– Что теперь? – спросил Гун.
– Не знаю. Возможно, похитители потребуют денег. Мараскодов много – найдут чем расплатиться…
Гун окинул взглядом жилище.
– Мараскоды! Нет уж, что я сам могу, то я и должен.
– Нет, – начал я, но Гун уже сгребал – с небрежностью паука, трогающего свою паутинку – с полок вещи, складывал их в коробку.
Мы отправились в лавку старьёвщика, называя её антикварной.
В подвальчике, пропахшем сладостью всего старого и острым дымком от горевшей свечи, сидел за тумбой мужчина. Я по недавней привычке сразу обратил внимание на его волосы: словно бронза с патиной.
Гун поставил на тумбу коробку. Старьёвщик по одной вынимал вещи, коротко оглядывал и ставил рядом. Собрав вместе несколько неказистых глиняных ваз, он взглянул на нас.
– За них могу дать… вот, – старьёвщик выложил на тумбу пару монет. – Глиняное охотно берут, кто-то перекрашивает, кто-то так, на черепки для ин-терь-ера.
– Что?! – Гун схватил вазочки и положил обратно в коробку.
– Что ж вы хотели? Это не антиквариат, даже не произведения искусства… Постойте! Не вы ли это нашли Табличку Сида?
– Мы, – начал Гун, – правда, теперь она… – и осёкся.
– Что с ней? – старьёвщик вздрогнул. Я уже не сомневался, что он мараскод.
Гун помешкал.
– Её украли у меня.
– И вы молчите!
– Нет, Глава ваш… то есть мараскодов, знает.
– И он молчит!
– Но ведь вернуть ещё не поздно, надо бы, наверное, денег…
– Нет, нет, нужно обязательно рассказать остальным, – старьёвщик поцокал языком. – Я поговорю со своими знакомыми. Это надо решать вместе. Да, да, мы завтра придём к вам, вы не против?
– Нет, – тише тихого ответил Гун.
– Значит, Табличку украли и нужны деньги, – бормотал старьёвщик за нашими спинами, пока мы поднимались на улицу.
– Как же это, на черепки! – воскликнул Гун, перешагивая порог. Оглянулся и рванул такими скорыми шагами, что мне пришлось догонять его.
– Брось, дружище. Ты же понимал, что так будет. Здесь никто не знает цену чужим вещам.
Вечерело. На свежевыпавшем снегу наши следы выглядели тёмными болотцами. Гун решительно размётывал снежную топь, а я плёлся сзади. Тут я заметил, что мы идём не в сторону наших домов.
– Есть другие лавки, антикварные, – ответил Гун на моё замечание.
– Где скажут то, что мы уже слышали.
– Пусть.
– Гун, зачем? Ну, не мостят дороги золотом – не имеет смысла. Деньги, которые ты получишь за свои сокровища, ничего не изменят. Да мы даже не знаем наверняка, что похитителям нужны деньги!
– Угу, – ответил Гун и не развернулся. Мы зашли в другую старьёвщицкую лавку и даже в настоящую антикварную. Из последней нас хотели выгнать как плутов и чуть не разбили маленькую узорчатую крынку. Поздним вечером я оставил Гуна на повороте к его дому. Гуна с полной коробкой его сокровищ.
14 февраля
Из окна в комнате Гуна широко видна улица. Серые горы домов обступают её, загораживают свет и чистыми стёклышками окон глядят удивлённо. Здесь чувствуешь себя как в пещере, из которой видны только тени.
– Так и просидим всю жизнь у окна, – сказал Гун, подходя ко мне и щурясь на зимний полдень. Бессонная ночь темнела под его глазами.
По улице двигалось шествие в честь какого-то праздника. Впереди человек в обснеженном плаще равнодушно выкрикивал песню. За ним брели нестройной толпой люди, косили сугробы знамёнами.
Мараскоды появились внезапно, с разных сторон. Они ныряли в толпу, выныривали и собирались у дома Гуна. Их оживлённые голоса распахали сонный, гладко разлитый воздух.
– Вор! – закричал высокий сиреневоволосый юноша, громыхнул в дверь. Кажется, я уже видел его раньше.
– Сначала отдал, теперь денег хочет! – подхватила пара голосов. Остальные мараскоды смущённо ждали.
Я распахнул окно:
– Послушайте! – и все мараскоды обернулись ко мне. В лоб мне стукнул тугой снежок. Ещё пара упала в комнате. Я должен был бросить в ответ слова, нужные слова, но их-то у меня не было.
– Закрой окно, – сказал Гун. Набросил на плечи пальто.
Хлопнула входная дверь.
Хлопнула второй раз, выпустив меня.
Не знаю, успел ли Гун что-то сказать мараскодам. Я увидел только, что они его окружили. Обсыпали грубыми фразами. Гун топтался, отступал, натыкаясь на людей. Кто-то толкнул его, он пошатнулся и упал в снег. Я, расталкивая мараскодов, рвался вперёд.
– Олух! – выругался сиреневоволосый. Я подумал, он бросится ко мне, но парень пробрался к моему другу. Мне стало страшно… Сиреневоволосый протянул руку Гуну и помог подняться. Никого к нему не подпуская, он довёл Гуна до самой комнаты.
До темноты мараскоды толпились на улице, по очереди заходили в тепло дома и обсуждали планы. Но меня и Арна – так звали юношу с сиреневыми волосами – больше заботил Гун, чем таблички и истины.
– Зачем вы так? – Арн говорил Гуну. – Да разве ж стоит? Вы, пожалуй, больше всех нас страдаете.
