Лидия закрыла глаза, охваченная этим новым открытием.
– Да, у нас были свои секреты, большие и страшные секреты. Но потом родился мальчик, и знаешь, как ни странно, он был похож на твоего отца. С одной стороны, это было хорошо, но, с другой стороны, совсем не так хорошо; видишь ли, если он был похож на твоего отца, то, значит, он был немного похож и на меня. А твой отец как раз вошел в комнату и увидел нас вдвоем. Должно быть, он внезапно решил, внезапно поверил, что его худшие страхи подтвердились, что у нас с твоей мамой был тайный роман и что оба его ребенка родились от меня. Началась перебранка, и тогда твоя мать отвела тебя к соседке и попросила вывести из дома.
– Я понимала? – спросила Лидия, ощущая неуместность такого вопроса по отношению к себе. – Я понимала, что происходит?
– Нет, – сказал Род. – Ты ничего не понимала. Тебе было только три года. Ты знала лишь, что у тебя появился маленький братик и мама красит твою комнату. Так или иначе, твой отец стал обвинять меня и твою маму во всевозможных грехах, стал говорить, что она всегда предпочитала меня, потому что я был умнее его. Ха! Ирония в том, что все и всегда отдавали предпочтение моему брату, потому что он был красавцем, но его это не остановило. Он говорил: «Вы двое постоянно хихикаете у меня за спиной и все время ластитесь друг к другу. Должно быть, вы считаете меня идиотом. Я знал, что эта девчонка не моя, я всегда знал это. А теперь посмотрите на мальчика. – И он указал на соседнюю комнату. – Это твое отродье, Род. Это твое проклятое отродье!» Он вбил себе в голову, что бесплоден, поскольку за пять лет не смог зачать ребенка, а единственное объяснение рождения его детей заключалось во мне. А мне приходилось держать язык за зубами. Но чем больше Глэнис пыталась убедить Тревора, что дети его, тем больше он свирепел. А потом младенец заплакал, и твоя мать взяла его на руки. А твой отец… – Он помедлил и продолжил дрожащим голосом: – Твой отец взял нож из кухонного ящика. О господи! – Род приложил руку к сердцу, словно пытаясь успокоиться, потом тяжело сглотнул. – Только подумать, меня до сих пор тошнит от этого. Он взял нож и пошел за твоей мамой. Она отдала мне младенца. Лучше бы она этого не делала. Если бы она не отдала мне малыша, я мог бы что-то предпринять. Но знаешь, Лидия, честное слово, я до сих пор не верю, что Тревор собирался ударить ее. Правда, не верю. Думаю, он просто хотел напугать ее. Думаю, он бы остановился, если бы подошел слишком близко, потому что очень любил ее. Но он пошел на нее с ножом, а я стоял с ребенком на руках… и все остальное произошло слишком быстро. Я просто стоял на месте и держал ребенка. Твоя мама побежала на балкон, а в следующий момент туда ворвался твой отец, потрясая ножом. И твоя мать… – Он вздохнул. – Я все видел, но никак не мог остановить это. Она забралась на перила балкона, пытаясь оторваться от него. А потом мне показалось, что она пытается перепрыгнуть на другой балкон, на одном уровне с нашим, а потом она пропала. – Он замолчал и со свистом втянул воздух. – На какой-то момент наступила тишина. Все, что я слышал, – только дыхание, громкое дыхание. А потом начались крики: «Вызовите «Скорую»! Вызовите «Скорую помощь»!»
– А… а где была я? – спросила Лидия. – Я видела это с детской площадки?
– Нет, ты не видела. Соседка отвела тебя за дом, чтобы ты пописала.
– Я писала, когда умерла моя мать?
– Ну да, возможно, – сконфуженно ответил Род. – А когда соседка увидела, что случилось, она очень быстро увела тебя. Она отвела тебя на квартиру к своему другу.
– И что мне сказали? Что мне сказали о матери?
– Не знаю, – ответил он. – Наверное, обычную туфту. «Мамочка отправилась жить с ангелами», что-нибудь в этом роде. А потом ты пару раз ночевала у меня.
– Правда?
– Да. Малыша отвезли к моей маме, а тебя привели сюда. Только на два дня. После этого твой отец никогда не разрешал мне видеться с тобой. С тех пор мы не обменялись ни единым словом. Но ты была здесь, со мной, когда твоего отца задержали для допроса. Они собирались обвинить его в убийстве, но у них не хватало доказательств, тем более я дал свидетельские показания в его пользу. Потому что, что бы ни произошло в тот день, я знаю: твой отец не убивал твою мать. Не знаю насчет нее. Не знаю, о чем она думала в тот момент. Может, она вообразила себя Человеком-Пауком или чем-то в этом роде. Зато я знаю, что прошло меньше полминуты между тем, как она держала на руках ребенка, и тем, как она оказалась мертвой на земле.
– Она умерла мгновенно?
– Да, мгновенно.
Лидия опустила глаза и уставилась на сухие крошки, застрявшие в складке скатерти.
– Ничего не помню, – прошептала она.
– Да, но, может быть, это к лучшему, а? По крайней мере, я так думал, пока ты была ребенком. Мы с тобой не говорили об этом. Мы не говорили о твоей матери. Мы не говорили о твоем брате. Семья твоей матери так и не простила Тревора. И меня они так и не простили за то, что я будто бы позволил ему «уйти чистеньким». Наша семья совершенно замкнулась в себе. Никто больше не был прежним, и меньше всего – твой отец.
