– Да, Аттила! Никакая магия не сравнится с достижениями нау…
Его прервал камень, разминувшийся с виском изобретателя буквально на миллиметр. Голем поднялся из кучи обломков, почти невредимый, а потом, подбадривая себя яростным криком, бросил застывшего и засчитавшего себе победу робота через всю улицу к стенам ратуши напротив, а сам выбрался следом.
– Бежим, Джеймс, бежим! – вскрикнула Катаржина, а потом заметила, что помимо них на улице уже собралось множество людей. Обитатели еврейского квартала выскакивали из домов, а с окраин уже подходили полицейские.
– Все назад!
Мало кто послушался. Попятились на пару шагов, обращая к небесам молитвы или проклятия. Кто-то вспоминал о конце света.
Тело Аттилы пробило окно и теперь лежало в холле ратуши, привалившись спиной к перилам лестницы. Его глаза несколько раз мигнули, но потом погасли. Уверенный, что их защитник уже не поднимется, Леос потянул за собой Джеймса, но тот остался стоять.
– Давай же. Давай! Аварийная перезагрузка!
Послышался тихий гул механизмов.
– Бегите, Леос! Я остаюсь.
– Ему ничем не помочь.
– Он сам себе поможет, но я должен видеть.
Глаза мигнули вновь, а потом загорелись, казалось, ещё ярче прежнего. Робот поднялся и, не дожидаясь нападения, зашагал по лестнице вверх. Голем двинулся следом, метнув в противника попавшие под руку скамьи. Казалось, битва окончательно переместилась в ратушу и исход до самого конца останется неизвестным, но вскоре гиганты появились на крыше. Они колотили друг друга по голове и торсу. Робот искрил, голем осыпался осколками глины.
Пытаясь поставить точку, монстр разбил огромные часы на башне ратуши и, отломив минутную стрелку, вонзил её в тело робота. Аттила подался назад, обрушив и без того хрупкую конструкцию башни. Но из последних сил он подался вперёд и толкнул голема с крыши, едва удержавшись на карнизе.
Голем распластался внизу, на мостовой. Его тело покрывали трещины, но оно всё ещё оставалось целым. Он попытался подняться, но сверху на него обрушился новый удар. Аттила подобрал тяжёлый металлический шпиль башни и метнул его вниз, как дротик или копьё. Меткость не подвела. Голем раскололся на несколько частей и рухнул в провал – туда, где начался бой, где под камнями умирал раввин, его хозяин. Полуразрушенные стены синагоги не выдержали и осыпались вниз, поднимая тучи пыли и погребая под собой монстра.
Катаржина воскликнула и бессознательно схватила за руку Леоса. Тот обнял её. Джеймс стоял недвижимо и мрачно смотрел наверх, где истекало густой тёмной жидкостью его творение.
– Это кровь?
«Нет, откуда там кровь», – сама себе ответила Катаржина.
Сверху послышался скрежет. Аттила вытащил из своего торса стрелку. Но это было последнее, на что он оказался способен. Искры посыпались сильнее, из-под корпуса повалил густой чёрный дым – загорелось масло. Джеймс зажмурился. И через несколько секунд раздался взрыв.
Пламя разлетелось по крыше, поджигая растёкшуюся лужу масла. Огонь опускался ниже, с треском пожирая старые деревянные перекрытия ратуши, перекидывался на соседние дома, гудел и метался в окнах. Дым заполнил улицы. Когда полицейские наконец смогли вывести толпу, огонь за ними пойти не смог, высокие каменные стены не позволяли ему разлететься по городу. Но весь квартал за ратушей превратился в печь.
Воздух пропах гарью, зола осела на улицах. Ещё неделю, едва дунув, ветер поднимал в воздух тучи пепла, заставляя его, медленно кружась, падать на землю чёрным снегом.
Джеймс посмотрел в окно. Дождь. Наконец-то. Хоть немного отмоет сажу, и, может, всё это забудется. Хотя скоро он будет далеко. Он снял с полки несколько книг и бросил в ящик. Но теперь он не просто скрывается от внимания, он трусливо бежит.
– Куда-то собираетесь?
Англичанин вздрогнул – у входа в мастерскую стоял инспектор Леос. Он скептически оглядывал раскиданные повсюду инструменты, рулоны чертежей, разобранные модели.
Джеймс указал на газету, прикреплённую к стене на самом видном месте.
Там карикатурно изображался злобно оскаленный робот, крушивший стены синагоги. А на спине его сидел весело хохочущий карлик, в котором можно было уловить явное сходство с изобретателем.
– Куда-нибудь далеко. А вот эти картинки придают мне решимости.
– Вас полностью оправдали. Мало кто знает, как всё было, отсюда все эти слухи и домыслы.
Джеймс печально покачал головой и поднял с пола макет головы Аттилы.
– Нет, я всё решил. Во-первых, я и правда отчасти виноват в пожаре. А во-вторых, этот робот – лучшее, что я когда-либо создавал. Но он настолько похож на голема, что я просто не могу, не хочу его повторять! К тому же я всегда мечтал отправиться изучать изобретения Леонардо. Говорят, и у него была попытка создать механического человека.
– Признаться, я… мы с Кэт тоже думаем уехать.
Джеймс удивлённо посмотрел на Леоса, тот покраснел.
– Она мне правда нравится, но здесь нам вместе и шагу не дают ступить.
Англичанин засмеялся.
– Выходит, «слухи и домыслы» пронимают и вас, инспектор? А что вы думаете о Флоренции?
