– Я вас узнал, о мой оракул! – выкрикнул он последнюю строчку, которая на бумажке стояла первой.
Тверская опустела. Москва, может, и не спит никогда, но перед самым рассветом замедляется. Фонари погасли и не освещали Тимохину голову, на которой появилась седина. Он шагал и постоянно оборачивался. То ли ждал, что откуда-то выскочат Князь и Ведьма, то ли надеялся, что мраморный Александр Сергеевич ему одобрительно подмигнёт. Ни того, ни другого не произошло, и он свернул в Настасьинский переулок. Тимоха не ощущал себя ни избранным, ни героем, а думал, где бы разжиться нормальной одеждой и скинуть, наконец, с себя ненавистный зелёный кафтан. А ещё переживал, что так и остался невидимым для людей. Этого ему больше не хотелось.
ВоронёнокЕкатерина Белугина
Праздновать Возрождение Солнца надлежало весело, шумно, чтобы светило, видя, как на земле ему рады, с каждым днём оставалось на несколько мгновений дольше.
Девушки, взявшись за руки, кружились вокруг костра. Их длинные одежды, украшенные вышивкой и лентами, взметали снежную пыль, отчего казалось, будто воздух вокруг искрился. Вне круга света стояли юноши, у каждого в руках глиняная лампа – светец. Пропитанные маслом кусочки ткани медленно тлели. Их отблеска хватало только чтобы осветить ладони и пояса. Полагалось, что девушкам этого достаточно. Узнать любимого ведь несложно и по поясу. Особенно если загодя повязать на него приметную ленту.
Рядом с живыми тешились духи. Они норовили коснуться девичьих кос, нежной кожи. Коснуться жизни. В заснеженной хвое, среди промерзших корней слышались шепотки и вздохи.
Рут стоял поодаль, в густой тени елей. Ему нравилось наблюдать со стороны. Казалось, стоит ему приблизиться – и веселье потухнет, как огонь, окружённый льдом.
Семейные и те, кто постарше, расположились у накрытых разной снедью столов. Отец беседовал со старейшинами. Женщины суетились, поднося новые порции угощений. Вокруг них смешливыми стайками носились дети.
Рут больше не жил в отцовской избе. Вернувшись с севера, он поселился у Лахти, старого ведуна. Слепой и немощный, тот был рад сильным рукам, а то обстоятельство, что новый жилец теперь может свернуть ему шею, начертав нужную руну, казалось, не смущало вовсе. Да Рут бы и сам никогда…
Старик слыл чудаком. Все давно привыкли к его шуточкам и безделушкам, которые тот таскал на каждое летнее торжище. Покупателей на всё это барахло не находилось, а за шуточки он пару раз в год получал взашей. Но с тех пор как у него поселился Рут, старика не трогали. Откуда у него все эти бесполезные сокровища, вроде резных камушков или перетянутого человеческой кожей бубна, никто не помнил. Рут однажды спросил, но старик забормотал что-то невразумительное и очень нудное. В тот вечер Рут быстро заснул.
Сам Лахти любил слушать рассказы о Полуночном крае. Вздыхал и морщился при упоминании тунов. А Рут снова и снова проживал двенадцать лет, которые провёл на службе. Впрочем, воспоминания поистёрлись, поблёкли. Остались умения, покорность и ненависть. Ярким пятном перед глазами стоял только один день. Самый первый, когда отец, нарядный и суетливый, выпихнул его вперёд. К тунам. Так уж издавна повелось. Есть хозяин, а есть раб.
Танец завершился, и девушки, хихикая, бросились к женихам. Рут вздохнул. Никто в его сторону даже не посмотрел. А чего бы им на него смотреть? Колдун, прихвостень тунов, крови родного дитятка не пожалеет, лишь бы угодить кровопийцам, так они думают. Если бы им только знать. Если бы только представить, как велика его ненависть. И как велик страх.
Он хотел было вернуться в пропахшую травами и старческим духом избу, но замер на месте.
Тепло сменилось холодом. Духи кинулись врассыпную, растаяли в ночном лесу. Свет звёзд заслонила крылатая тень. Сверху налетел порыв ледяного ветра, за ним ещё один. Пламя костра вспыхнуло и тут же погасло бесследно, угли покрылись тонкой корочкой инея. Темнота и жуткая, мертвенная тишина накрыли поляну. Люди в ужасе замерли, неспособные видеть и слышать.
Как он мог прозевать?
– Я не помешал? – раздался из темноты до боли знакомый голос. – Вижу, у вас праздник.
Когда тун произнёс эти первые слова, оцепенение спало. Рут коснулся руны на виске, и в глазах прояснилось. Теперь он различал замерших односельчан, линию деревьев и одинокую фигуру учителя, укутанную в плащ. Тун по-птичьи наклонил голову, тёмные глаза сновали по людским силуэтам. Рут знал наверняка, кого они выискивают.
Не мешкая, он вышел вперёд и поклонился.
Учитель не изменился. Разве что выглядел несколько измождённым. Худое вытянутое лицо, хищный взгляд чёрных глаз, кривая ухмылка, тихий, вкрадчивый голос. Гинор из Чёрного клана был сыном хозяина Полуночного края. Даже по меркам тунов он был чересчур заносчив и честолюбив, а ещё молод, тоже по меркам тунов, разумеется. Это последнее обстоятельство играло большую роль. Гинор не принимал в расчёт ни порядки, ни традиции. Учитель не брезговал человеческой кровью, порой упиваясь до озверения. Вседозволенность так крепко засела в изощрённом уме, что даже его отец негодовал. Впрочем, Гинора это нисколько не волновало.