Лидия посмотрела на него и поморщилась.
– И я тоже, – сказала она.
Род грустно посмотрел на нее и улыбнулся.
– Ну да, – сказал он. – Этого я и боялся. Все считали, что, поскольку ты этого не видела и ничего не могла запомнить, это на тебя не повлияло. Но все эти годы жить с человеком, который не верил, что ты его дочь, жить без матери, оторванной от семьи… Это было тяжело.
– Да, это было непросто, – мрачно отозвалась она. – Совсем непросто.
Он снова грустно посмотрел на нее и вздохнул.
– Послушай, – сказал он, – у нас с тобой есть о чем поговорить. Уверен, есть еще миллион вещей, о которых ты хотела бы спросить. Почему бы тебе не остаться на ночь? У меня есть свободная комната и свежее белье. Я могу открыть бутылку вина. Будет здорово как следует познакомиться с тобой. Когда-то мы в самом деле были очень близки, как ни безумно это звучит.
Лидия посмотрела на его доброе лицо с тонкими чертами и подумала, что они когда-то действительно могли быть близки. Он был человеком, которого маленькая девочка хотела бы видеть своим дядей. Она могла представить, как он качает ее на качелях или ведет в магазин. Она могла представить его своим другом.
– Это будет замечательно, – сказала она. – Давай так и сделаем. Есть много деталей, о которых я хочу узнать. О моей маме и о малыше. У тебя есть фотографии?
– Ну да. Моя мама отдала мне перед смертью свои фотоальбомы. Все семейные фотографии. Твои детские снимки, фотографии твоей матери…
– Это у меня есть, – перебила Лидия. – Отец отдал мне свои фотоальбомы. Я имела в виду, есть ли у тебя фотографии ребенка? Томаса?
– Да, – ответил Род. – Думаю, что да. И если ты хочешь, завтра утром после плотного завтрака я отведу тебя на кладбище в Пенрисе. Ты увидишь, где похоронен маленький Томас… если захочешь.
– Да, – сказала Лидия, едва не задохнувшись от смешанного чувства восторга, печали и благоговения. – Да, пожалуйста. Я действительно хочу этого. Потому что он не только мой брат, верно?
Род вопросительно посмотрел на нее.
– Да, – сказала она. – Он и их брат тоже. Он брат Дина, брат Робин и сын Дэниэла Бланшара. Я хочу увидеть его для них. Для них всех.
– Хорошо, – сказал Род. – Хорошо. Значит, дело решенное.
Он оглянулся через плечо на часы, висевшие на стене кухни.
– Да, вот оно! Солнце определенно перевалило за нок-рею, и теперь настало время для бокала вина. Позволь сказать, это будет самый приятный бокал вина за всю мою жизнь.
Мэгги
Благодаря довольно сложной системе распечатки электронных писем и доставки их в хоспис, где Дэниэл сначала читал, а потом отвечал рукописными каракулями на плохо читаемом французском языке, которые вводились с клавиатуры у нее дома и отправлялись к Марку, стало ясно, что брат Дэниэла приедет в четверг с намерением остаться на неопределенное время – иными словами, и Мэгги была рада, что об этом так и не было явных упоминаний, до смерти Дэниэла.
Она купила несколько пленок с уроками французского языка и стала слушать их, разъезжая между домом, Либби и хосписом. Мэгги слушала их и сейчас. «J’ai laissé ma porte deverrojoillée», – слегка покровительственным тоном произносила женщина. «J’ai laissé ma porte deverrojoillée», – повторяла Мэгги с таким грассированием, какое только могла изобразить, удивляясь, нужно ли ей будет кому-то объяснять по-французски, что она оставила свою дверь незапертой.
Мэгги включила левый поворотник и свернула с главной дороги на подъездную аллею к дому Дэниэла. Марк должен был приехать через час, и ей предстояло убрать постель Дэниэла и постелить свежее белье. Она также привезла несколько пакетов – только основные продукты вроде хлеба, молока и сыра. (Ничего, кроме чеддера. Она некоторое время разглядывала французские сыры в витрине супермаркета, но потеряла самообладание; как французский сыр, купленный в Бери-Сент-Эдмундсе, мог выдержать сравнение с настоящим французским сыром?) Она также купила яблоки, бананы и пару пакетов замороженного супа. И брусок мыла. (Всегда приятно начинать день со своего мыла, которым никто до тебя не пользовался.)
Она выключила двигатель, и покровительственный голос женщины прервался на полуслове, когда она говорила что-то насчет обувного магазина. Забирая сумки с заднего сиденья и направляясь к дому Дэниэла, Мэгги повторяла про себя: «Je vais a la mansion de Daniel. J’ai quellques achats. Je m’apelle Maggie. Commenn s’est passé voutre vol?»
Мэгги надела новый сарафан, – это было хорошо, что она по-прежнему имела красивые руки, а ее декольте не нуждалось в маскировке; хорошо было немного открыть свое тело в солнечные дни. Сарафан был белым. Предстоящий день казался настолько темным и неопределенным, что Мэгги неосознанно выбрала цвет, символизирующий новизну и невинность. Она обула светлые