружил, к большому своему удивлению, что доволен собой. Его вырабатывавшие адреналин надпочечные железы толково реагировали на кризис, наполняя мистера Уайта ухватистостью и отвагой. Мысли его были ясны, в голове так и кишели стратагемы.
Он хорошо понимал, что Кашелмор станет для его экспедиции главной преградой. Подобно Киллало и Триму, Кашелмор был одним из немногих городов Ирландии, сохранивших приметные следы Средних веков. Дома его теснились за остатками уцелевших крепостных стен, — подобно Триму он был когда-то оплотом Пэйла, — а на одном из холмов города возвышался замок норманнов. Кроме того, в нем имелись два разрушенных аббатства и остатки монастыря. Город стоял на обоих берегах реки, высокие каменные стены его круто спускались к воде и, что более существенно, две половинки города соединялись красивым мостом четырнадцатого столетия с тремя заостренными арками.
Строго говоря, для Ковчега он был смертоносной западней.
Курганы, на которых стояли замок и аббатство, возвышались по двум сторонам реки, не позволяя ее водам разлиться; высокие стены и населенные множеством людей дома удерживали ее русло на месте, да еще и убыстряли течение; а над руслом возвышался массивный мост, вероятно погрузившийся в воду, но от силы по парапет.
Мистер Уайт обдумал все это.
Со времени начала паводка в Кашелморе он не был и не знал, высоко ли поднялась река. То, что подъем ее был до того низок, что Ковчег сможет пройти под мостом, представлялось невероятным, равно невероятным казался подъем, который перенес бы судно через мост, а, насколько было известно мистеру Уайту, обходного пути не существовало. Надежд на то, что все обойдется, было всего две. Вода могла снести мост — или же река могла проложить для себя новое русло в обход города и достаточно глубокое. Так или иначе, мистер Уайт ощущал себя готовым на все. Худо-бедно, он получил указания от Архангела Михаила, а Оно, предположительно, дело свое знало, и это было хорошей гарантией. Мистеру Уайту оставалось только как можно лучше исполнить его работу. К этому он был готов, а лучшего сделать все едино не мог.
Судить о ситуации, не попав в нее, было невозможно — в четырехстах ярдах выше города река круто изгибалась и, не пройдя излуку, увидеть Кашелмор все равно было нельзя.
Миссис О’Каллахан поднялась на палубу с чашкой чая в каждой руке. Она всегда приносила ему две чашки чая и никогда — чашку и чайник, в прошлом это сильно его раздражало. Теперь же он впервые сообразил, что приносить две чашки, — а не чашку, чайник, кувшинчик с молоком и сахарницу, — оно как-то проще. И пожалел, что это не приходило ему в голову прежде. Он начинал ценить миссис О’Каллахан так, как она того заслуживала.
Миссис О’Каллахан сказала, что Микки жалуется на шею. Считает, что сломал ее, когда упал в люк, однако она сомневается в этом, потому как Микки — существо вздорное. Как-то не думает она, что человек, сломавший шею, может жить и дальше. Ей пришлось уложить его в постель с бутылкой стаута.
Стаут она извлекла из своего персонального сундука, содержавшего: четыре бутылки оного, Пражского Младенца, три пары кружевных занавесок, в кои было завернуто чучело кроншнепа, бутылку со святой водой, фотографию покойного епископа, две фланелевых ночных рубашки, служивших оберткой для полупустой банки сливового джема (заплесневелого), две похоронных фотографии ее отца и матери, купленную у каких-то монашек атласную чайную бабу, «Альманак Старого Мура», эмалированный ночной горшок, немного шпагата для подвязывания подгрудка бычка (очень помогает от омертвения копыт), красную фланель для обвязывания хвостов ягнят (отпугивает лис), бутылку гидроокиси магния, завернутую в две перемены шерстяных рейтуз, последний экземпляр «Анналов Св. Антония», дабы было что почитать по воскресеньям, полупустую бутылку бренди, лошадиную подкову, собранные на пляже Брея камушки и железочки, две шелковых наволочки для диванных подушек и золотые часы мистера Уайта, про которые сам он забыл. Разумеется, насчет тайника его миссис О’Каллахан знала с начала сооружения оного. Она давно приучилась подглядывать за мистером Уайтом сквозь замочные скважины: не по какой-то нехорошей причине, а просто потому, что он ее интересовал, — миссис О’Каллахан наблюдала за ним, как орнитолог за птичками.
На далеких берегах реки сообщества аборигенов, завидев проплывавший мимо Ковчег, размахивали тряпьем и подпрыгивали.
Мистер Уайт попросил миссис О’Каллахан задержаться на палубе и рассказал ей о затруднениях, которые ожидали их в Кашелморе. Он ощущал себя счастливым и готовым на многое, радовался спасению пчел, а миссис О’Каллахан, давно переставшую прислушиваться к словам мистера Уайта, рассказ этот нисколько не испугал. Она все больше ориентировалась на его интонации.
— Мистер Уайт со всем завсегда справится, бояться нечего.
Тут они увидели летевшую впереди попоперек хода Ковчега сороку — летевшую через реку слева направо.
— Смотрите, сорока!
— Где? — воскликнула миссис О’Каллахан и поспешила повернуться в противоположную сторону.