Гун улыбался, сбивчиво просил прощения, снова улыбался.
– Нам теперь эту табличку нельзя не найти, – тоже улыбался Арн, – а то вы совсем изведётесь.
– Она же вам нужна… ступеньки, смысл… фонарь последний, – бормотал Гун уже бодрее.
– Конечно. Но жили мы же раньше. Живут и другие люди, умирают седые, совсем седые, без сиреневых волос…
Темнело. Свет улицы едва достигал Гуновского дома, оставляя его в графитовом сумраке. Мараскоды достали маленькие фонарики, которые постоянно брали с собой. Разумеется, в поиске света нужен свой огонёк.
Вдруг фары словно хвостами замели свет фонариков. Визг тормозов по укатанному снегу. Тишина. Из машины вышел джентльмен в пиджаке – я узнал в нём неподозрительного человека, – отворил заднюю дверцу, откуда торопясь, согнувшись до пояса, выпрыгнул грузный мужчина. Он дошёл до распахнутой двери и рухнул у порога на колени.
– Умоляю, спасите! – пролепетал он, оглядывая нас.
– Что случилось?
– Эта табличка, она меня измучила. Кошмар… и днём, и ночью. Я всё время о ней думаю и забыться не могу. Она…
Я понял, что перед нами сам Похититель.
– Незачем красть было! – процедил Арн. – Давай сюда!
– Я не хотел… я виноват, – бормотал Похититель, протягивая что-то, упрятанное в тёмную ткань. Арн развернул – на вид была та же самая Табличка. Арн бережно положил её. Снова обернулся к Похитителю. Глаза юноши, брови, тонкий излом рта – словно прорисованные пером – застыли в одном порыве. Арн, целясь Похитителю в лицо, с силой пнул. К счастью, я успел протянуть руки, и удар пришёлся по моим ладоням.
– Остановись, Арн!
– Нельзя драться, да? – Арн повернул ко мне замершее, замерзшее лицо. – А я не за себя. Гуна видели? Как он страдал, видели? Что теперь, забыть об этом?
Похититель, прикрыв руками глаза, шумно дышал, вздрагивая на каждом вдохе.
– Я видел и ещё вижу, что сейчас плохо ему, – я указал на Похитителя. – Арн, ты хочешь причинить страдания другому человеку. Это не может быть чем-то хорошим. Это не справедливость, к которой ты стремишься.
– Это искупление зла.
– Это его удвоение. Пощади хотя бы меня, мне больно стоять рядом.
– Да… не только стоять, – Арн прислонился к подоконнику, вжался в него, словно пытаясь отступить. – Твои руки целы, Берт? Зачем ты только полез!..
– Ты сходил с ума. Надо было тебе помешать.
– Сам ты сошёл с ума, – ответил он незлобно.
Гун переводил взгляд с Арна на Похитителя, с него – на меня. Он казался иностранцем, не понимающим нашу речь.
– Странно, вот уже второй человек не выносит близость Таблички, – сказал Арн, совсем успокоившись.
– Ты думаешь, что тот больной…
– Нет, нет, – Похититель вдруг отнял руки от глаз, – то был наш. Он лгал, он не был болен.
– Вот как хорошо! – выдохнул Гун и откинулся на спинку дивана, улыбаясь.
Воздух в комнате тоже будто вздохнул и осел.
– Если Табличка окажется не в порядке, – сказал Арн Похитителю, – мы вас найдём и с вас спросим.
– Они спросят, это точно! – я хотел помочь Похитителю подняться. Он вдруг вскочил, глаза его вспыхнули. Он простёр руки к… лампе с зелёным абажуром.
– Вот же ты! Тот самый!
Не решаясь дотронуться, Похититель склонился над столом.
– Можно? Только подержу в руках.
– Можете забрать себе, – откликнулся Гун.
Похититель благоговейно взял светильник в руки, перевернул и, осторожно подцепив пепельно-зелёную ткань абажура, снял её. Мы увидели очаровательную лампу из цветного стекла, апельсинового цвета вставки в ней будто горели.
– Я давно искал тебя, – бормотал Похититель, обращаясь к светильнику. – Теперь, – он посмотрел на Гуна, – я предложу вам за него денег. Много денег!
– Уже слишком много фонарей на мою комнату. Берите так.
– Нет, нет! Я виноват перед вами, я должен откупиться, – с этими словами Похититель вынул из-за пазухи большой золотой перстень и положил перед Гуном.
– Это уже лучше, – сказал Арн.
Гун взял перстень, в шутку надел на палец.
– Придётся думать, что нам делать с этой красивой штуковинкой.
С улицы видно, как светится окно Гуна цветом печёных яблок.
Мороз холодит пылающие ладони.
Похищение Таблички, удар Арна – издали мелкие вещи. Вблизи они – большие, жгучие, их много, и я их чувствую. Да, я часто называю мелочами то важное, что от меня далеко.
Жаль, нельзя подставить руки под все удары в мире – не пришлось бы их испытывать дважды. Зачем людям злость друг на друга – пусть все злятся на меня одного. Мне легче и понять, и перенести это. Раз люди не догадываются, что вред другому – это вред самому себе…
Вам, должно быть, всё равно, кого казнить. Я любой ваш враг. Возьмите меня. Обвините во всём – будет почти правдой.
Темнота и тишина. Только снежинки сыплются на руки.
16 февраля
Та ли это оказалась Табличка? Та.
Цела и нетронута? Да.