– Правда. Я дала тебе жизнь, и это до сих пор не принесло тебе ничего хорошего. Иногда я просто думаю, что я сотворила… Думаю, что могла побольше заниматься тобой, давать тебе больше возможностей, и тогда, быть может… Ох, я не знаю… Просто мне кажется, что я все сделала неправильно.
Дин вздохнул и взял мать за руки. Они были мягкими и влажными.
– Мама, – сказал он. – Я люблю тебя, понимаешь? Я люблю тебя и рад тому, что ты сделала. Мне нравится быть живым. А это… – он указал на экран, – это тоже хорошо. Это будет великолепно. Это же часть жизни, верно? Той жизни, которую ты мне подарила.
Мать благодарно улыбнулась и сжала его руки.
– Твое рождение было лучшим, что случилось со мной в жизни, – сказала она. – Правда-правда. И я горжусь тобой.
Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Потом выпрямилась и смерила его любящим взглядом.
– Я рада, что ты вернулся, – сказала мать. – Мне не нравилось, что ты жил там сам по себе. Одинокий, со всеми воспоминаниями. Оставайся здесь, сколько понадобится, ладно?
Она снова наклонилась, чтобы обнять сына, и он обнял ее в ответ. Свою чудесную маму. Лучшую женщину на свете. Он смотрел, как она уходит: ее широкие бедра проступали под натянутой тканью платья, массивные лодыжки плохо сочетались с изящными туфлями. Она направлялась на второе свидание с мужчиной по имени Алан. Сердце неожиданно заныло от нежности к ней, и Дин тихонько улыбнулся. Он подождал, пока закроется парадная дверь, а потом вышел в сад через заднюю дверь и достал сигарету. Он курил медленно, глубоко затягиваясь и выдыхая струйки дыма. Он представлял, как они пересекают лондонское небо с юга на север, словно предложение трубки мира, проходят через высокие окна высокого дома и проникают в личные покои дамы по имени Лидия Пайк.
Мэгги
Мэгги пригласила свою подругу Дженни на ужин. Приглашение было сделано по трем причинам: во-первых, она хотела сделать педикюр, во-вторых, потому что ее полуторагодовалая внучка Матильда оставалась на ночь у бабушки, а поскольку Мэгги самостоятельно родила и вырастила двоих детей, она по-прежнему ощущала себя немного скованно, когда оставалась наедине с ребенком, которого произвела на свет не собственными силами. А в-третьих, что самое главное, ей нужна была помощь подруги, чтобы зарегистрировать Дэниэла на донорском сайте. Мэгги ненадолго зашла на этот сайт вчера вечером, когда вернулась из его квартиры, и быстро отключилась. Все выглядело ужасно запутанным, и Мэгги не знала, с чего нужно начать, чтобы сопоставить информацию из папки Дэниэла с информацией, необходимой для заполнения формуляра.
Было 19.30, и Дженни находилась наверху с Матильдой, предложив почитать ей сказку на ночь, пока Мэгги готовила ужин. Она слышала, как Матильда носится взад-вперед по коридору, визжа от восторга, и понимала, что Дженни попалась в старейшую ловушку из учебника: пытаясь сблизиться с ребенком, она заставляла девочку смеяться и втягивала ее в бесконечный цикл, который неизбежно заканчивался истерикой и слезами. Мэгги приподняла брови и улыбнулась. Приятно было слышать звуки жизни в своем доме. Она наслаждалась одиночеством, но случались моменты, когда она вспоминала, как чувствовала себя, когда ее дом был наполнен другими людьми.
Коронным блюдом был петух в вине, хотя Мэгги полагала, что в наши дни это звучало несколько старомодно; более уместно было бы говорить о курице, тушенной в винном соусе. Мэгги положила несколько зеленых листочков в белую миску (она избавилась от расписной посуды после того, как рассталась с мужем, и заменила ее вместительными белыми тарелками и чашками, какие подают в модных барах). Она открыла бутылочку французского соуса и нарезала толстую французскую булку, – «в деревенском стиле», как гласила сопроводительная надпись в «Waitrose»[33], – на овальные ломтики. Мэгги развернула на кухонном столе яркую пятнистую скатерть и выставила белые тарелки с пятнистыми бумажными салфетками.
Она уже открыла бутылку вина. Это было одно из тех вин, которые Дэниэл рекомендовал ей много месяцев назад, – разумеется, французское, – и Мэгги полюбила его. Впрочем, это чувство относилось не столько к вину, сколько к воспоминанию о чудесном лунном вечере в бистро рядом с Олдборо, где подавали свежих морских черенков и критмум[34], где мерцали красные свечи, а медленная и сладостная обратная прогулка до автостоянки сопровождалась криками чаек, круживших наверху в почти полной темноте.
Сегодня Мэгги провела в хосписе почти три часа. Дэниэл выглядел мечтательно-удивленным, и легкая улыбка не сходила с его лица большую часть ее визита. Мэгги нравилось думать, что это состояние было отчасти вдохновлено ее присутствием, успокаивающей размеренностью ее речи, но она понимала, что на самом деле это всего лишь следствие приема лекарств. Он не хотел говорить ни о чем серьезном, а Мэгги была не в настроении затрагивать тему реестра доноров. Медсестры были рады видеть его в таком состоянии. Они говорили, что оно вполне стабильно. Это наводило на мысль о мчащемся автомобиле, затормозившем в нескольких футах от обрыва и замершем на холостом ходу, пока водитель постукивает по рулевому колесу, прежде чем надавить на педаль газа. Она надеялась, что двигатель Дэниэла останется на холостом ходу достаточно долго, чтобы она смогла установить связь с хотя бы одним из его утраченных детей.
