Но Робин ничего не могла с собой поделать; если ее жизнь превратилась в роман, то теперь она снимала фильм по книге. На всякий случай, полагала она. На тот случай, если все пойдет вразнос. Потому что в книгах с модными туфлями на обложках что-то всегда шло не так. Девушка знакомится с парнем. Девушка влюбляется в парня. Между парнем и девушкой возникает дурацкое недоразумение, и они расстаются.
Но Робин не могла и помыслить о том, что безупречный союз двух родственных душ, не отягощенных никакими комплексами, когда-нибудь сможет размотаться до конца, как пленка старого кинопроектора.
А когда это произошло, она поняла, что живет уже не в романе с модными туфлями на обложке, а в книге с размытой фотографией на обложке и с коротким названием из одного слова.
Робин уже знала об этом, даже до того, как ее внутреннее «я» начало подавать сигналы. Если честно, она подумала об этом с самого первого раза, когда увидела Джека. Она заставила его ждать две недели, прежде чем переспать с ним, не в какой-нибудь жалкой попытке заставить его повариться на медленном огне и не для того, чтобы удовлетворить свою женскую прихоть, даже не для того, чтобы продлить ветреную невинность первых свиданий. Робин не играла в игры и не пользовалась сексом как инструментом принуждения. Она заставила Джека ждать из-за смутного, но назойливого, грызущего беспокойства, поселившегося в глубине ее души. Робин не могла определить его источник или дать ему название, но оно оставалось там, затаенное во тьме.
Разумеется, она преодолела его.
Она была влюблена.
Она была великолепна.
И Джек был великолепен.
Ей нужна была более основательная причина, чем смутное беспокойство, чтобы отвергнуть его заигрывания. И в сущности, начиная с того момента, как их отношения были скреплены интимной близостью, это ощущение исчезло.
За две недели произошли и другие вещи, но она игнорировала их, поскольку возможность того, что ее первоначальные опасения могли оказаться основанными на чем-то реальном, была слишком неприятной для дальнейших размышлений по этому поводу.
Был один разговор, состоявшийся на нарядной террасе дома друзей в Тафнелл-парке. Джек уже говорил Робин, что его отец умер; это выяснилось на первом свидании. Его отец погиб в автомобильной аварии, когда Джеку было восемь месяцев от роду. Это обстоятельство сблизило их. «Бедные мы, бедные, – сказала Робин. – Никто из нас не знал отца в лицо». Оба состроили печальные гримасы и рассмеялись, не потому, что это было забавно, а потому, что это была их общая печаль, и они сохраняли права на нее.
Робин познакомилась с Сэм, матерью Джека, примерно через месяц после начала их отношений. Она была симпатичной женщиной с экстравагантно подкрашенными волосами, которые носила собранными на макушке и скрепленными большой перламутровой застежкой. Все в Сэм – от выверено неброской одежды от «Sweaty Betty»[16] до привычки ходить дома босиком – выдавало принадлежность к верхушке среднего класса, а ее небольшой коттедж с двумя спальнями на окраине Сент-Олбанса служил прекрасной выставкой мебели от Гильдии дизайнеров конца 1990-х годов и антикварного соснового шпона.
Сэм называла Робин «душенькой» и приветствовала ее поцелуями в обе щеки и завороженно-нежным взглядом. Они сидели в старомодной сосновой кухне с чугунной эмалированной раковиной; в бледно-желтом одеянии от «Agi&Sam»[17] мать Джека курила «Мальборо лайтс» у задней двери и выдувала дым через уголок рта, где его немедленно подхватывал сквозняк и заносил обратно.
– Вы вдвоем смотритесь прелестно, – произнесла Сэм хриплым голосом джазовой певицы.
Робин и Джек обменялись взглядами и улыбнулись. Они и так это знали.
– Джек много говорил о тебе, – продолжала Сэм, выбросив окурок на клумбу и закрыв заднюю дверь.
– Надеюсь, только хорошее?
– Можно сказать и так. И, будучи матерью только одного драгоценного мальчика, я должна признать, что, когда он пришел домой и сказал, что влюбился в студентку, которая хочет стать педиатром и похожа на молодую Меган Фокс[18], это прозвучало музыкой для моих ушей! Я даю вам свое благословение.
Сэм присоединилась к ним за обеденным столом в фермерском стиле, зафиксировала Робин своим прямым взглядом и снова улыбнулась. Робин улыбнулась в ответ, гадая, о чем думает Сэм.
– Джек рассказал мне, что твой отец был донором спермы, – без обиняков начала Сэм.
– Мам! – встревоженно произнес Джек.
– Что? Ты сказал, что у вас нет никаких секретов. Правда, душенька?
Робин кивнула и улыбнулась.
– Никаких секретов в моем доме.
Сэм прищурилась, как будто хотела сфокусироваться на образе Робин в другой перспективе.
– Совершенно очаровательно, правда? – добавила Сэм, как бы обращаясь за подтверждением к стороннему наблюдателю. – И ты похожа на своего биологического отца?
– Ну, я не похожа ни на кого другого в нашей семье, поэтому, думаю, это так.