Тем же вечером по засыпающим улицам Праги, гудя и выпуская пар на поворотах, промчался автомобиль. За рулём, всё в том же шлеме и круглых очках, сидел изобретатель. Рядом с ним, придерживая шляпку и радуясь ветру и скорости, расположилась Катаржина. Сзади, среди ящиков и коробок, изо всех сил держался за сиденье бледный инспектор Леос. Езда на автомобиле ему так и не полюбилась, и он уже который раз мысленно подсчитывал, сколько же им добираться до Италии.
По серой от пепла дороге шёл мальчик. От его жилища осталась груда камней, от соседних домов – лишь чёрные остовы. Здесь ему больше нечего делать. Но какая-то неведомая сила мешала ему уйти, заставляя раз за разом проходить по улицам квартала-призрака.
Там, где раньше стояла синагога, он вдруг остановился. Здание разрушилось полностью и почти всё ушло под землю. Но среди серых камней что-то блеснуло и заставило мальчика подойти ближе. Перегоревшие в огне глиняные черепки превратились в чёрное стекло и теперь блестели в тусклом свете как графит. Между ними лежало что-то белое. Мальчик сунул руку и вытащил тонкую трубочку пергаментного свитка, совершенно не тронутого пожаром.
Четыре буквы. Тетраграмматон. Он сжал свиток в кулаке.
И улыбнулся.
Игнус из племени вороновЙана Бориз
Он никогда не видел собственного отражения. Наверное, в те времена ещё не изобрели зеркал, не полировали их, не дышали, наводя морок из жемчужного пара на серебряный обман. А до водной глади, призывно бликующей за крышами крайних домов селения, зовущей в неизвестность и обещающей свободу, он ни разу не доходил. Почему? Потому что тяжёлая цепь на ноге опасно бренчала, натягивалась, тянула назад.
– Маэстро, зачем мне эта цепь? – отважился спросить Игнус лет пять-шесть назад. Он точно не помнил, сколько ему в тот год исполнилось, но огромный нос уже горбатился на пол-лица, а нестриженая макушка доставала учителю до груди.
– Она убережет тебя, – маэстро погладил по затылку холодными жёсткими пальцами, пахнущими кислотой и птичьим помётом, – видишь, вороны кружат над деревней? Они – прорицатели и провидцы – ждут удобного момента, чтобы подхватить тебя и унести в свою стаю. А цепь удерживает моего мальчика.
– Маэстро, зачем воронам меня красть?
– Потому что ты один из них, такой же провидец. Но твой дар рукотворный. Я много лет потратил, чтобы изобрести эликсир, которым тебя потчевал с пелёнок. Скоро не ты один, скоро все люди смогут предвидеть будущее, и на земле станет больше справедливости и… меньше глупых ошибок.
– Маэстро, если все люди смогут предвидеть будущее, то что же станет со мной? – Игнус испугался. Он ничего не умел делать, кроме как нюхать огромным носом разные предметы и отвечать на продуманные, точные вопросы: выживет ли хозяин этого ножа, стоит ли выходить замуж за того, кто носит этот ремень, идти ли в дорогу с тем, у кого на ногах эти башмаки.
– Ты, мой мальчик, всегда будешь на голову выше остальных. Чтобы достичь твоих высот, детей надлежит готовить с младенчества, – учитель снял шляпу, вытер лоб, задумчиво сплёл седые локоны в косицу, – и это наступит когда-нибудь, мой мальчик, но нескоро… Нескоро.
Игнус хотел задать ещё один тревоживший вопрос: а доживёт ли до этого времени сам маэстро. Но не посмел. Он заглянул в усталые бледно-голубые, как будто выцветшие или выгоревшие от бесконечных экспериментов глаза, проглотил слова и ушёл. Скоро ужин, надо помечтать.
Сколько себя помнил, Игнус голодал. Еда доставалась маленькими порциями, всегда разная, и её приходилось искать. Перед обедом и ужином учитель заходил к нему, завязывал глаза плотной пованивавшей плесенью тряпицей, крутил, как непослушную юлу, на середине комнатки и ставил тарелку куда-нибудь в необычное, неожиданное для неё место. Под стол, на кровать, за окно. Часто еды и вовсе не предназначалось, только запах, съёжившийся под крышкой кастрюли, в которой пару минут назад булькали пара картофелин. Всё это служило во благо знаменитому Игнусовскому обонянию. Чем голоднее прорицатель, тем острее его нюх; чем острее нюх, тем зорче внутреннее око, тем дальше он заглядывал в судьбы просителей.
Жил он один, ни с кем не дружил. Комнатёнка в мансардном этаже, с покатым потолком и маленькими оконцами с двух сторон, не тянула на роскошные апартаменты, скорее – на воронье гнёздышко под крышей. Да он и сам был из рода воронов-прорицателей, по крайней мере, учитель утверждал, что нашёл маленького Игнуса именно в вороновом гнезде. Поэтому мальчику не досаждали их хриплые крики, шум веток под дождём, не пугало отсутствие карниза, обрыв в пустоту, как в полёт. Вороны часто захаживали в гости к своему выкормышу, стучали клювом по окну, требовательно заглядывали, проверяли, не обижают ли выкормыша в доме чудака-учёного. Чернокрылых маэстро уважал, верил, что они могут поделиться даром предвидения, угощал их, выкидывая через окно крохи со скудного стола. Но мальчику не дозволялось общаться с птицами напрямую, мало ли какие у них виды на своего. А кроме воронов за окном и учителя в жизнь маленького великого провидца никто не наведывался. Маэстро считал, что внешние эмоции могут губительно сказаться на редком, любовно выпестованном даре.