Так вышло, что именно Рута он отобрал себе в ученики. Именно его избивал до полусмерти, морил голодом и заставлял колдовством убивать птиц, животных, а порой и людей.
– Здравствуй, братец-воронёнок. – Учитель протянул когтистую пятерню. Рут коснулся лбом холодной, как у мертвеца, кожи. Другой рукой тун повёл из-под плаща, предлагая остальным продолжить праздник. – Прошу вас, веселитесь.
Но никто не сдвинулся с места. Растерянность жителей была понятной. Туны в селения заболотных ми́рков наведывались редко, обычно давая приказы ученикам через обряд вызова. А появление поклонника богини смерти самолично, да ещё на празднике Возрождения Солнца – и вовсе дурной знак. Но Рут знал наверняка – светилу всё равно. По крайней мере, страну крылатых оборотней оно посещает так же регулярно.
Гинор, сутулясь, двинулся к столу. Рут шёл на полшага позади.
– Что привело тебя, учитель?
– Решил размяться. Тебя проведать. Как поживаешь? – Гинор обернулся и ощерился. Когда он говорил, мелькали острые зубья.
Рут не улыбнулся. Учитель всегда врал беззастенчиво и с удовольствием. Его интерес и мнимая забота уж точно не предвещали ничего хорошего.
– Не жалуюсь. Почему ты не послал вызов?
Ухмылка сползла с бледных губ.
– В Полуночном крае неспокойно, – медленно, тягуче начал он. – Этот Наури из Белого клана всюду обзавёлся шпионами. Так что я решил поговорить с глазу на глаз.
Белый клан гнездился на дальнем севере, там, где снег лежал даже летом, а в тёмной воде обитали огромные зубастые рыбины. Поговаривали, туны Белого клана пили кровь сородичей. Сложно было представить кого-то кровожаднее Гинора, но кто там разберёт этих тунов.
– Чем я могу быть полезен?
– Отправишься на полдень, за хребет.
Вот и перешли к делу.
– По зиме?
– Ждать я не могу. Столица Полуденного царства разрушена. Они там снова что-то не поделили с имперцами. В развалинах Рахе найдёшь одну… – он помолчал, подбирая слово, – словом, вещь. На юге её называют Искрой. Она нужна мне, воронёнок.
– А если её забрали южане?
– Отец говорил с Калмой. – Гинор остановился и глянул в упор. – Искра в Рахе.
По спине невольно пробежал холодок. Сколько же крови ушло на то, чтобы богиня смерти заговорила?
– Как она выглядит, эта Искра?
– Понятия не имею. Должно быть, это что-то яркое и горячее. – Он снова осклабился. – Сказать откровенно, я очень устал. Распорядись о ночлеге и еде. – Они как раз подошли к столу с угощениями. Гинор подцепил пальцами фазанью ногу, оглядел и скривился. – Надеюсь, ты не забыл мои предпочтения?
Рут окликнул старосту, приказал растопить баню и принести крови.
– Только смотри, чтобы не свернулась, – кинул на прощание учитель и устало зевнул. – Ну да ты знаешь.
На рассвете Гинор выглядел бодрым. Рут хорошо знал этот румянец на костистых скулах и багряный отблеск в глазах. Свежая кровь напитала тело, как вода засохшие корни. Рут всю ночь не мог уснуть, всё думал о том бедняге, у которого эту кровь выпустили. На поясе учителя висела только фляга. Оружия туны не носят. К чему оно им? Любой колдун, даже самый немощный, стократ опаснее закованного в латы реннера. Изо рта вырывался пар. Мороз к утру окреп, поскрипывал под сапогами снег.
Пара охотничьих ножей, лук и тул со стрелами, сушёные травы, завёрнутые в тряпицу полоски оленины – вот и весь нехитрый скарб. Да ещё лыжи. Раз учителю угодно, чтобы он шёл зиме вослед, без лыж не обойтись. При каждом шаге в спину врезался острый край шкатулки. Перед выходом её всучил Лахти. Сделанная из неизвестного зеленоватого камня, небольшая, с изящной резьбой, она притягивала взгляд. Но Рут сомневался, что она может пригодиться в путешествии.
– Для чего она?
Лахти вытащил из кармана ветхого плаща кроличью лапку, положил в шкатулку и прикрыл крышку.
– Для подношений богам. – Старик был очень доволен, лыбился беззубым ртом. Когда он снова открыл крышку, лапки внутри уже не было.
– Если будешь щедр, они вознаградят тебя удачей.
– Ты только что одарил богов сушёной кроличьей лапкой?
Лахти воодушевлённо закивал.
– Прямиком в Голубые поля. Бери давай. И тра́вы, тра́вы не забудь.
Скрюченные пучки и шкатулка оказались в заплечной сумке раньше, чем Рут успел качнуть головой.
У крайней избы толпился люд. Был там и отец. Смотрел он отстранённо, как на чужого. За широкой спиной маячила макушка новой жены, а по обе стороны стояли две девочки-погодки. Стало быть, сёстры. Но ни разу никто из них с Рутом не заговорил после его возвращения.
Завидев ученика, Гинор разулыбался, и Рут невольно сбился с шага.
– Я перенесу тебя через болота, – как ни в чём не бывало сказал учитель.
– В этом нет необходимости. – Лететь в лапах туна, словно мышь в совиных когтях, что за радость.