– И это произошло потому, что твой папа… твой приемный отец, который вырастил тебя, был бесплоден?
– Мам!
– Все нормально, – сказала Робин. – Честно говоря, я рада, что могу рассказать об этом. Нет. Дело не в том, что он был бесплоден. У них было две дочери, еще до меня. Это… – Она перевела дыхание перед тем, как продолжить. – Обе мои сестры родились с синдромом Ретта[19]. Считалось, что такое не может случиться два раза подряд, но потом они обнаружили мутацию в сперме моего отца. Это означало, что они не могут идти на риск зачатия новых детей. Рейчел умерла, когда ей было пятнадцать лет; Джемма умерла в семнадцать. Родители думали о том, чтобы попросить одного из родственников стать донором спермы, но это оказалось слишком сложно; проще было взять сперму от анонимного донора. Они так и сделали – и вот она я!
Робин изобразила триумфальную позу и улыбнулась. Она рассказывала эту историю уже с десяток раз и называла ее «Трагические причины моего волшебного появления на свет». Она могла рассказывать ее без боли в сердце и слез на глазах, потому что на самом деле не помнила своих сестер. Ей было четыре года, когда умерла Рэйчел, и пять лет, когда умерла Джемма, Робин была больше занята дошкольными занятиями и детскими играми, чем двумя больными девочками, жившими в клинике за три мили от дома.
Сэм поднесла руку к горлу.
– Бедные, бедные твои родители, – сказала она. – Только подумать, они потеряли двоих детей. Они прошли через все это и нашли в себе силы остаться вместе. Знаешь, люди постоянно грызутся между собой и критикуют друг друга, но многие просто живут, тихо и спокойно, и это совершенно потрясающе.
Робин кивнула. Она хорошо знала, какие у нее потрясающие родители, не только потому, что они храбро держались перед лицом стольких невзгод, но и потому, что они окружали ее своей радостью, любовью и заботой, пока она росла.
– А как насчет тебя? – продолжала Сэм. – Как ты относишься к своему биологическому отцу? Ты когда-нибудь хотела познакомиться с ним?
Робин покачала головой:
– Нет, никогда. Ни за что.
– Но разве тебе не хочется знать, как он выглядит? Не хочется знать, на кого ты похожа?
– Честно говоря, нет. Это я, – Робин прикоснулась к груди. – Я такая, какая есть. Я не моя мать. Я не мой отец. Я ощущаю себя отдельным существом и стою отдельно от других. Как будто я Ева. – Робин рассмеялась.
Сэм удивленно моргнула.
– Первая женщина? – спросила она.
– Ну да, – с улыбкой ответила Робин и пожала плечами.
– Ого. – Сэм как будто подвесила в воздухе эту реплику без каких-либо комментариев. Робин видела по движениям ее лицевых мышц, как невысказанные слова просятся наружу. Сначала ей показалось, что Сэм замолчала от благоговейного восторга, но потом стало ясно, что мать Джека пытается что-то сформулировать.
– А знаешь, – сказала она после небольшой паузы, – я еще никогда не думала об этом таким образом.
– Что вы имеете в виду?
– Ах! – Сэм выпрямилась, как будто очнувшись от гипнотического транса. – Ничего. Ничего особенного. Просто интересно, правда? Как мы формируем нашу личность. Как мы выстраиваем себя. Как мы воспринимаем истину.
Атмосфера на кухне стала напряженной, как будто опрокинулось ведро и из него вытекло что-то липкое и неприятное. Тема разговора поменялась, был подан и съеден ужин из жареной курицы с картофельным пюре, и Робин не уделяла этому разговору особенного внимания, пока через две недели не познакомила Джека со своими друзьями.
Это случилось в пабе на Мэйфэр, по соседству с управляющей компанией, где работала Нэш. Посиделки были запланированы в честь ее повышения от регистратора до помощника старшего аудитора, но на самом деле всем хотелось познакомиться с «новым таинственным ухажером Робин», что обещало большее количество посетителей по сравнению с обычным, особенно за пределами их зоны комфорта вокруг Бакхерст-Хилла.
Робин испытывала особую гордость, когда входила в паб со своим обаятельным, умным и вежливым спутником. Она взяла его под руку и едва ли не потащила к столу в дальней части зала, где собрались все остальные. Ей не терпелось показать им звезду следующего этапа своей «Невероятной и Безупречной Жизни».
Она радовалась за своих подруг, которые обзавелись приятными бойфрендами с престижной работой в Сити, спортивными автомобилями, курсами повышения квалификации и просторными спальнями в комфортабельных домах родителей в Эссексе. И радовалась за своих одиноких подруг с их планами на субботние вечера и виртуальным существованием в Facebook. Они были счастливы. Но никто из них не имел такого драгоценного дара, как родственная душа, – мужчину, который живет в квартире с деревянными полами, пишет популярные романы и похож на архангела с картины Тициана. Ее подруги все еще искали свой путь в жизни, а Робин восседала в тепле и уюте, безмерно довольная тем, что достигла пункта своего назначения. Робин была дома.