Через полчаса Дженни наконец спустилась на кухню. Она раскраснелась, а ее волнистые волосы были растрепаны. Она сразу же взяла бокал, стоявший на столе, и наполнила его до краев.
– А я-то думала, что готова стать бабушкой! – со смехом сказала она.
Мэгги тоже рассмеялась.
– Утомительно, правда? Особенно в нашем возрасте. Не знаю, как справляются «пожилые мамаши», знаешь, те, кто рожает после сорока лет. По-моему, это занятие для молодых женщин.
– Для очень молодых женщин, – согласилась Дженни. – Твое здоровье. – Она протянула к Мэгги руку с бокалом. – За бездетную старость!
– Ну да, разумеется. – Мэгги улыбнулась и чокнулась с Дженни. – Ты тоже будь здорова. Спасибо, что пришла, и отдельное спасибо за чудесный педикюр.
– Заниматься вашими ножками – сплошное удовольствие, миссис Смит. Самые красивые из тех, что я знаю.
Подруги сели за стол и насладились трапезой из тушеной курицы с хлебом; звуки дыхания спящей Матильды на детском мониторе сопровождали их непринужденную беседу. Они говорили о Дэниэле, о своих детях и об итальянских каникулах, которые Дженни этим летом провела в обществе своего нового ухажера. После ужина они отнесли полупустые бокалы в гостиную Мэгги и устроились перед ее лэптопом (сын купил и настроил его для матери на последнее Рождество. Это был Apple Macbook темно-розового цвета; Мэгги очень любила его).
На столе перед ними лежали документы Дэниэла, разложенные на стопки по степени важности. Мэгги заранее отделила самые личные материалы, включая фотографии, и убрала их. Это не для Дженни, а только для детей Дэниэла. Затем подруги вместе заполнили формуляр, который должен был заполнить мужчина, медленно угасавший на большой белой кровати в современном здании, расположенном в полумиле от того места, где сидели они.
Дженни ушла в одиннадцать вечера, и Мэгги обошла свой небольшой опрятный дом, выключая свет, прибираясь на столе и задергивая занавески на окнах в гостиной. Это время всегда приносило ей беспокойство. Деревья снаружи отращивали гривы и конечности под порывами ночного ветра, а люди, проходившие мимо, как будто в панике спешили куда-то скрыться. Когда Мэгги задергивала занавески, ее сердце начинало биться немного быстрее, словно улавливало отголоски былых дней, когда поднимали разводные мосты, клали тяжелые засовы и вешали на двери замки. В пещере нет окон. В утробе нет окон. Окна изначально были зияющими дырами в доме.
Она тихо поднялась по лестнице и на цыпочках прошла в комнату для гостей, где спала внучка. Матильда лежала на своей походной кроватке головой не в ту сторону. Либо Дженни положила ее так, либо девочка сама умудрилась совершить оборот на сто восемьдесят градусов. Она была одета в красные ползунки: Либби, дочь Мэгги, не любила розового цвета. В сущности, у нее было твердое гендерное предубеждение против розового цвета и промывания мозгов у маленьких девочек в духе любви ко всему розовому. Мэгги не понимала, почему это так возмущало дочь. В конце концов, это просто цвет.
У Матильды была густая копна волнистых каштановых волос точно такого же цвета, как у Либби, а лицо напоминало квадратный кирпичик пухлой кремово-розовой плоти с двумя огромными зелеными глазами, такими же, как у ее отца, и крошечной раковиной розового рта, очевидно, имевшей нечто общее с прабабушкой по отцовской линии. Внучка лежала, разбросав руки, согнутые по направлению к ушам, – живое, дышащее сочетание сотен тысяч разных людей, которые в какой-то момент своей жизни провели страстную ночь с кем-то еще и создали новую жизнь, и так далее, расходящимися кругами, – неудержимая сила человеческой сущности, распространяющаяся на тысячелетия. До тех пор, пока здесь, в маленьком коттедже на окраине Бери-Сент-Эдмундса, не появилась одна безупречная матовая жемчужина: Матильда.
В каком-то смысле то, что много лет назад Дэниэл сделал со своей спермой на Уигмор-стрит, как и то, что сделали загадочные женщины, которые воспользовались его спермой, подрывало естественный порядок вещей. Возможно, существовал некий предопределенный порядок: соединись со своим партнером и сделай ребенка, потом этот ребенок соединится с другим партнером и сделает нового ребенка, и так далее, до бесконечности. Каким образом анонимное донорство спермы вписывалось в этот танец природы? Возможно, те силы, которые Мэгги привела в движение сегодня вечером, были средством новой постановки этого танца, соединения отдельных точек, нормализации чего-то неестественного.
Мэгги подтянула одеяло Матильды ей на грудь и подавила искушение прикоснуться к упругой яблочной щечке. Вместо этого она послала внучке воздушный поцелуй и попятилась из ее комнаты в ванную. Мэгги думала о четырех детях, которых помог создать Дэниэл, лежащих в своих постелях в незнакомых местах. Она надеялась, что они так же здоровы и счастливы, как и ее малень